— Пей. Умывайся. Не открывай глаз, с открытыми вспомнишь о делах. — Ул снова зачерпнул и напоил, и ещё. Вылил полную горсть на макушку Оро, безропотно сносящего странности. Исполнив это, Ул замер, вслушиваясь в ветер. Кивнув, он промыл флягу и заполнил водой. — Сегодня ты будешь дышать и вспоминать о хорошем, хэш Оро. Ты не станешь ничего есть, вот фляга, пей вдоволь. Не прикасайся к кошелю и не затевай дел. Сладко спи. Проклятия — лишь морозные тени страхов и бед, они исчезают, когда получается согреть душу солнцем. Спи, и ты насквозь пропитаешься летом.
Последние слова Ул прошептал в самое ухо Оро, нащупал точку сна и бережно опустил обмякшее тело. Флягу Ул положил у самой ладони Оро, плащ скатал и сунул тому под голову. Лук и саблю отодвинул подальше.
Дышалось легко, так легко — как в давнее золотое лето… Ул встал, потянулся, подмигнул солнышку. Ветер расцвёл, наполнился сотнями звучаний и движений. Луг смотрелся вдесятеро зеленее. Тени, только что упомянутые в дурном смысле — проклятиями — не хранили в себе зла. Разве без них протекает жизнь рождённого, выросшего, существующего в полную силу мира?
Подбежал Тан, с мальчишеской серьёзностью привстал на цыпочки, дотянулся до плеча Ула и старательно прощупал пряди его волос.
— Я видел, были вроде изнанки ивовых листьев, — сообщил мальчик. — Очень яркие. Я улыбался, будто летать мог, правда. Ты особенный, я не слышал о таком даре.
— Надеюсь, ты и сам никому не расскажешь о нем, — попросил Ул. — Нам пора. Если и была на тебе метка, сейчас её нет. Почему — не спрашивай, просто знаю.
Ул отдал пацану тощий мешок с припасами, взял второй, умостил на голове седло. По отчаянно зелёному лугу шагалось так легко — будто можно с любого движения начать полет. На плече сидела бабочка, и когда она раскрывала сине-золотые крылья, лето улыбалось, а когда плотно смыкала, по спине скользил холодок восторга… Хотелось сорваться в бешеный бег.
Бунга покосился на приятеля Ула благосклонно, встал боком и позволил себя седлать. Не иначе, и он впитал радость и покой лета.
Забросив пацана в седло, Ул, пританцовывая, направился к дороге. Он не прятался. Над головой цвел особенный день, когда тьма бессильна.
На широких плечах взгорья шумели сосны, гудели верховым могучим ветром, разговаривали о смене погоды. Деревушка прилепилась к склону, спрятавшись от постоянных ветров. Узорная зелень ив создавала на главной улице красивую бахромчатую тень и лелеяла основу жизни — синюю жилку говорливого ручья.
Ул чуть щурился, страдал: нет, не добыть нигде поблизости толковой бумаги. Как он не взял столь важного, покидая Тосэн? Сейчас сел бы вон под той ивой, чей ствол изогнут, как спинка кресла. И рисовал. И сбылась бы мечта детства… Сельцо не крупнее Полесья, и красиво на загляденье! Прежде не доводилось увидеть горы. Чем их изобразить? Тушь неплоха, а если прибавить краски, хотя бы для зелени…
— Овес, как запрошено, — пыхтя, выдохнули за спиной. — А сестра ваша велика ли, прощения просим?
Ул заставил себя отвернулся от соблазнов, шагнул от порога в лавку и занялся насущным — покупками и сплетнями. Первые сделают его и Тана сытыми, вторые обеспечат новостями и приметами дороги.
— Вот такого роста, — показал Ул, покосившись через плечо за порог, на шумные сосны. Он рассеянно улыбнулся, забыл о начатом описании «сестры», слушая ветер. — Шумят сосны, поют тревогу… неужто к грозе?
В деревне имелась всего одна лавка, где торговали и припасом, и разнообразной одеждой, годной даже для горожан. Лавка примыкала к постоялому двору и бревенчатым складам. Вроде бы в них богатые купцы хранили товар, очень дорогой. По крайней мере, в это верили местные. Ведь сокрытые за стенами ценности добавляли значимости деревеньке. Но Ул, повидавший Тосэн, всё теперь сравнивал с ним и знал: лавка мала, товар лежалый и пыльный.
Управлялась в лавке одна расторопная деваха. Ул с первого взгляда заподозрил, что настоящие хозяева дела — купцы не особо честные: краска на вещах пахнет в точности как та, что изуродовала Бунгу. Но вряд ли местные жители знают о воровстве, просто им всего лишь платят за склад не деньгами, а товаром. Вот и приходится девке крутиться, перешивать странного кроя рубахи и платья, приспосабливать к деревенским понятиям о достойной одежде.
Ул сразу прикупил короб для овса, и, пока его наполняли, присмотрел костяной гребень, попавший в лавку невесть откуда, не оцененный местными. Чесать гриву Бунги — самое то. Сэн порадуется… А вот Тан вряд ли. Выкрашенные воровской краской платья крикливы и линяют, стоит послюнить палец и потереть ткань. Ул перебрал два десятка нарядов, но остался недоволен.
— Привели бы сестру, вот бы и выбрали мигом. Она в теле или тощенькая? — Не унялась бойкая девица. Мельком глянула на сосны. — Примета по погоде верная, быть грозе, да, поди, с градом. Вон как свистит, разбойно. Над нами Соловьиный перевал. Там грозы что ни день, камни до дыр истыканы молоньями… Гляньте такое, с узорчиком? Или вот, нитка в две краски и прошвочки знатные.
— Беру серое, — решил Ул. — И плащ потеплее, чтоб не промок. Два плаща, себе тоже прихвачу.
— Тощей девке, да серое, тю-ю, — надула губы торговка. — Не любите сестру, в слезы вогнать желаете. Хоть ленту вон возьмите, синюю. Почти даром отдам.
— Почти? Полщуки серебра с меня тянешь, — для порядка возмутился Ул. — Дала бы ленту в подарочек и её благодарность сто раз пропела! А ты с попрёками… Сама тоща и хватка у тебя, как у щуки! Суй вещи в мешок, кончен разговор. Сестру ей покажи! У тебя глаз с прищуром, как бы мне не охрометь, вот!
— Ничего не с прищуром, — девка дрогнула, стрельнув взглядом на двух сунувшихся в двери дородных хозяек. — Берите ленту. Торговаться с вами не в радость, ушлые вы.
Ул отсчитал монеты, дождался, пока весы успокоятся. Завязал отощавшую сетку с серебром, взвалил на спину короб, прихватил мешок и заспешил прочь из лавки.
Денег на дорогу он взял немного, на попутчика не рассчитывал. Теперь с большим трудом убедил себя не прибегать к кривым путям добычи припаса. Утянуть ночью, по-тихому, проще простого при его способностях проникать без ключа в запертые помещения. Но брать у селян — дурно. Воровать же, имея рядом малолетнего ноба со слухом чести, тем более невозможно.
Весь день, едва задумав вымолвить ложь, Ул заранее ощущал укоризну, вроде донного ила лежащую на душе — и готовую всплыть, едва вода истины будет потревожена.
— Избави великий сом от напасти, — ужаснулся Ул, вдруг представив, что ему мог достаться подобный дар.
— Погодите, — окликнули со спины.
Ул нехотя обернулся. Девка стояла в дверях лавки и моргала, чуть не плача. Стало стыдно. Зачем обозвал её щукой? Не так и худа, просто она растёт и, пожалуй, в эту зиму здорово вытянулась. Переживает — меняться трудно… Ул вздохнул. Признался себе: потому и обозвал, что сам он не растёт. Девка сделала шаг, ещё. Протянула мешочек.
— Сестре. Вредный вы. Пусть сухие яблочки жуёт, от вас оскомина, от них облегчение.
— Не переживай, — Ул виновато вздохнул. Подмигнул. — К осени станешь самая красивая на всю улицу. Ты уж прости, наговорил всякого. Я не вредный, я завистливый. Сестрёнка вовсе тощая, когда ещё вырастет, чтобы знать, щука она или так, конопатый пескарик.
Девка захихикала, потупилась и мигом юркнула в лавку. Ул подбросил на ладони подарочек и заспешил вниз по улице, подгоняемый в спину ветром. Он шёл и высматривал издали, как возле сарая на окраине села переминается и скучает голодный Бунга. У двери скособочился, поник Тан. Сам смурной, губы дрожат… Его вот-вот переоденут девчонкой!
Стоило кивнуть, здороваясь, и Тан вскинулся навстречу: глаза вроде плошек, лицо белое, прямо мукой обсыпанное.
— Без цветочков? Без шитья? Лучше б я умер.
— Ляг и не дыши, скоро станет лучше, — посоветовал Ул. Закрыл дверь сарая, вытряхнул мешок на сено. — Никто не любопытствовал? Чужаков нет?
— Нет. Ещё не стемнело, я следил усердно.
— Одежда. Овёс, — Ул пощупал кошель. — У-у, обуза! Мне бы догадаться у тех злодеев кошели срезать, а я растерялся. Говорят, над деревеней гора и даже крутой каменный перевал. Врут, ничего такого не видать.
— Тут высокое место, речной раздел, — важно пояснил пацан, растряхивая платье и чуть успокаиваясь: серое, без цветочков. — Сосновый бор и скалы. Огромные, встают из леса разом, как в сказке! На скалах замок ноба, он из рода богачей Могуро, герб у них вызолочен деньгами. Замок с ума сойти, какой древний. Говорят, на каждой стене особый камень с узором первичного герба. А еще говорят, что не его это замок, а беса. И вроде бы Рэкст велел сбить древние узоры.
— Меня ты не собьёшь, — усмехнулся Ул. — Натягивай платье. Садись. Буду учить полезной лжи.
— У кого слух чести, те не лгут!
— Ходят дураки дураками, не с кем им поговорить с рождения до смерти, да?
— Есть такое дело. Нас опасаются.
— Я научу тебя очень полезному. С тобой будут разговаривать. Обещаю. Готов? Так, я буду ты, ты будешь главный дознаватель канцлера. Веди допрос о побеге и обо всем худшем, я не стану лгать и никого не выдам.
— Так невозможно! — Мальчик запальчиво стукнул себя по колену, скривился, поправил платье и тяжело вздохнул. Нахмурился, сообразив, что по игре он дознаватель, лицо важнейшее в стране. — Ответствуй под клятвой правды. Кто спас меня… тебя от наёмников?
— Так было страшно, так страшно, — раскачиваясь, заныл Ул. — Ох, как было страшно… И наёмники страшные, и пытали меня страшно, и ночь была ужасная.
— По делу говори, — возмутился дознаватель, входя в роль.
— Уж я думал, что жизни мне нет более, — гнул своё Ул, всхлипывая всё натуральнее. — И тут — р-раз! Шум на улице. Сердце зашлось, как страшно! Гляжу: тень! В глазах у меня помутилось. Очнулся, тащит меня не пойми кто, не пойми куда, страшно, ещё хуже страшно! Имени не сказал, обузой меня назвал.
— Ты не я, — задумался Тан, прекращая игру. — Всё — ложь с первого слова уже поэтому. Хотя… ничего так, не режет ухо. Почему?