Все покинули позорное место у стены.
Дорн двигается тихо, ростом он почти на голову выше. Не верится, что недавно именно он ругался — звонко, как пацан.
Метлу кто-то убрал, но работа осталась недоделанной…
Ул тряхнул головой и прочесал волосы ото лба. Не получается не думать! Зачем Дохлятина отправил сюда? Чтобы стребовать старый долг или чтобы создать новый? Почуял здоровье и тайком пожелал Лофру того же? Или имел более сложные планы? Или… Ул споткнулся на пороге и бегом влетел в комнату, согнулся, саданулся лбом о столешницу. Выпрямился и виновато поклонился хэшу. Лофр ждал на просторном лежаке у дальней стены. На Ула не глянул, Дорна прожёг презрением…
— Привёл. Значит, покуда годен для учёбы, — спокойно отметил Лофр. — Стань у двери, мало ли… А ты говори толком, придурок, о чем умолчал ночью.
— Прошение, — Ул порылся в мешке и положил на стол обрывок бумаги с тремя гербами. — Оро, то есть Дохлятина, велел сжечь лист, оставив образцы гербов, и заново составить бумагу здесь.
— Ты в деле каким боком? — хэш удивился сразу, мельком глянув на гербы. Затем подался вперёд, смахнул бумагу в ладонь, скомкал. — Однако же. Сам ты заноза, но принёс новость о занозе ещё похлеще. Значит, уцелел наследник в алом роду Донго. Хранимое оружие при нем?
— Да, — Ул улыбнулся. — Вы правы, я не отличаю клинка от метлы, я всего раз и видел саблю вблизи. Ту самую. После он отказался снова добыть её из ножен.
— Поумнел, значит, — пробормотал хэш. — Почему он сам не явился? Не нобское дело ноги бить и дорожную пыль глотать?
Ул промолчал, настороженно соображая, что можно сказать и как подать новости. Хэш покосился на Ула, мельком глянул на двор через окно, поморщился на полуприкрытую дверь, через которую наблюдал внешнее Дорн.
— Красноглазый выродок горазд кричать, но только по глупым поводам. Говори. Не ври, у нас с твоим другом схожий дар, пусть мой и поменее.
— У вас нет слуха чести, у Дорна, кажется, тоже, — обиделся Ул. — Я иногда не знаю, откуда знаю. Но я прав.
— У меня есть ум и опыт. Не тяни кота за… гм… хвост.
— Там…
— Где — там? Брось жевать губы. Или говори, или иди отсюда. Без помощи твоё дело не решить. Слепая помощь угробит всех, кто окажется рядом. Их первыми, — хэш бросил на стол обрывок бумаги с гербами.
— На весеннем балу в Тосэне пометили гостей, всех, — решился Ул. — Так что только я мог уехать. За месяц надо решить дело с прошением. Его, — Ул показал на алый герб, — продают барону Могуро. Её тоже выгодно пристроят, и вмешиваться станет поздно. За него я не слишком переживаю, он взрослый и справится. За неё я отвечаю. Вот.
— А! Сам никто, но позарился на беленький цветочек, — хмыкнул хэш. — Тебе рановато распускать сопли, так я думаю. Она при гербе, но без дара, при имени, но без права наследовать титул. Кому нужна такая сомнительная ценность?
— Вам, — осторожно выговорил Ул. — Она вылечила меня, хотя болела именно душа, а такое не видно глазу. Даже мама не могла помочь, а она справилась.
— То есть вот отсюда Дохлятина оторвал самый опасный кусок истории, — толстый палец хэша дорисовал край листа, где прежде помещался золотой герб. — Дело проясняется. Н-да… переписчика со стороны не хотелось бы брать.
— Я справлюсь, если будут краски, хорошее перо и кисти. Нет поручителей.
— А! — хэш опустил веки и надолго замер. — Не могу понять, что хотел донести излюбленный враг, истратив на тебя последнее моё к нему одолжение. Ценность в твоем деле или же… Дорн, я намерен сделать тебя и себя поручителями. Неси письменные принадлежности, краски. Деревенщина, как скоро прошение будет готово? Я дам образец, гербы поручителей тоже покажу.
— Ну, — смешался Ул, — после обеда.
— Хм, жрёшь ты в три горла, кто б сомневался, — захохотал хэш. — Имя всё еще ценишь выше золота? Не стоит заноситься. Тебя толком не обижали покуда. Знаешь, как это — толком? Ты ведь, пожалуй, небитый пацан. Небитых я низко ценю.
— У меня нет имени, — признался Ул, когда Дорн уже бежал через двор, исполняя поручение. — Совсем нет. Названая мама выудила меня из реки. Она Ула, я — Ул. Мы решили, что мне честнее зваться её кровью, чем лгать о воле несуществующего отца. Я хотел попросить об имени одного наследника лодочного дела, я уважаю его. Но как-то неловко получилось, мы в спешке уезжали в город, и при маме… в общем, не попросил.
— То есть не знаешь имени, рода, ветви дара, даты и места рождения, — глаза хэша широко распахнулись. — А! Прямо романчик для впечатлительных девиц. Кровь в тебе чувствуется, для столицы нынешнее имя не годно, вызывает подозрения, тут зрячих полно, и каждый смекнёт: ты не Яса.
В дверь снаружи стукнули, затем в щель протиснулся Дорн и расставил на столе принадлежности, выложил несколько листков. Поклонился хэшу и замер в ожидании.
— Что он успел вытрепать в конюшне? — задумался Лофр, прикрыв глаза.
— Обещал украсть вашу душу, хотя мама запретила ему воровать, — отозвался Дорн.
— То есть глаз у него не зря косит так хитро. На неделю определю вора к тебе в оруженосцы, только не вздумай дать ему хоть что опаснее иглы для штопки. Зови его Доро, пусть думают, что ты нашёл, над кем шутить. Что ещё? До ночи расскажи ему о расположении залов во дворце канцлера. Полагаю, он был честен, когда угрожал свести коня, да и ты намекнул… Пусть-ка попробует положить прошение на стол в личном кабинете канцлера. — Лофр загоготал, вздрагивая всем брюхом. — Сколько людей с утра обретёт головную боль, если один этот не лишится головы! Иной раз я жалею, что Дохлятина мне враг, но еще реже я жалею, что лишусь последнего честного врага.
— Он вам друг, — надулся Ул, ощущая себя ребенком.
— Язык проглоти, ты здесь никто! Двор вымести, и то не смог, — презрительно фыркнул хэш. — Рисуй прошение, может, брошу тебе кость на обед. Но, знаешь, я не верю, что ты управишься и узор будет хорош. Тогда я брошу кость в тебя.
Ул сжал губы, удерживая слова. Проглотил раздражение и расправил лист, любуясь глянцевой бумагой лучшего качества. Монз такую не покупал. Слегка голубоватая, шелковистая, тонкая и про том плотная.
— Один лист можно испортить? Ещё вопрос, сколько надо сделать копий?
— Один можно. Годных узоров потребуется два, — пробормотал хэш, сел, затем тяжело поднялся в рост, неодобрительно пощупал потолок, близко висящий над его головой. — Всё с тобой странно, ты изрядно удивляешь. Он так не говорил?
— Почти так.
— Какое слово не на месте? «Изрядно», да?
— Вы так хорошо знакомы? — поразился Ул.
— Я проколол ему печень, сломал три ребра и навсегда испортил левое колено, — мечтательно улыбнулся Лофр. — Он разрисовал мне спину и плечи в мелкие крестики, такая у него по молодости была любимая шутка. Спину! Как будто я показывал ему спину. Грязный ублюдок… Он как, ещё ползает сам, не валяется в носилках?
— Бодро… ползает.
— Дерьмо не тонет, — понадеялся хэш, хлопнул себя по боку и двинулся к двери.
Чернила ложились на глянец бумаги ровно, с первой пробы видно: неразбавленные, несравненного качества. Черные по-особенному, засыхают красивой коркой, чуть выступая над бумагой. Мельчайших брызг нет, толщина линии по нажиму пера меняется без срыва. Краски тоже хороши, да и кисти — ни разу подобные не попадали в руку. Ул вздохнул, вспомнив Монза. Вот бы кому подарить набор, покрытый в столице пылью долгого безделья.
Дорн подвинул стул и устроился рядом, наблюдая за работой. Он молчал, пока Ул сам не задал первый вопрос — о канцлере и его дворце. Дорн, кажется, вовсе не умел начинать и поддерживать разговоров, за любым словом заранее рассматривал обиду. Он отвечал короткими фразами, но постепенно, поймав мысль и прекратив выбирать безопасные слова, становился толковым рассказчиком. Пока вдруг не запинался — и снова смолкал.
Завершив первый лист, Ул успел выслушать много ценного о дворце, начертил на запасном листе примерный план предстоящего ночного похода. Усвоил, что канцлер в общем-то один, но два его помощника зовутся вторым и третьим канцлерами, поскольку их власть велика, но ограничена той областью, какую им выделяют. Так, покойный отец Дорна собирал сведения о людях княжества, любых, а не только знати. Еще он составлял отчёты о настроениях в столице и подбирал охрану, дознавателей и ещё много кого. Подробностей Дорн порой не знал, но чаще отмахивался от вопросов, поскольку слово «отец» воспринимал и выдыхал, как плевок… Ещё хуже он среагировал на вопрос о матери, Ул едва не испортил узор, внезапно получив пощёчину.
— Эй, я лишь спросил, жива ли, какие обиды? — возмутился Ул. — Гляди, если б я не подставил руку, твоя злость пролилась бы на герб моего друга. Не рычи: «Зачем мне помнить». Кому всё равно, не кипят и не дерутся. Ты знаешь, тебе больно. Может, ещё больнее, что сказать некому. Так я подумал. Ты белый в неё или в отца? Странная порода, северная что ли… не пойму. Самая красивая девушка на свете, она с севера. У неё волосы тёмные, но у её мамы почти белые.
— Трепло, — выдохнул Дорн и отодвинул свой стул. — Зачем тебе знать? Зачем мне помнить? Я в отца. По его крови род в основном алый. Но я пустой ноб, так называют алых с примесью белого. Мы в бою не так хороши, как чистая кровь ветви. Мы не способны лечить, потому что охотно убиваем. Пустой ноб. Худшее сплетение ветвей дара. Досталось оно мне, выродку. Всё верно.
— Давай расскажу, что такое быть найдёнышем в деревне, в самом нищем доме, — предложил Ул. — Не хмыкай, умный ноб. Я начинаю счастливую историю. И не стучи кулаком по столу, ногами по полу и руками по мне. Обвожу узор синим, линия волосяная.
— Ну ты и навозник, — мирно фыркнул Дорн. Помолчал и нехотя добавил, первый раз по своей воле начиная мысль. — Я выучился читать три года назад. Пишу и теперь плохо. До двенадцати я рос в особняке, больше похожем на сарай. Там было совсем пусто. После смерти третьего канцлера я стал признанный выродок, всем заметный. Хэш Лофр взял себе все наследные деньги… Так я попал в ученики. Не глянулся ему. Купил место.