— Нет.
— Тебе очень больно! На сей раз я попал в тебя, утром удержался, а тут… не хотел, но ужалил. Иногда я думаю, что хэш тучнеет от яда моей злости. Другие начали, я продолжаю. Он знает. Что думаю так, тоже знает. Он верит, что злость вылечит меня. И злит… надеется, я приму сполна свой яд, переболею виной и создам противоядие. Только всё не так.
— Я показал тебе крыши. Покажи мне город внизу, — попросил Ул.
— Там шумно, грязно и пахнет кровью, — поморщился Дорн. — Я спущусь и ввяжусь в драку. Сразу. Тебе мало дневных синяков?
— Я был тише самой тишины, пробираясь через дворец. Я проглотил язык и подавился! Хочу орать, ругаться и громить. Изнутри лопаюсь от тишины. Такое со мной иногда случается.
— Тогда спускаемся, но я предупредил.
— Давай так, — попросил Ул, дёргая приятеля за рукав. — Ты при оруженосце. Что бы кто бы ни плёл, ты говори со мной и не гляди даже на них, только так. Дай мне волю пересказывать слова тебе и обратно им, как я пожелаю.
— Не понял, не обещаю, но… почему не попробовать? — вздохнул Дорн без малейшего интереса. — Нам туда. Пройдёмся от Княжьей площади пьяным гоном, так называется дорога. Вроде, в незапамятные времена от реки гоняли коров, когда ещё столица была большая деревня. Дальше двинемся темными улицами, где грабят всякую ночь.
— Нас станут грабить? — понадеялся Ул.
— Нас вряд ли заметят.
— А если шуметь сильно? Ругаться?
— Тогда точно не заметят. Подержи саблю, не получается у меня запросто прыгать с крыши. Надо завтра ещё попробовать. Идём, вот и площадь. Посреди, сам глянь: памятник… Превосходная работа, как живой. Говорят, отлит в бронзе, но — врут… Никто не знает сплава, он не меняет цвет и не тускнеет. На нем нет царапин. Не знаю, кому памятник. Мраморную табличку переделывают уже пятый раз, так в городе помнят. Написано было: белому лекарю, первому князю и еще невесть что. Сейчас это памятник заводчику нобских золотых. Вот конь памятника, сам гляди, один в один знаменитый Пэм. Хотя ты не видел скакуна беса, откуда тебе…
Дорн пристегнул саблю, проверил, удобна ли под рукой. Задумался, губа напряжённо дёрнулась. Ул с интересом осмотрел ножны и саму саблю, довольный тем, что уже дважды имел возможность подержать сокровище. На родовой клинок Сэна не похожа, но и на современные — ничуть. Длинная, клинок к острию уширяется, там имеет сложную форму и на треть заточен двусторонне. Большего сразу и не сказать. Дорн ещё раз тронул рукоять, скривился и отстегнул саблю. Понёс в левой руке, похлопывая ножнами по бедру.
— Не лезь в сектор прямой атаки, прирежу, — резко велел он, выхватил саблю и обозначил росчерком стали, куда именно «не лезть». — Отстань на шаг. Левее. Так нормально.
— Мы город смотрим!
— Нас город смотрит, — усмехнулся Дорн и замолк.
Он пересёк площадь по косой, не оглянувшись на статую. Ул вынужденно бежал следом, едва успевал крутить головой и выхватывать впрок жирные куски впечатлений. Снова страдал: мечта о рисовании, похоже, навсегда останется невыполнимой… А вокруг столько всего, что просится на бумагу!
Масляные фонари дают брусчатке загар, и в камне словно искры играют…
Окна большого особняка тёмные, их так много, что луна шутя прыгает из стекла в стекло, купается, рассыпает брызги света…
Нищий спит, обняв шапку, и даже теперь неосознанно ноет о пескариках на пропитание… Собака нищего смешная, в крупных рыжих пятнах, она вздрагивает, издали боится грозного ноба, но друга не бросает, её работа — греть бездомному больные ноги…
Охрана сунулась на площадь, щеря обнажённые для острастки клинки: такая занятная вереница силуэтов… Стражи толстые и худые, с бородами торчком и витыми усами, а за людьми шествует вереница теней, переломанных в поясе — ноги на брусчатке, плечи на стене… Вот отряд приметил Дорна, признал — и вмиг сгинул в темном переулке, вроде стаи летних волков, для людей не опасных…
Волосы у Дорна в ночи совсем белые, когда луна пробивает их насквозь, кажутся одуванчиком-переростком…
Пьяные копошатся в теплом свете, заполняющем зал за богатым, окантованным зелёной медью, стеклом. Люди плавают в мутной масляной желтизне зала, как рыбы на мелком месте, но, в отличие от рыб, не молчат. Один вывалился из дверей, обнял столб при крыльце…
— Гля, моль, — целя взглядом мимо Дорна, проревел пьяница, способный, смоги он выпрямиться, ростом спорить с хэшем Лофром.
Дорн споткнулся, замер и начал медленно, очень медленно разворачиваться, гладя ножны сабли. Ул сперва удивился, а затем запоздало сообразил, кого назвали молью. Ещё успела мелькнуть мысль: а ведь не по злобе, человек для подобного слишком уж глубоко во хмелю. Так и умрет, не протрезвев…
— Ой, дядечке плащ погрызли, — громко ужаснулся своим догадкам Ул. Мигом влез в «сектор прямой атаки» и ткнул пальцем в пьяного. — Хозяин, вы слышали? Какой честный! Денег нет, а он всё равно в погрызе признался. Можно, я сбегаю за шапкой того нищего, у этого и шапки-то нет. А позвольте глянуть, сильно вас погрызло? На спине? На боку? Вот беда, ноба погрызло, заживо…
Ул причитал самозабвенно, подвывал искренне, со слезой, и тянул плащ то вправо, то влево. Пьяного изрядно мотало, все попытки поймать юркого плакальщика не приносили пользы. Из заведения начали выглядывать любопытствующие. Каждый сразу замечал Дорна и шарахался шага на три, пряча взгляд и трезвея… Ул самозабвенно причитал, разукрашивал сказочными подробностями историю о коварстве моли-разорительницы. Пьяный рычал от злости, промахиваясь и утыкаясь лицом то в столб, то в стену… Дорн, не успев ввязаться в ссору, каменел статуей в двух шагах от нелепого действа. И только Ул понимал: его ноб чудом не завершил последний шаг, приближающий к обидчику на расстояние вызова — то есть вытянутой руки и сабли.
Пьяный немного очухался и басом завыл оправдания, остервенело потряс округлым кошелём, доказывая состоятельность. Он тыкался в стену и норовил затеряться в толпе зевак, он искал способ исчезнуть, завидуя привидениям. Но идея воровства шапки у нищего отчего-то всех воодушевила и разогрела. Сопротивляющуюся жертву шутки окружили плотным кольцом и поволокли к площади.
— Как бы собаку не обидели, — насторожился Ул, когда пьяная толпа укатилась, хохоча и топоча.
— Ну, у тебя и голос, — отметил Дорн. Подумал и пристегнул саблю к поясу. — Уши ноют.
— Съезди на похороны в деревню, тебе понравится, — отдышавшись, улыбнулся Ул. — А ничего так город. Мне нравятся дома, каменные узоры. Какие старше, те или те?
— Не в возрасте дело, те из южных мест, эти с самого севера, вот и вовсе чужие, приморские, из порта Корф, что в княжестве Нэйво — показал Дорн. — В столице стили смешаны. Некоторые говорят, так нельзя. Пишут прошения о запрете строить новое, особенно возле старых дворцов. Вон деревянный дом, видишь? Его велено снести, но граф Орсо со всей дури своей крови и власти отстаивает развалюху. Там графов пра-прадед гулял в дни молодости и спас князя. По другим слухам он и поджёг улицу. Так был пьян, что чудом уцелели и сам он, и князь.
Обсуждая узоры, Дорн и Ул благополучно миновали три шумных заведения и оказались у развилки улиц: правее убегала неширокая, с вороватой повадкой петлять, а влево вольготно ложилась ровная, с фонарями над каждой парадной дверью. Ул получил право выбрать дорогу и призадумался… так что трое молодых нобов неожиданно для него появилась из проходного двора, сокрытого тенями.
Нобы и сами не обрадовались, рассмотрев цвет волос Дорна и расслышав лязг его сабли. Узнали. Разом споткнулись, воровато оглянулись — и затоптались, не имея общего решения: отступать или нападать? Пауза затянулась…
— Разве весёлый дом переехал? — нарочито громко удивился ближний из нобов, мужчина постарше двадцати, довольно солидный, широкий в кости. Он опустил ладонь и погладил ножны. — Выродок как раз оттуда.
Дорн резко оплёл пальцами рукоять, взрыкнул, но Ул повис на его плече.
— Я не знаю твоего полного имени, прости, — громко ужаснулся он. — Как представлю? Вежливые нобы хотят познакомиться.
— Мы знакомы… кровно, — закипая темной злостью, прорычал Дорн.
— Эй, вдруг у них память шалит? Надо представиться. Как тебя положено называть?
— Дорн хэш Боув, граф Нод, — едва справляясь с собой, выговорил Дорн.
Ул восторженно воззрился на приятеля. Шёпотом выдохнул: «Взаправдашный граф!». Продолжая вздыхать и закатывать глаза от восхищения, Ул развернулся к скучающим задирам, поклонился им и начал выговаривать имя, дважды намеренно запутался, нарушил произношение и, наконец, выкрикнул всё верно.
— Выучил, — солнечно улыбнулся он. — А? Как я ловок… Теперь говорите ваши имена. Я оруженосец, моё дело представлять нобов.
— Сгинь, щенок, — прислонясь к стене, буркнул ближний ноб и сплюнул на мостовую, целя в башмак Ула.
— Я первый день на службе, хочу по полному чину. Мне, — Ул переступил, убрав ногу из-под плевка. Подмигнул, — мне не скучно. Ваше имя?
— Пошёл ты…
— Эй, я обхожусь в два сома золотом за год крика, не дешевле. Сперва откупи у нынешнего хозяина, затем уговори служить, после выплати задаток и дай коня, — перечислил Ул. — Усвоил? Исполнишь всё, слезно уговори меня пойти к тебе на службу. Соглашусь, тогда и советуй, куда мне идти. Ишь, быстрый. Такие пройдохи или без денег, или вовсе воры.
— Нам до утра не подраться, — зевнул из тени полноватый ноб, старший в группе, с солидными усами. — Прирежь щенка.
— Доро, — Дорн первый раз использовал имя, выбранное Лофром, — зачем треп? Так и так дело ясное.
— Мне весело, ты перестал рычать, они приуныли.
— Мелкому сам вспорю живот, — озлился третий ноб, выглядывая из-за спин приятелей и сразу прячась обратно.
— Можно кидать в них ма-аленькими камешками? — заискивающе попросил Ул и показал размер, сложив ладони просторной лодочкой. — Такими вот, о добрый хозяин.
— Можно, — оценив, что булыжник целым поместится в ладони, Дорн чуть улыбнулся.