Фамильная сабля с едва слышным шипением покинула ножны. Ей ответно салютовали три клинка.
— Эй, ты как, спокоен? Не станешь проклинать? — тихо напомнил Ул. Обернулся к нобам, ощущая волчье, тянущее душу, настроение улыбнуться, показав клыки. — Жить им незачем. Тот болен от весёлого дома, тот прячет гнилую рану, сердце-то ему да-авно вырезали. А тот… убей из милости, у него долгов на три жизни вперёд.
— Долги? — настороженно пробормотал дальний ноб. — Эй, кто ему напел?
— Сплошной бред, — насторожился полноватый.
— Клевета, — вспыхнул ближний. — Даже от шлюшьего отродья не ждал удара в спину! Я помолвлен, кто смеет намекать на весёлые дома? Заткни щенка!
— Но вы сказали, дом переехал, значит, крепко помните адрес, — предположил Ул, подбирая один за другим камешки. — Дорн, а он законный сын? То есть они все законные?
— Да.
— У-уу, ничего себе, мамы есть, папы есть, у одного даже невеста, а они шляются и морды подставляют. — Ул подбросил плоский камешек, уточняя вес, и метнул в переносицу помолвленного ноба. — Эй, ну как? До свадьбы заживёт? Дорн, ты приглашён на праздник? А то попаду в глаз, конец гулянке. Я умею бросать монетки, знаешь? Засажу пескарика в нос, враз нарисуется на роже дурная болезнь.
Отойдя назад и влево, как и было велено, Ул с интересом следил за «своим» нобом, азартно визжал, одобряя удачные выпады. Повторял движения, знакомые по книгам. Кидал камешки, если кто-то из тройки наседал сбоку и становился опасен.
Заметив в руке дальнего ноба метательный нож, Ул сменил камешек на крупную медную монету и метнул её всерьёз. Услышал хруст выломанного зуба, истошный визг. Схватка как-то сразу распалась, Дорн отпрыгнул, выбирая удобное место спиной к стене.
— Метальные ножи годны ворам, а не нобам, — пристыдил Ул. — Во шваль! Я расстараюсь, чтоб узнали все. Растрезвоню на площади! Дорн, как имя шепелявого?
— Шваль, — Дорн выплюнул слово, и Улу послышалось особенное звонкое напряжение в голосе. Левая рука беловолосого ноба уронила нож, напряглась костенеющими пальцами — и стала подниматься, указуя на подлеца. — Ты! Будь ты…
— Дыши ровно, говори со мной, — Ул повис на руке. — Пусть он уходит, даже такой гнилой. Не роняй тень в душу. Дорн! Пусть белое остаётся белым. Скоро взойдёт день, что натворишь, с ним тебе просыпаться. Выдохни злость.
На пятачке у слияния улиц стало совсем тихо. Дорн вроде и не дышал, каменный от напряжения. Тот, в кого мгновение назад целился его указательный палец, потерял равновесие и с размаху сел на мостовую, охнув от боли. «Жених» с залитым кровью лицом пошатнулся, зажал ладонью рану у локтя и опасливо отступил к дальней стене. Оглянулся на полноватого спутника, бегущего прочь, невесть зачем прикрыв голову ладонями…
— Мне говорили, ты продал бесу душу, — дрожащим голосом выдохнул «жених». — Выходит, всё так… Совсем свихнулся?
— Эй, ножи припас твой прихвостень, — наполнил Ул. — Маму жаль, законный сын — и дурак. Прям как в сказке. Три законных дурака. Дорн, пошли.
— Пошли, — едва смог выговорить Дорн.
Беловолосый ноб повёл плечами, настороженно осмотрел собственную руку. Проследил, как Ул по одному отгибает сжатые судорогой пальцы, трёт ладонь. Лишь когда рука стала теплой и послушной, Дорн скривил бледные губы в подобие улыбки.
— Я не сказал худшего. Даже не подумал… почти.
— Ты молодец. Пошли, поищем кого попроще, вот хоть воров. Я могу украсть у них дубинку, если тебе станет веселее. Или кошель, или нож из-за сапога. Выбирай, а?
Дорн закашлялся, рассмеялся сухо, но почти спокойно. Протёр клинок, чуть кивнул противнику. Похлопал по куртке, бросил скомканную ленту, удобную для перевязки. Ул поймал и передал «жениху», тот принял без возражений и довольно ловко обмотал руку выше локтя, затянул узел, проверил, остановилась ли кровь, промочившая рукав. Дорн следил, делая вид, что смотрит мимо врага. Наконец, он, морщась, велел Улу уточнить, не желают ли нобы получить деньгами на лечение раны. В ответ долго звучали столичные грязные слова, по мнению нобов совершенно недопустимые и ужасно оскорбительные. Ул внимательно слушал и кивал, запоминая впрок. Обернулся к Дорну.
— Говорят, признательны за заботу, но в деньгах не нуждаются. Слушай, а ты что, богатый граф?
— Нет.
— Жаль. Бу надо купить уздечку. Ты не ранен?
— Кем? Ты испортил драку, — встряхнулся Дорн. — Что за способ бросать монетки? Вот держи, хочу ещё раз глянуть. Цель туда, правее окна, в деревянную балку. Попадёшь?
Обиженно хмыкнув, Ул прокрутил монету в пальцах, метнул. Сразу побежал выдирать монету из жалобно хрустнувшей древесины, ногой на ходу поддел и подбросил нож, который ловко лег в ладонь.
— Хм… Может, два сома золотом не так и дорого за щенка, — вдруг сказал «жених». Он ещё не покинул перекрёстка. Сидел у стены, ощупывал лицо и с растущим недоумением убеждался, что крови много, но царапина пустяковая. Проследив бросок монеты, воинственный ноб, кажется, пришёл к выводу, что малое увечье не случайно. — Эй, как тебя… Дорн. Где добыл мерзавчика? У Лофра? Там ещё есть такие?
— Дяденька, я такой редкий мерзавчик, вовсе один на все царства, миры и города, — Ул подпрыгнул, всадил нож над монетой и провернул, выковыривая медь из щели. — Мой ноб тоже такой один. Как думаете, мы обречены были встретиться?
Вернув монетку Дорну, Ул поклонился «жениху», еще раз осмотрелся и свернул в тёмные дворы, откуда недавно и явились трое драчунов. Дорн зашагал следом.
Они миновали в тишине переходы, густо затененные и дурно пахнущие. Ул кривился и подозревал: он попал в кишечник большого города. Дорн то ли не замечал запаха, то ли привык к нему, но шел рядом, на полшага отставая и постукивая ногтями по осклизлым камням стен. Двигался и дышал он беззвучно — значит, совсем успокоился.
— Мне не нужна дубинка, — отказался от новых забав Дорн, наконец, выбравшись на довольно широкую улицу. — Дай ворам прожить ночь спокойно. Пошли домой. Почему затих?
— Думаю. Знаешь, ты нажил достаточно врагов. Не пора ли поискать друзей?
— Не смешно.
— Тебя до колик боятся, ты видел? Те трое чуть не сбежали, но им было стыдно, каждый знал, что другой о нем расскажет. Я сперва думал, что уболтаю их миром. Но я не то болтал, я в городе новый человек. Хилый с долгами был — гнилушка. Второй вовсе трус. А жених неплох. Он ругался и шипел, но ты утром тоже на меня ругался. Помнишь?
Дорн отмахнулся, но промолчал. Зашагал быстрее, затем побежал, придерживая саблю и заранее указывая взмахом руки, куда сворачивать на перекрёстках. Ул мчался за приятелем тенью, норовя иногда обогнать и заглянуть в лицо. Он не ощущал тревоги, но видел, что Дорн всерьёз обеспокоен и ускоряет бег. К воротам «Алого льва» он примчался, будто его гнала голодная зимняя стая. С разбега взвился на высоту роста, подтянулся на руках и перекинул тело во двор. Стража лишь шарахнулась, вмиг опознав беловолосого…
Ул спрыгнул во двор след в след за Дорном, хмурясь и настороженно озираясь.
В доме Лофра неладно. Даже — вовсе плохо! Тяжело дышат два засёдланных коня, слуги вываживают их. В особняке, правее главного крыльца, светится окно. Через двор от кухни бежит человек, в спешке несет горячую воду, пар стелется длинным следом…
— Я попал в него, — со стоном прошептал Дорн. Сполз по воротине, сгорбился и закрыл лицо руками. — Что я за тварь.
Ул метнулся через двор к светлому окну, заглянул, подпрыгнув. Сразу увидел хэша Лофра, огромного, на здоровенной кровати. Брюхо колышется под простыней, лицо жёлтое, потное…
В кресле у стола согнулся длинный и тощий, как складной нож, человек. Он перебирает склянки, шевелит губами, не глядя на больного. Ул поддел створку окна, ужом пролез в щель и сполз в комнату. Наклонился к столу, осмотрел склянки, понюхал из одной, из второй. Столичный лекарь, пахнущий как все лекари, возмущённо охнул, лишь теперь опознав вторжение.
— Хэш, он дорогой травник?
Лофр долго молчал, и Ул засомневался, в сознании ли больной. Он шагнул к кровати, тронул крупную руку, проверил пульс на шее. Нагнулся, оттянул веко Лофра и долго смотрел в глаз, наконец разобрав: он тускло-болотного цвета. Белок желтоват и весь в кровяных прожилках. Взгляд мутный, с поволокой. Пот делает кожу холодной, загоняя жар вглубь. Слабость одряхляет кожу хэша. Под пальцами, в уголке века, мелко дергается жилка…
— Дорогой. Даровитый. Ноб, — едва слышно шепнул хозяин «Алого льва».
— Тогда гоните вежливо, без метлы и мордобоя, — не думая шептать, внятно посоветовал Ул. — Но гоните быстро, покуда он вовсе не уморил вас за ваши же денежки. Хотя я таких насмотрелся, они не травят сильным ядом. Исчахнете вы сегодня, кто им заплатит завтра? Кто восславит их, на время восстав из мёртвых?
Лекарь разразился руганью, знакомой Улу по крикам трёх противников Дорна. Лофр слушал молча, моргал и морщился: ему было тошно от шума. Ул распахнул окно настежь и в полный голос, с нескрываемым злорадством, велел Дорну вывести мерзкого отравителя и прирезать, если тот мигом не сгинет.
От недоумения Дорн прекратил терзаться, сидя у ворот. Некоторое время моргал, обдумывал приказ, а затем рывком одолел двор и ввалился в многострадальное окно. Покосился на хэша — тот едва справился с намеком на кивок. Беловолосый оскалился веселее — и лязгнул саблей. Лекарь испарился… Ул даже поверил в волшебство. Ведь был же человек, ругался, чего-то требовал — и нет его! Только слабый вой удаляется, удаляется…
— Скажи хоть кому, пусть ведут коней мне и тебе. У придурка труха вместо трав и отрава вместо капель, — пробормотал Ул, снова щупая пульс. — Надо добраться до леса. Я видел в предместьях годный, недалече.
— Что ты ещё умеешь, ходячая странность, — просипел хэш Лофр.
— Моя мама лучшая на свете травница. Она, не я. Но я смотрел и слушал. Так, ещё бы боль убрать и колики в животе — ох, плохо-плохо… А, попробую. Хэш, вы простите, я уже тыкал в людей, и они все сдохли. То есть так было им и надо, мне тоже, — бормотал Ул, лихорадочно вспоминая книгу о точках. — Но ведь точки разные, вам-то я добра желаю! Э-ээ… для расслабления, вроде, годны синие точки? Нет, они все двояки и сложны! Моя память знает смысл, цвет ей не важен. Ой, хэш, пойди найди место меньше ногтя, когда вон как вас много. Ой, помоги мне… сом? Нет, лучше она… Она бы помогла.