Ещё шаг… Вес пропал, в спину ударил грохот, будто камнепад завалил лаз. Так и есть: врата пропали, закрылись, толкнули Ула и Дорна вперёд, в неведомое, вопреки запоздалым сомнениям и проснувшейся осторожности.
Бес. Снова замок у водораздела
Управляющий имениями и золотом багряного беса стоял на коленях, убито смотрел в пол и молчал. Так продолжалось уже давно.
Рэкст успел бегло прочесть верхнюю из недавно доставленных древних рукописей — с юга, из-за моря, единственный уцелевший образец, не подлежащий оценке в золоте… Бес отложил книгу и глубоко вздохнул. С отвращением покосился на окно. Гроза бушевала, молнии били и били в перекресток, бесконечное число раз указуя начальный камень пути, ведущего куда угодно… Пути, недоступного рабу! Увы, он направлен сюда, он вынужден и обязан исполнять волю королевы. Он пребывает в этом мире, столовом для четвертого царства — мира атлов, которых нет давным-давно. Их нет! Память о них истлела… Но войти в их дом без приглашения все так же невозможно. Даже для королевы.
Сюда смогли проникнуть лишь трое бессмертных, по одному от первого, второго и третьего царств. Все они прежде знали лично и близко хотя бы кого-то из атлов и числили его в друзьях. Скорее всего, они и допущены по старой памяти.
Рэкст нащупал льняное полотенце и набросил на голову, наконец отметив: с волос течет, того и гляди, книга замокнет. Он усмехнулся, тронул свежий шрам у левого плеча. Рана заросла, а боль ещё свежа. Не тело болит: душа. Если бы ударил атл, так бы и полагалось. Только нет их, атлов, нет и не будет. Иссякла порода бессмертных в четвёртом царстве, где всем дано право однажды уйти… Право это или долг? Кажется, Рэкст не знал ответ и тогда, когда его память была при нем, неповрежденная. Он чует это. А чутье зверя не врет. Никогда.
Бес отодвинул книгу, вытер капли со стола и мельком глянул на слугу. Тот по-прежнему не шевелился. Ждал. Можно счесть это вежливостью. Если не знать в точности: нет, не она. Расчёт и упрямство. То и другое вместе, оказывается, сильнее страха. Даже интересно!
— Ты сказочно богат, бывший мелкий вор. Ты ужился с черным и ещё не проклят им, — поморщившись, отметил Рэкст. Взял вторую книгу. — Ты оказался способен вести дела с людишками канцлера и князя этой страны и дюжины иных, где у меня особенно много интересов. Тебе даже не приходится воровать, ведь сами несут золото, признавая твою власть и свою слабость. Разве не такой жизни ты желал, придя ко мне? Разе не ты мечтал о месте в свите?
— Вы правы во всем, — тихо согласился управляющий, по-прежнему глядя в пол.
— И что, не страшно?
— Страшно. Очень. Я трижды пробовал прийти, но не смел. Теперь всё же решился. Будь что будет. Мне и так страшно, и смолчать нет сил. Простите.
— Ты был удобным. Боялся воровать и огораживал своё и моё, не смешивал дела и личное. Не заводил интриг, прилежно вёл книги учета. Сторонился забав и заданий свиты.
— Я благодарен. Вы по-своему берегли меня. Я всё понимаю. Простите.
— На чем ты сломался?
— Простите. Думаю, я не сломался, а переполнился. Когда стало через край… я в этом захлебнулся. Если вы настаиваете на указании момента… Думаю, я принял решение, когда черный просил у вас того мальчика, брата убитого младенца полной крови… Вы не вписали имя ребенка в открытый лист и устроили всё так, что черный с ним разминулся. Мне вдруг показалось, что даже вам…
— Вот это зря, — усмехнулся бес. — Я не человек. Я половинка вервра, утратившая звериный лик, порванная надвое. Вервры, да будет тебе известно, это бессмерть третьего царства. Вервром я был, покуда не вытянул карту палача и не начал служить королеве, как часть иерархии бессмерти. Теперь я помню немногое о себе прежнем. Я был хищником. Крупным хищником… такие не питаются падалью и редко рвут детенышей. Ты принял за жалость то, что стоит назвать способом поддержания самоуважения. Мальчик вырастет, захочет отомстить… тогда мы встретимся. Это менее скучно, чем удавить младенца.
— Я видел, как живёт черный, — вымолвил управляющий. — Я был рядом так долго, что мне стало неинтересно всё, что интересно ему. Золото, страх и власть. Простите.
— Заладил.
— Вы иной. Вам нужны свобода, враг и… я точно не знаю. Не смею расстраивать вас. Определенно, вам не нужна стая. То есть простите, свита. Я был при вас и при чёрном. Я постепенно начал замечать. Думать. Больше не могу строить стены и огораживать. Живу в клетке. Задыхаюсь. Не сплю. Не чую вкуса, — слуга сжал кулаки, унял дрожь. — Убейте или отпустите. То и другое во благо, то и другое приму с благодарностью.
Рэкст подошёл к окну и стал наблюдать, как в каменном дворе замка, под проливным дождем, дерутся на саблях двое. Рыча, они грызутся, как сытые псы… напоказ, за хозяйское внимание. Сразу заметили движение в щели штор — и бой обрел полноту азарта.
Клинки полыхают синевой молний, оскаленные лица рисуются во вспышках грозы звериными масками. Голый по пояс здоровяк с окровавленным предплечьем теснит тощего, вертлявого противника. Тот покачивается змеей, уходит от всякого выпада и отвечает в полсилы. Косится на окно покоев беса. Ждет знака: можно ли уродовать новичка? Ведь слаб и должен знать свое место.
Бес отвернулся и снова занялся книгами.
— Как ты думал уйти?
— Как пришел. Вы правы, я посредственный боец, но и такой не пропаду, если не полезу в гущу драки, — заторопился управляющий. — Лесником буду или выстрою постоялый двор, а пока что…
— Ты дурнее, чем я думал. По крови не ноб, — бес принюхался и фыркнул. Снова глянул на тяжелую тучу, прошитую синими жилами молний. — Я был бы зол в любой иной день. Убирайся. Увижу — зарежу. Учую… вдруг да пущу по следу своё зверьё? Зависит от настроения.
— Вы очень добры, — всё так же глядя в пол, выдавил управляющий.
— Он не проклянёт тебя. Он будет очень занят теперь и… хотя, не твое дело.
— Если бы я умел желать чего-то, не проклинать, а просто желать, — смутился управляющий, склоняясь ниже, — я бы сказал: пусть и вас отпустят. Прощайте, хозяин.
Бес поморщился, наблюдая, как бывший управляющий торопливо покидает зал, часто кланяясь и глядя в пол, только в пол.
Из-за шторы шагнул ближний, кивнул и занял кресло, когда бес позволил ему приглашающим жестом.
— Хэйд скогтил его год назад, — прошелестел ближний. Поморщился, копируя привычку беса. — Совесть и всё такое… а ещё титул для его сводного брата и помилование для отца, вороватого и небрежного по старости. Убрать его теперь или погодя?
— Ты слышал, — ласково улыбнулся бес, и во взгляде возник оттенок раздраженной желтизны. — Если увижу или учую. Разве я лгал? Или ты сам принимаешь решения?
— Я слышал. Простите. Но почему?
— Он удачно выбрал день.
— И… всё? Он предал вас, он лгал вам, он…
— Он человечишка, как и ты. Как все вы. Он ещё и воровал у меня, — промурлыкал бес, приходя в куда лучшее настроение. — Так мило и старомодно прикапывал золото в лесу. По мнению людишек, он достоин кары… Но вот вопрос: ты посмел бы просить меня о том, о чем попросил он?
Бес обернулся, нагнулся вперед и взглянул на ближнего в упор, не мигая. И смотрел, пока тот посинел, дергаясь в непроизвольном спазме. Дышать ближний не мог. И медленно, обреченно погибал… пока бес не отвел взгляд.
Рэкст негромко рассмеялся.
Глава 5. Мир, утративший цвет
«Туча прогибает горизонт, обещая дождь — благословение для сохнущего южного поля, еще не готового разродиться спелым зерном.
Туча надвигается стремительно, оборачиваясь проклятием. Эта туча — саранча. Безнадежно искать спасение… Разве вот — случай будет добр сверх меры и задержит в гостевом доме ноба золотой крови. Случай наделит того ноба избытком благодарности за некую услугу, оказанную ему селянами. И выйдет ноб, и встанет лицом к проклятию и преодолеет тьму.
Но таковы мечты и сказки. В яви ноб-спаситель недосягаем. Он давно разменял золото сердца на монеты или оказался погребен под градом ударов судьбы, надорвался, бессильный отвести все беды…
Я был свидетелем нашествия. Молил о чуде истово и страстно, в едином порыве с каждым, способным выдохнуть отчаянную просьбу и надеяться на её исполнение. Я видел годовалых младенцев, сознающих беду, и стариков на смертном одре, ещё способных отчаяться, даже в последний свой миг…
Туча омрачила горизонт тенью рока. Туча шелестела мириадами крыльев, заполоняя простор небес и заглушая мольбы и просьбы людей. Что ей слезы пахаря, что ей стоны всей его семьи, обреченной встретить зиму на чёрном, мертвом поле, ставшем до срока — погостом. Туча уже рядом, она вал смерти, молох, истирающий мироздание — в бесплодную пыль…
Я был там, тщетно искал в душе хоть крупицу золота, будучи лишь слабым отпрыском синей ветви. Отчаяние людей обратило их гнев против меня, никчемного. Они бросали камни, отвернувшись от смертоносного вала. Они проклинали. Я стоял беззащитный под градом их гнева, и тьма поглотила меня…
Мы — нобы, соль и суть этого мира. Мы наделены силой, которую сами плохо осознаем. Мы используем её для интриг, забав и даже мести. Нас надо ставить под град камней, чтобы хоть тогда мы поняли, что бездействуя, вредим более саранчи.
Меня, израненного, вывезли из мертвых земель воины, присланные усмирить голодный бунт… Да, правитель моей родной страны именно так помог селянам: вырезал уцелевших, исключив распространение паники и слухов, избавившись от бездомных голодранцев, коих нечем кормить в зиму…
Я поднялся после болезни, но никогда уже не разогнулся. Говорят, все дело в ударе камня по спине. Глупости. Мне отбили душу. Жить стало невыносимо стыдно.
Зачем мир истратил на меня, никчемного, чудо спасения от смерти и поскупился на более важное, насущное — для селян?
Где были золотые нобы моей родины? В том самом дворце, куда и меня позвали, оценив дар начертания узоров…