Глаза закрылись, голодный до окоченения Ул провалился в небытие, как в прорубь. Над ледяной водой глубокого, покойного сна взблескивали алые и золотые искры. Вынырнув, Ул сразу понял, что это — по-прежнему сон, только видимый изнутри.
По другую сторону ледяного небытия стлался тёплый, парной туман, за туманом дремал зеленый луг, согретый бликами костерка. Безопасный для леса и поля огонь трепетал на каменной кладке постоянного очага, невесть когда устроенного для привалов. Кукушки считали чьи-то краткие годы… Над ними с уханьем потешался филин.
У огня сидят трое. Мужчина лет тридцати с белыми волосами и оттенком красноты в зрачках, похожий на повзрослевшего Дорна. Второй мужчина с чертами, смутно напоминающими Сэна… И Лия. Взрослая, такая красивая — ослепнуть можно, глядючи.
— Мы решили, вместе, — сказал тот, кого Ул мысленно назвал Сэном. — Мы не готовы отказаться от закона, который полагаем главным. Нельзя вмешаться в важнейшие дела со стороны. Только изнутри. Иначе правда выворачивается наизнанку. Что, собственно, и получилось.
— Всё верно и… всё глупо, — отмахнулся беловолосый, яростно полыхнул алостью взгляда. — Грядет великая беда, она сожжет миры и всколыхнет царства. Как можно уйти?
— Ты не желаешь услышать меня, — Лия тронула пальцами запястье того, кто казался похож на Дорна. — Мы так давно живём, что истрепались и лишь выглядим молодыми… Мы переменились. Может, я зря назвала это старостью души, но мы накопили слишком много и теперь смотрим на мир со стороны. Нет для нас плохих и хороших решений, злых и добрых людей, недопустимых никогда шагов… Мир приучил нас прощать и верить в исправление, пусть и нескорое. Мы такие… мягкие и отстраненные, что уже более не бойцы. Важнее и то, что мы не готовы впустить войну в наше царство. Мир не обновится, омытый в крови. Поэтому мы решили уповать на мудрость мира и смену поколений.
— У бессмертных? — с отчаянием в голосе напомнил беловолосый.
— Вечность — иллюзия, и создали её в первом царстве, — улыбнулся Сэн. — Отказ от пребывания в круге жизни есть отказ от жизни. Я говорил так называемой королеве… Иногда важно уйти, вернуть дары, как возвращают их все в круге жизни. Вода отдает себя траве, та жертвует животным, они — людям. Люди порой отказываются жертвовать, но с них взимают и без согласия. Мы тем более должники, нам слишком много дано.
— Хватит мудровать, — зарычал беловолосый. — Мой мир гибнет, я знаю вашу силу и знаю, что однажды окажусь с ножом в спине без лекаря, способного помочь, потому что верю с давних пор лишь одному и не согласен даже обратиться к иным.
Беловолосый тоскливо глянул на женщину и отвернулся. Она виновато всплеснула руками, погладила широкое плечо, заботливо заправила за ухо прядь белых волос.
— Когда ты приведешь в порядок чёлку, вечный неряха… Зачем пробуешь предречь себе дурное?
— Вижу во сне.
— Тогда стоит видеть и то, как тебя вылечат, — наклоняясь к дрогнувшему по-звериному уху беловолосого, шепнула женщина. — Я всё понимаю. Но и ты пойми, дёшево расплатиться не получается. Мы решили, мы уходим. Нам больно, хотя мы правы. Тебе ещё больнее, хотя ты тоже прав. Надо быть очень молодым и иметь очень горячее сердце, чтобы найти вес у твоей и моей правды, чтобы решиться их сравнивать. Я уже не способна. Прости.
— Вы сдались, — поморщился «Дорн».
— У нас иной путь, но его не пройти, если однажды сдашься и ты, — рассмеялась Лия. — Хотя подобное — небыль… Иногда я мечтаю родиться в третьем царстве и разучиться быть… понимающей всех. Почему я не смогла повзрослеть до того, как ты обзавелся семьей? Я понимаю, проще уйти, чем всю вечность называться друзьями.
На сей раз беловолосый поморщился, как от боли — и смолчал. Женщина протянула руку, почти касаясь его груди, и ладонь засветилась пушистым, мягким золотом.
— Всё будет хорошо. И во сне, и наяву. Только не мсти тому, кто ударит в спину. Может, он желает смерти себе, а не тебе. Или просит о помощи так странно… и страшно. Или даже помогает. Жизнь сложна, и это вовсе не плохо. Ты ведь тоже сложноват, в тебе доброты на ноготь, а стоит присмотреться — и делается ясно: её достаточно.
— Ты неисправима, — вздохнул беловолосый.
Женщина улыбнулась, и на душе сделалось по-летнему тепло, и над зеленым лугом сна расцвёл полдень, способный стереть самые мрачные тени ледяной зимы…
— Ты тоже, — Ул едва слышно выдохнул ответ Лии из сна, вздрогнул и очнулся.
Рывком сел, огляделся.
Зазимки, горы чужого мира искрятся, празднуют заснеженный рассвет. В чаше озера серебрится вода, звенит льдинками. Глаз дракона на прежнем месте и всё так же внимателен. Поутру он сделался багряным в синеву, и такой — тоже замечателен и загадочен. Ул приветственно кивнул дракону, потянулся. Наконец, исчерпав отсрочки, посмотрел на старика. Ничего не переменилось? Со спины — точно. Кожа да кости, разве шрам у ребер сделался не так заметен. Темные пятна на коже побледнели.
— Что — тоже? — на местном наречии уточнил хрипловатый голос.
Ул икнул от недоумения, потянул старого за плечо — и тот повернулся на спину, как живой: не завалился куклой, а гибко перекатился и поправил голову, чтобы глядеть в глаза.
За ночь старик помолодел лицом лет до сорока, морщины разгладились, кожа натянулась на череп плотно, аж смотреть жутковато. И ещё — взгляд. Даже у Дорна не такой чудной, а этот: в две обжигающе-острые рубиновые точки, и не выдержать его, никак.
— Лия сказала, что вы неисправимы, хотя она была не Лия, и вы вовсе не Дорн, — проглотив ком сомнений, заверил себя Ул. — Зачем мне столько путаницы? Лия выходит за Сэна, а Дорн вовек не выберет жену, с ним прям беда, то дерётся, то помирает, раненный. Я знаю его недолго, но женщин он боится, как огня. Потому что выплюнувший гадость мужской рот можно обеззубить в один удар, а бабы ядовиты до своей нескорой природной смерти.
— Длинный ответ, — осторожно похвалил бывший старик. Покосился на дракона. — Он не беспокоит тебя?
— Он милый.
— Ты видел драконов прежде?
— Нет. Вчера познакомились.
— Тебе часто говорят, что ты странный? Понятно. И ты вылечил меня, как было обещано, в один день? И знаешь её слова. Приснились? — Беловолосый усмехнулся без радости, сел и уставился на дракона. Тот взволновался, перебрал лапами и потянул голову ближе. — Нет, я не настолько здоров, чтобы слиться. Не хочу отравить тебя.
— Понимает вас? — порадовался Ул. — Я, если честно, намаялся с ним. Сколько объяснял, а он и ухом не повёл в ответ! Зато рычал, даже искры погнал, когда я засомневался. Нрав у него довольно сложный.
— Сколько их осталось в заповедных землях? — будто не слыша, беловолосый продолжил беседу с драконом. Не ожидая ответа, грустно улыбнулся. — Вот как… Значит, надо хотя бы с последним поговорить и понять, что ещё поправимо.
— Никого тут нет, кроме Чиа, — догадался Ул. — Как вы узнаете ответы дракона?
Беловолосый, не оборачиваясь, шагнул на кончик драконьего уха, немедленно взметнувшегося вверх, помогая вервру соскользнуть в удобную седловину у основания лба. Еще в движении бывший старик шевельнул пальцами, будто подкрутил пружинку. Ус дракона, исполняя приказ, обвился вокруг пояса Ула, и тот покривился, ожидая, что вот-вот повиснет над пропастью. Но дракон забросил его в удобную нишу за ноздрями. Немедленно оттолкнулся лапами и взвился, грохоча крыльями. Камнем рушась с горы, дракон проскребал скалы брюхом, сшибал хвостом валуны — из чистого озорства…
— Когда врата четвертого царства оказались запечатаны, я окончательно обосновался здесь, — повысил голос драконий всадник. — Вервры этого мира уникальны, они жили в гармонии в людьми, мои соплеменники ушли далеко и полагали: беды минуют такой гармоничный мир. Но я сознавал, что изнанка у взаимопонимания должна быть… бронированная. У них не было брони, а я до поры не вмешивался, были… причины. Увы, я доигрался в неприменение силы, меня смертельно ранили, исключив из борьбы. Заповедные земли, вот всё, что я смог сберечь.
— Ваш дракон, — высказал догадку Ул.
— Мой? В той мере, в какой и я принадлежу ему. Мы вместе и есть вервр, — рассмеялся беловолосый. — Но мы не всегда вместе, не обязательно. Бессмертие имеет свои законы, опыт накапливается и меняет нас, причем качественно. Ты знаешь это? Понятно… Ты ничего не знаешь. У вас почти так же дурно, как и здесь. Хотя бы врата ещё запечатаны? Ясно… Итак, опыт бессмертных измеряется порядками. Это означает, что первые десять лет жизни дают столько же, сколько последующие сто, а эти сто равны тысяче, начатой после их исчерпания. Как ты уже понял, до следующей ступени брести десять тысяч лет. Не год в год и без красивых ритуалов, но в среднем — так, сократить хоть что-то можно в единственном случае…
Дракон достиг холмистого подножья гор, откуда вчера началось восхождение Ула к водопаду и рыбной ловле. Долгое, в отличие от спуска на бронированной морде!
Сильное тело ящера изогнулось, лапы смягчили удар. Ул отдышался, переждал исчерпание грохота обвала, прячась за растопыренными ушными гребнями. Оттуда Ул сполз по морде в траву и немного посидел, осматриваясь. Вон вдали глянец стеклянных скал, а вот памятная трещина, которая чуть не погубила самоуверенного голодного недоросля, зато научила без страха качаться на канате драконьего уса.
— Ул! — вздохнуло эхо. — Ул… Ул…
— Яса! — эхо зазвенело иным голосом. — Яса… Яса…
— Доро! — приплёл и это имя первый голос, и Ул, наконец, узнал Дорна.
— Богатый выбор, — усмехнулся беловолосый, спрыгнув с драконьей морды. Он дождался, пока Ул встанет, и зашагал на звук голосов. — Почти познакомились. Я вервр, то есть принадлежу третьему царству, и опыт мой исчисляется восьмым порядком. Имя… вряд ли осталось много созданий, помнящих его. У драконьих вервров длинные имена. Так что зови, как дракона — Лоэн, будет вполне удобно.
— Как мир, — брякнул вдруг Ул, вспомнив слова Чиа.
— Мой мир, — вздохнул вервр. — Я нашёл его, переместил, улучшил и заселил. Увы, теперь я ничего не знаю о нем… хотя в какой-то мере он часть меня. И без него мне больно.