— Дан прямой приказ выявить врага и уничтожить, и на сей раз тебе придется считаться с нами, — прошелестел тщедушный.
— Так выявляйте, — Рэкст прикрыл глаза и сделал вид, что дремлет. — Я палач. Найдите виновного и натравите меня.
— Это мятеж, — златовласый красиво изогнул бровь. — Я представляю здесь второе царство. И на правах…
— Раба, — зевнул Рэкст. — У нас у всех с правами не густо. Я вот забыл свое имя. Ужасно устал вспоминать его, это навязчивая идея. Мне кажется, если вспомню, смогу измениться. Я устал от врагов, которых могу устранить щелчком пальца. Я хищник, а не падальщик. А ты, вечно пьяный альв, бабский вьюн и бездельник, ты — кем ты был прежде и что забыл, вытянув карту отравителя?
— Определенно, это бунт, — насторожился тщедушный. — Я сообщу королеве.
— Разве ей интересна наша возня в грязи? Она дала приказ и ждёт исполнения, — рассмеялся Рэкст. — Только так. Жалуйся, и будешь первым стерт в порошок за неэффективность. Как она любит это слово — эффективность. Так же, как я его ненавижу.
— Ты обязан хоть что-то делать, — намекнул златовласый и откинулся в кресле, чтобы быть хоть немного дальше от Рэкста.
— Я делаю. Свита моя состоит из ловких тварей. Все они получили задания и все исполняют. Вы хотите, чтобы я поискал врага за шторами или под кроватью? Вы боитесь сумерек и загадочных скрипов в подполе?
— Прекрати шутить так нелепо, — поморщился тщедушный. — Тот, кто нам противостоит, воистину коварен и силен. Он прошёл по дворцу канцлера, минуя мои сторожевые метки. Это невозможно. Человек не способен видеть ловушки первого царства…
— Споришь с фактами? Смешно… Я всегда говорил: ты мало понимаешь в людях, — Рэкст склонился к столику и провел пальцем линию вдоль синей жилки реки. — Этот мир не нашего уровня. Он обустроен и отлажен атлами. Это я смутно, но помню. Здесь сбалансированы факторы, которые вне понимания королевы и нас всех, мы ведь старше и… проще людского мира, мы — природа. Их мир не желает эволюционировать. Княжества не растут в размерах, потому что войны сводятся к противоборству алых. Народы не заселяют пустоши и не начинают великих переселений, поскольку уровень рождаемости и смертности отрегулирован очень тонко. Вы видели здесь семьи с дюжиной детей? Хотя это тоже частности… Их мир — колыбель. Люди рождаются на опушке леса, между цивилизацией и дикостью. На свободе, но всё же вне первобытности. Так хотели атлы, так продолжается до сих пор, вопреки нашим усилиям согнать люд в большие города и осчастливить фанатичной религией монотеистического типа. Смешно: вера со старым горглом в заведомо провальной роли Спасителя. Тьфу. Даже говорить такое — скучно. Этот мир выше плоских карточных раскладов королевы.
Рэкст резко разжал руку — и на столик посыпались карты, обычные карты, какими пользуются гадалки и предсказатели. Рисунки были выполнены тонко и точно. Рэкст усмехнулся, подтолкнул пальцем в сторону карту палача — белого дракона с алыми когтями. Затем перебрал россыпь и выложил рядом с этой картой еще две — лозу с множеством плодов и каменную руку с надетыми на пальцы ниточками, ведущими к крошечным куклам.
— Королева принадлежит к первому царству, её желание построить идеальное общество свелось к тотальному рабству с распределением ролей, похожим на кукольный балаган, — промурлыкал Рэкст. — Я палач, нет мне ни смерти, ни даже отдыха. Ты — отравитель и следопыт, он создает из людей кукол… названия разные, суть пуста и скучна. Я смутно помню, что прежде, когда у меня было имя, в жизни имелся какой-то смысл. Сейчас я желаю лишь уничтожить всё: мир, людей и себя. Вы продолжаете настаивать на том, чтобы я прилагал больше усилий?
— Лучше мы сами найдем врага, — насторожился златовласый.
— Ты помнишь своё имя? — взгляд Рэкста был спокоен и грустен.
— Нет.
— Зачем тянул карту?
— В моем мире люди уничтожили всё зеленое, — нахмурился златовласый. — Я не мог ничего вернуть и отчаялся.
— А ты? — Рэкст покосился на тщедушного.
— Первое царство не спорит с величайшей, — выдавил горгл и сгорбился. — Зачем усложнять? Ты владеешь миром атлов и тасуешь его людей, как колоду карт. С чего бы жаловаться и называть себя рабом?
— В происходящем лишь одно обнадеживает, — зевнул Рэкст. — Вдруг у меня появился враг? Сильный, коварный и опытный… мало надежды, но я всё же заинтересован.
Глава 6. Память алого атла
«Сила крови непостижима. Одних она вдохновляет, а других повергает в отчаяние. Воистину больно и тяжело не иметь возможности передать по наследству то, чем обладаешь. Ведь дар — не золото и не герб. Порою дар и возносит, и уничтожает нобов.
Я видел, как утратил себя величайший из нобов синей ветви пустынь, мой учитель, чтимый мною ныне и до последнего вздоха вопреки тьме того дня, худшего… Я был свидетелем его падения и скорблю, но не готов забыть и умолчать, как требовал призрак моего учителя, живущий под его именем с того дня…
Одно движение кисти учителя создавало полновесные, совершенные символы и знаки. Он писал «честь» — и читающие преклоняли колено, истово повторяя клятвы, главные в жизни. Он писал «свет» — и безглазые созерцали сияние.
Слава учителя постепенно сделалась огромна, как небо. Всякий в краю песков пожелал обладать хотя бы одним знаком, начертанным несравненной рукою. Люди целовали следы учителя, выстилали путь его золотом и шелками, славили имя и гнули спины… Они распространили восхищение и почитание на семью учителя и возносили до небес дар обоих его сыновей, называя их будущим синего дара…
Занятый учебой, я не видел шелков и золота. Славословия отвлекали, и я закрывал окна в книжной башне… Так я оставался блаженно слеп и счастливо глух, пока однажды, в черный день, случайно не стал свидетелем передачи старшим сыном учителя заказчику… моих записей. Увы, он называл записи своими! Он принимал поклоны и не спешил убрать край одежд, когда их целовали. Я поспешил к учителю, и он… обещал делиться доходом и велел молчать. Он несказанно удивился моему несогласию. А после было много иных бесед, о коих не желаю ни вспоминать, ни рассказывать. Имя учителя свято, ведь он создал меня как мастера! Пусть я чудом выжил и оказался в изгнании, имя останется свято. Нельзя угасить свет деяний. Да, тот свет горит лишь в минувших днях юности, он отделён от нынешних времен чернейшей ночью предательства… Но свет не пропал. Он наполняет мою душу, и, отказавшись от него, я опустошу себя.
Мой учитель славен и поныне, но сколь горька его слава! Он пишет «честь», и люди утверждают, что снова верят в давние клятвы, он пишет «свет» — утверждают, что прозрели сияние… но теперь это лишь слова вежливости.
Я — ученик мастера, отпрыск слабого рода, в моей крови ничтожная капля синевы… Я не откажусь от памяти о днях подлинного величия учителя. Я пишу «свет» и ощущаю полный вес слова. Без кровного родства и причастности к роду я — наследник и преемник синего дара мастера… Это вдохновляет».
Ан Тэмон Зан, книга без переплета
Тосэн в закатных лучах был обведен алым контуром, отделяющим явное — башни и крыши — от тайного, затененного и составляющего жизнь… Зелень молодого лета впитала краски вечера, набухла сумраком. Красное золото уплывало по реке, чтобы попасть в теневой невод причалов, вычерпаться ладонями лодок, добровольно достаться в руки людям, не умеющих увидеть и взять такое сокровище.
— Это надо рисовать в полном цвете, — рассеянно улыбнулся Ул, созерцая и впитывая красоту. — Что ты говорил о масляных красках? Где их заполучить? Бу, не фыркай, я о важном. Хотя… ты прав, овес и стойло — тоже важно. Всё будет, обещаю.
Древний вервр остановил коня и тоже смотрел на город. И, увы, не желал слушать о красках и тем более дарить их, хотя об эдаком чуде прямо теперь тайно мечтал Ул…
— Тосэн… Занятно, имя уцелело. Так его и звали, атла моего порядка опыта, — негромко сообщил Лоэн. — Я усвоил принятое у вас разделение дара на ветви, хотя мой юный родич по-прежнему едва способен внятно связать слова, если каждое второе не Чиа, а всякое первое — не о любви… Тосэн был алым, определенно. Ему бы понравился город.
— Он что, тоже ушел и растворился? — заранее расстроился Ул.
— Алые редко отказываются от борьбы. Он погиб. Не здесь, далеко, — Лоэн взглядом и движением ладони проследил течение реки. — Тогда все и началось. Не желаю рассказывать больше, особенно в его городе, на ночь. Ворота закрывают с закатом? Причина — страх перед тьмой или порядок?
— Порядок, пожалуй.
— Хорошо. Но — поспешим. Я предпочел бы спать на траве, как и Чиа, но во-он та девушка вряд ли согласна с нами, — Лоэн сложил ладонь горстью, будто черпая золото из реки. Повел наполненную руку против течения, пока она не указала на заросли над дальним берегом. — Прячется неумело, но старательно. Лия — её имя?
— Да, — горло Ула вытолкнуло короткое согласие, и сердце сбилось с ритма прежде, чем взгляд нашел фигурку в темном платье.
— Ты не зря их торопил, — отметил Лоэн. Он обернулся к Дорну и Чиа, бредущим пешком, как и во все дни от Соловьиного перевала. — Вы ночуете в лесу, мирные вервры?
Ответа не последовало, но Лоэн и не ждал, сразу выслал коня вперед, уверенно направил к броду. Золото вечера с приближением прибавило красноты, а когда вода закипела под копытами, брызги и пена показались Улу кровью. От нечаянной мысли холодок скользнул по спине. Но времени переживать не было, Бунга храпел, пританцовывал, утопал по шею в глубоких ямах и сразу вырывался из очередной илистой ловушки в мощном прыжке.
Старый брод, ни моста, ни лодки… Обычная судьба дороги к заросшим, вспомогательным воротам. Небрежно чистят и редко подновляют, — мельком отметил Ул и пообещал себе, если вдруг накопится свободное время, понырять и выровнять дно, чтобы чей-то менее сильный конь не оказался снесен течением на глубину. Сказки о великом соме — они и есть сказки, но кони почему-то верят, теряют ум и могут утонуть или ноги переломать.