а Лия отыщет нужных людей — надавит, польстит и очарует. Выбьет своему простодушному алому нобу достойное его сабли и гордости место с неплохим доходом и настоящими, интересными делами.
— Хочу домой, — прошептал Ул, с отвращением отодвинув очередное готовое приглашение. — В Заводь. Ловить рыбу, трепаться с ледоломками, гонять банника…
В Тихой Заводи живут, не разделяя людей на полезных и бесполезных — если того хотят. В Заводи приглашают в дом, не думая заранее, с чем явятся гости и что последует за их визитом.
В городе даже дверь, неосмотрительно открытая перед случайным путником в непогоду, способна стать важным знаком для наблюдательных. Без единого слова дверной скрип сделает хозяина дома сторонником одних важных людей, противником других и смертельным врагом — третьих… Лия понимает такие игры. Сэн — нет. Поэтому Сэн всегда остается другом, а Лия… уже с середины лета Ул повадился называть её именем, принятым вне круга домашних. И Эла сочла такое решение умным. Даже поблагодарила.
Скрипнули половицы. Ул обернулся, вскочил и поклонился, сбросив усталость. Он разогнулся, уже свободный от её груза.
— По здравому размышлению ты не чудовище, если тебе в столице чудится клетка, а не дом — полная чаша, — проскрипел Монз, неодобрительно глянул на приглашения и прошёл к своему креслу у окна. — Что, нет радости? Будь жизнь набита радостью, как мешок — репой, жрал бы ты ту радость круглый год… с отвращением. Дети непосредственны, а ты вырос. В тебе цел стержень. Пора сознательно решать, нужен ли он, посилен ли. Сломай стержень, и жить станет удобней. Сохрани — и многие сочтут тебя самое меньшее странным, а то и опасным.
— Получается, Эла…
Палец Монза прицелился в стену с книгами и выбрал корешок. Ул сорвался с места, в прыжке взвился до верхней полки и бережно выдернул из общего ряда старый переплет. Прижал к груди, рухнул, спружинил, опираясь о пол свободной ладонью — и выложил книгу на стол. Палец Монза уже выцеливал следующую, и ещё, ещё… Когда переписчик прикрыл веки, довольный расторопностью ученика, на краю стола ровным рядом лежали семь книг.
— Выбери лучшую, — велел Монз. Зевнул и задремал…
Ул вскинулся, готовый сразу дать ответ. Книга о точках удивительна и полезна, она такая одна! Она открылась взгляду и отдала знание вопреки загадке чужого наречия. Ул смущенно прочесал волосы и сел на пол, задирая голову и глядя на книги снизу вверх, с почтением. Крайняя справа — полный свод карт княжества и смежных земель. Рядом рецепты южной кухни, и, когда у мамы бессонница, именно их следует читать вслух. Лоэн бы тоже нашел рецепты несравненными, там две трети записей о ягнятине! Что ещё? Стихи о розе и соловье. Свод нобских родовых древ… Книги так различны, что, исчерпав первый порыв к ответу, второй раз, рассудочно, ответ дать вовсе нельзя. Ул вздохнул, забрался с ногами в кресло. Умостился на скрипящей обивке, чьи прорехи кое-как прикрыты облезлой телячьей шкурой.
Созерцать знакомые переплеты приятно. И, если нет ответа, можно просто выбрать то чтение, какое ложится на душу именно теперь. Рука отодвинула книги одну за одной и задержалась, погладив стертое тиснение заглавия «Танцующего убийцы».
Говорят, нет в княжестве более нелепой книги о бое. Некий безумный мастер в ней рассуждает, как вести сражение, если противник имеет нечеловеческую скорость, непробиваемую шкуру, совершенное ночное зрение. Допущения нарастают и множатся, советы из спорных переходят за грань абсурда. И все же… Ул провел пальцами вдоль обреза страниц, ощущая щекотку и щурясь. Он с некоторых пор наловчился, однажды прочтя книгу, безошибочно открывать её на нужной странице.
«К победе нас ведут воля и правда, а вовсе не сила мышц или слава клинка. Есть свидетельства, что с голыми руками выходили против каменных чудищ и справлялись. Есть примеры, что в полной броне выходили против необученных селян и умирали с позором. Дано нам сердце, чтобы выбрать: бой или мир. И дана боль души, чтобы узнать свой путь к победе, когда бой неизбежен».
— С голыми руками, — улыбнулся Ул.
Он прикрыл глаза и задремал, заново всматриваясь в бой Лоэна, потрясший Тосэн и изменивший площадь. Бой, которым вервр пытался сказать что-то важное именно Улу. Бой, создавший бальный зал для двух свадеб, небезразличных Лоэну.
— Ты выбрал? — сварливо напомнил Монз.
— Такого выбора нет, — припомнил Ул свой ответ Лоэну.
— Именно. Нет лучших книг, поскольку нет одинаковых, — согласился Монз. — В первый миг в тебе взыграло детство, и ты почти готов был выбрать. Но после одумался. Ухудшились ли книги от твоего повзрослевшего ума? Расхотелось читать, раз нет и не будет лучшей?
— Я обожаю читать, вы знаете.
Ул угадывал, что будет сказано далее. Заранее улыбался, и на душе наконец-то светлело.
— С людьми та же беда, — зевнул Монз. — Нет одинаковых. Однажды поймешь, что книги меняются, когда меняешься ты. Люди меняются и того занятнее, без всякого твоего участия. К лучшему и худшему, так и иначе… прощай им потрепанность переплета и ошибки переписчиков. Прощай, что полны чужими мыслями и желают не того, что важно тебе. Делают и вовсе не то, чего желают, а говорят о чем-то третьем… На то они и люди.
— Благодарю, я подумаю.
— Покуда реши, что отличает хорошие книги от дурных. А я пойду, — Монз опасливо глянул на дверь, приблизился к столу. Погладил обложку нобского родового древа. — Как бы Эла не явилась с проверкой. — Монз тронул переплет «Танцующего убийцы», — я предпочитаю алый тон всем прочим, такие друзья с тобой до последнего дня, — он провел пальцами по своду карт, — но порой не выжить и без нудных, лживых, полных домыслов и опасных идей… Хэйдов.
— Да уж.
— А ты ещё подумай. Если б не Хэйд, алый простак Сэн не угодил бы в заточение и на свободе оказался зарезан с третьей или пятой попытки. Если б не Хэйд, достали бы Сэна и под замком. Если б не Хэйд, — Монз скривился, как от прокислого, — Сэн и вовсе не влип бы в гадкую историю, и Лия не стала бы ужасающе быстро взрослеть, утратив иллюзии и опоры, но упрямо взвалив на себя ответственность за всех и вся.
Монз сгорбился, облокотился о стол и заглянул в лицо Ула сбоку-снизу, сопя и щурясь, моргая сморщенными, чуть припухшими веками.
— Люди сложны. Не пробуй втиснуть их в переплет и дать удобное тебе заглавие. Думаешь, Хэйд — ловкий червяк, и ещё ядовитый? Точит ходы, всегда в недрах дел, не на виду, — Монз погладил свод карт, быстро перевел руку, накрыл «Танцующего убийцу». Тронул стихи о розе, постучал ногтями по списку нобских семей. — Он не лишен мужества, его душа ещё открыта чудесам, он весьма умен. Позволяй людям быть теми, кто они есть. Позволяй им меняться. Это не добавит друзей и не вернет утраченных. Но самые пустые люди — те, кто разучился верить, приобретя ухмылку мрачного всезнайки. Такие заранее ждут беды, чтобы не разочароваться. И вся их радость — мешок репы. Тьфу.
Монз с усилием оттолкнулся от стола и выпрямился, растирая спину левой рукой, более подвижной и почти достающей до шеи. Правая у переписчика гнулась в локте кое-как. Ул вскочил, подставил плечо и помог Монзу добраться до двери, позвал маму. Расслышал, как та уронила что-то, охнула… Мигом прибежала с кухни, сразу прихватив короб с мазями.
— Опять? — огорчилась Ула.
— Осень, чтоб ей, — смутился Монз, ковыляя к себе к комнату. — Через пять дней жди дождей. Затяжных… И отчего город не приплачивает мне за предсказания погоды? Спасибо твоему парню, я хотя бы не погряз в составлении приглашений.
После сказанного пришлось забыть отговорки. Ул оставил Монза и маму и вернулся к работе, упрямо сжимая зубы. Лия задумала именные приглашения, с полным узором гербов гостей и хозяев праздника, с золотой вязью городского орнамента Тосэна по правому обрезу. Такие листы остаются в семьях нобов надолго и хранятся, как память. Переписчики дерут за каждый лист, как за книгу — ведь всякая строка начинается с узорной заглавной буквы. Работа ужасающе, отвратно мелкая, глаза сломать можно. Но для Сэна и Лии, для Дорна и Чиа — всё делается по дружбе. Вот только трое и не знают о тягостях труда и болезни Монза, а четвертая…
Ул вздохнул и заставил себя улыбнуться. Вспомнил, как он ехал домой в белой коляске семьи Тэйт — давно, в беззаботном детстве. Хотелось ничего не менять, никуда не уходить из села и делать вид, что ты самый обычный человек с правом на обычную жизнь. В Заводи тихо… Но там не встретить Сэна, не спасти Чиа и Лоэна, не увидеть бешеного скока багряного, обезумевшего коня под готовым убить хищником-рэкстом…
Недавно Монз сказал: даровитые нобы делятся на тех, кто собирает и тех, кто раздаёт. Это его личное видение особенностей дара. Себя Монз числил собирателем: он искал нечто важное в людях, в книгах, в мире и природе. Алых, почти без исключений, переписчик относил к дающим, поскольку они оберегают друзей и сам мир. И сердце их открыто для близких и даже незнакомых, оно большое и горячее, яркое. А вот в отношении ученика Монз никак не мог определиться.
«Ты по душе своей собиратель. Но сердце твое велико, рука щедра, — бормотал Монз, кривясь и вздыхая. — Ты нарушаешь придуманный мною способ учета нобских даров. Может, это оттого, что ты и есть полная кровь?»… Сказав столь странное, Монз задумался и пообещал найти для Ула учителя, способного рассказать как можно больше о рисовании. Отчего-то он полагал это важным. Будто угадал мечту ученика! Хотя о жажде рисовать Ул старательно помалкивал. И без того у Монза он берёт так много, что даже совестно! А старик, упрямо относя себя к «берущим», отдаёт, не щадя сил… спешит, словно опасаясь нехватки времени.
— Узоры — могу, и буквы, даже сложные заглавные. Гербы — могу… так отчего у меня не получаются ни дома, ни дороги, ни люди? Кривые все. Смех, да и только, — пробормотал Ул и тяжело вздохнул.
Он по-прежнему верил, что в рисовании есть волшебство. Верил, что однажды сам станет волшебником. Но, наверное, прежде надо прожить не меньше, чем Монз, и пройти по дорогам, и увидеть людей, и накопить в памяти много такого, что не тускнеет — и что составляет настоящие краски души, волшебные.