— Кому? И чего?
— Да пустяков покуда, — сладко улыбнулся Хэйд. — Видишь, как все сложно. Я не верил, что вечно кипящий драчун дотянет до восемнадцати. Поспорил с бочкой жира на сумму и услугу, малопонятные посторонним. Но, благодаря тебе, я обязан не ему, ведь Дорн начал сдерживать свое бешенство ради той девочки, так что хэш Лофр пусть жрет свой пояс! Да-а…
— Вы старые, но иногда оба хуже детей.
— Дожившие до восемнадцати юноши рода Боув имеют особенную судьбу. К тридцати неизбежно становятся канцлерами, первыми или третьими, — безразличным тоном сообщил Хэйд, и Ул сообразил: советник готов прыгать от радости и визжать, вот и боится не удержаться, аж замер, глаза прикрыл… — И, покуда Боувы на своем месте, княжество пребывает в исключительном покое. То есть в покое, как я понимаю… покой.
Ул убрал лист со своим именем в конверты — бумажный и затем кожаный. Он сунул их под рубаху, засучил рукава и быстро очистил тарелку. Мир сделался куда приятнее. Усталость окончательно сгинула… Ул ещё посидел, улыбаясь, затем в полный голос проорал: повар здесь таков, что он один имеет право зваться мастером! Ул даже потопал ногами, вдруг да и это услышат? Вытер жирные руки… и замер.
— У Дорна что, день рождения?
— Именно. Сегодня я дарю ему бумагу с именем Клога на восемнадцатилетие, без оплаты. Боув-друг ценнее Боува-должника. Друг сам взвалит на себя и исполнит одолжение. Хотя бы пообещает подумать. Иди. Добавки не будет.
— Хэш, у вас в голове есть хоть одна прямая мысль?
— В моей крови нет и капли алости, — напевно сообщил Хэйд и указал подбородком на дверь. — Вон! Помни, я должен получить ответ. Иначе ты получишь нож в спину.
— Ну-у… К нам пробраться возможно, но при сложных условиях и строго с помощью кое-кого, а всё вместе уж точно второй раз не сложится, — выпалил Ул, соображая, как были открыты грозовые врата, ставшие первым звеном в цепочке событий, приведших к приглашению Лоэна в здешний мир.
— Уже что-то. Иди, — Хэйд ободряюще-фальшиво улыбнулся. — Ножи от твоей спины уберутся… все, кроме одного. Ты хоть понял, что прямо сейчас стал главной целью графа Рэкста?
— Не сейчас, гораздо раньше, — хмыкнул Ул. — Ведь я ранил его.
Очень хотелось показать Дохлятине язык. Но Ул удержался и покинул комнату, делая вид, что умеет вести себя по-взрослому. Рэкст ужасен, но бояться Рэкста и некогда, и бесполезно. Угроза в нем распозналась с первой встречи. Может ли она стать больше? А вот дарёное имя… Настоящее личное имя, обретенное невесть на каком году жизни!
— Клог, — прошептал Ул, прыгая через ступеньку и вылетая стрелой на улицу. — Ну ничего себе… Расстарался Дорн. Прям драконье. Клац-клац. Гр-р…
Ул замер посреди улицы, приняв решение. В день рождения друга и после такого подарка с его стороны, можно ли рисовать узорчики приглашений? Уж лучше от души добавить полную мерку синего цвета на кожу — и себе, и Дорну!
Свадьба ещё издали пугала, как нашествие саранчи, а уж вблизи… Саранчу Ул не видывал, но прочел о ней в книге Монза. Старый переписчик включил туда много мыслей и удручающе мало подробностей о своей жизни. Описание саранчи читалось страшнее и занятнее нудных рассуждений о судьбе и предназначении, смысле жизни и смерти. Хотя Монз брюзжал и усмехался, обещая: придет день, когда рассуждения дозреют. Ну, вернее, сам Ул дозреет и распробует. Как там было в «книге без переплёта»?
— Клог!
Ул вздрогнул, помотал головой, изгоняя видение листка из записей Монза.
Новым именем чаще всего пользовались посторонние. Ещё его обожал Дорн, ведь сам выбрал и выхлопотал. Тем более, как оказалось, помогала Чиа, и имя — настоящее драконье! Оно встречалось у родни Лоэна, хотя даже в памяти Чиа сохранились лишь обрывки имен, упоминавшихся в чужих разговорах. Все те имена были длинными и дробились на множество прозвищ.
— Клог! — Охотно повторил Дорн.
— Все помню, встану там, — пообещал Ул, сбарывая зевоту. — На площади тьма нобов и охраны без счета, за кресла на балконах дрались так, что ты обзавидовался. Спокойнее нет места в мире! Но я буду настороже.
— Гляди в оба, — Дорн поморщился, с неудовольствием изучил свои слишком длинные и к тому же совершенно новые манжеты. Такие дорогие, что о драках и думать нельзя. — В городе пахнет тревогой и завистью.
— Ха, чем ещё может пахнуть сегодня? Разве моей скукой… Я прослушал одни и те же наставления сорок семь раз, о нуднейший из нобов. Я по-твоему глух и изрядно глуп? Но даже такой уже смог запомнить. Наизусть.
— Будь серьёзнее! — рыкнул Дорн, в зрачках затрепетала искра алости. — Я даю клятву на фамильной сабле. Я беру жену первый и последний раз в жизни! Ни за что на свете не обряжусь шутом и не стану снова терпеть издевательство всеобщего безнаказанного обсуждения себя… и тем более Чиа! Проклятый звериный слух, мне внятны их гадости и глупости, даже те, из дальних окон и с крыш! Но я обещал Чиа, что буду мил, как ягненок. Я обещал Эле, что останусь в уме. Я поклялся матушке Уле, что не огорчу невесту, я… хотя на остальных мне чихать, оскалясь. Клог, не расслабляйся.
— Иди в свой загон, ягненочек, — Ул старательно проглотил зевоту.
Он целиком разделял отчаяние Дорна. Он не спал третьи сутки, суета минувшей недели вспоминалась урывками, как нечто чудовищное, нескончаемое.
— Ул!
Со стоном Ул обернулся и заранее кивнул, надеясь тем и ограничиться. Сэну полагалось вступать на площадь из соседней с Дорном «улицы жениха».
Зеркально-гладкое драконье стекло Первой площади так потрясло знать, что целая толпа мастеров этикета неустанно трудилась, стряпая правила торжеств в обновленном Тосэне. Жертвы этикета как раз теперь находились в получасе мучительного ожидания от публичной казни — так называл свадьбу Дорн…
От Сэна шарахались, инстинктивно заслоняясь и заранее морщась, чуя неполученные пока удары. Друг навис над Улом, принялся взглядом вдавливать в площадное стекло. Пустые усилия… В отличие от толпы, Ул не считал алых нобов — опасными. Он ответно щурился, наглел… и самую малость огорчался. Приходится смотреть снизу вверх, отчего делается яснее ясного: хэш Донго к осени здорово раздался, и лицо стало шире, серьезнее. Бородка пробивается, друг вынужден каждый день править её лезвием фамильной сабли, экономя на брадобреях… Ул скривился: сам он за лето не прибавил в росте и на толщину ногтя, остался худ. Тот же пацан лет четырнадцати.
Хоть привстань на цыпочки, хоть подпрыгни, а ты — вечный недоросль.
— Ул, ты должен…
— Стоять, не зевать, глядеть в оба, помнить, что я ноб. Низко не кланяться, следить за крышами, — выпалил Ул.
Сэн кивнул, постоял, без слов внушая важность идеи охраны. Наконец, он отвернулся и удалился. По движению плеч, по тому, как от Донго шарахаются, ещё не напоровшись на взгляд, понятно: взбесился окончательно, счел слова друга отговоркой. Беда в том, что ноб с даром и славой Донго обязан заключить брак громко, раз пошёл против нового закона и умудрился заручиться поддержкой канцлера. Сэн хэш Донго стал сплетней на всё княжество, да еще на пару с самими хэшем Боувом — наследником особенной семьи, окруженной ворохом темных историй, сплетен и тайн. Все Боувы по мужской линии поразительно похожи, им и бумаг предъявлять не приходится — беловолосым, рослым, сухим, с нечеловечьим взглядом багряных зрачков.
— Стою, гляжу, — Клог хэш Ул с отвращением поправил кружевные манжеты. — Как кулик на болоте.
«Болотный ноб» — не ругательство, но вполне определенное, устойчивое сочетание слов. Наделы в топях выдают тем, чьи заслуги ничтожны, а вот дар крови доказан неоспоримо — обременительный для умных, тешащий самолюбие дураков. К имени Клога прилагается участок, наспех названный «топи Ула». Эти топи на карте смог обнаружить только премудрый Монз: нобский надел располагается в непролазных недрах гнилых трясин, где нет ни троп, ни дна. Там и гать настелить не на что!
Ул решительно встряхнулся, развернулся к центру площади и стал пробираться через рой мельтешащих нобов низкого происхождения, допущенных градоправителем по «праву крови» стоять на площади, тем слегка отличаясь от горожан, гудящих вне границ купола, за первой линией охраны. Миновав эту толпу, Ул кивнул смутно знакомому стражу во втором круге охраны, поднырнул под алебарду.
Теперь Ул расталкивал нобов познатнее, такие стояли за вторым кольцом охраны. Миновав их сборище, в десятый, наверное, раз за день, Ул показал именное приглашение с особой меткой в левом верхнем углу. Только с таким дозволено войти во внутренний круг охраны и протиснуться мимо обладателей похожих именных приглашений, чинно сидящих за столами со снедью.
Наконец, Ул добрался до своего места — на возвышении, похожем на пьедестал статуи. «А ведь всего-то пенёк, только что без коры и покрашен», — мелькнуло в голове. На подобных же шести пеньках замерли в гордых позах нобы-свидетели. Все возмутительно молодые, все из числа противников Дорна, истративших на общение со столичным драчуном по две, а то и три куртки.
Нобы-свидетели лениво поглядывали на крыши и балконы, сплошь заполненные зеваками, ждали красивого зрелища и радовались своей важной роли.
Сонливость слетела с Ула: получается, из всех семи возвышений лишь одно — воистину для наблюдения? Потому рычат Сэн и Дорн, повторяют вроде бы бессмысленные наставления: самим им, случись что, не добежать и не вмешаться.
Ул собрался, начал смотреть в оба, как велено. Вот торжественно прошли со своими оруженосцами алые — пять взрослых нобов при фамильном оружии. Им отводится место за спиной градоправителя, принимающего клятву. Алые так и сияют: для них день светел и бой выигран, ведь нынешние браки доказали: новый закон не подмял исконного. Следом прошли и сели в кресла синие — двое, их дело внести в лист имена и проследить за расстановкой подписей. Ярких белых нобов в городе нет, их роль в церемонии отдана бездарным отпрыскам старых семей. Вот оба встали у поручней кресла градоправителя. Пыжатся, аж на цыпочки поднимаются: любуются собой.