— Мне придется узнать слишком много и слишком быстро, — вслух предрек Ул. — Мама Ула, я смогу вернуться и взглянуть тебе в глаза?
На руках, кажется, горела свежая кровь людей, убитых вечером на переправе. Но что эти смерти, если ты сунулся в худшее из возможного, назвавшись палачом? Ул ещё раз глянул на свои руки, немного дрожащие, без единого пятнышка крови — откуда ей взяться на коже у лучника, отсылающего смерть издали?
— Я сошел с ума, — обреченно выдохнул Ул.
Последний раз оглянулся на стены города Тосэна, окутанного ночью.
Он желал уткнуться маме в плечо — и не мог повидать маму.
Он жаждал всей душой проводить друзей и знать, что с ними все хорошо — и старался даже не думать о них лишний раз, причиняя боль и себе, и им…
Наконец, он нуждался в совете Монза, как никогда прежде — и не мог войти в город, который с недавних пор полагал родным.
Если верить силе печати Лоэна, все это означает, что он сполна получил права на наследство… и всю горечь, неизбежно прилагаемую к этому странному и особенному могуществу — дару атла четвертого царства.
Эпилог. Свет погас
«Я, Ан Тэмон Зан, известный в княжестве Мийро под именем Монз, добровольно и охотно расплачиваюсь с бесом, чье истинное имя неведомо нам обоим, чье прозвище — Багряный. Я желаю оплатить указанному Багряному за ту вину, которую силой и правдой нобской крови вижу на нас, людях: вину за первый построенный людьми зверинец и первую охоту, начатую не ради пропитания, а для забавы. Я сознаю, что своим решением не отменю того, что запах человека для всякого зверя во веки вечные худший, создающий ненависть и страх… Но я искренне верю в легенду пустынь, которая гласит: человек и зверь могут говорить на едином языке и шагать по одним и тем же тропам большого мира.
Всею душою и силою крови я желаю сему бесу однажды примириться с людьми. Как сам я ныне примиряюсь с бременем долга, который оплачу по оговоренной цене и без сожаления.
Наше соглашение скреплено узами долгого общения и обоюдным добровольным согласием, оно нерушимо, покуда жива моя кровь.
Сверх оговоренного я желаю подарить указанному бесу имя, любое из моих на его выбор, сам я бы охотно отдал драгоценное для моей души звучание — Ан. Негоже выходить в новый путь без имени. Негоже, ведь всякая встреча должна начинаться с приветствия и обмена именами, а вовсе не ударами клинков».
ноб Монз, отдавший свое прежнее имя — Ан Тэмон Зан
Было непросто въехать гостем в парадные ворота того самого постоялого двора, памятного по первой встрече со свитой багряного беса…
Ул удерживал на лице фальшивее безразличие, пока его конь гарцевал по улице. Когда пришло время спешиться, сделалось хуже. Душу Ула царапнула подобострастность поклонов и тусклые, фальшивые улыбки слуг. Их суета раздражала всё более, а перед гостем ох как суетились: он при власти, раз его ждет в главном зале сам граф Рэкст.
Ул постарался не споткнуться на знакомом крыльце и отдернул руку, почти готовую погладить след наемничьего ножа — память о ночи, когда пришлось впервые убивать… Как усомниться в неслучайности всех нынешних случайностей, если дорога привела именно сюда?
— Пожалуйте, а вот тута ступёночка, а тута двёрочка, — нелепо приговаривал дородный хозяин заведения, сгибаясь и непрестанно кланяясь.
Толстые губы тряслись, рассыпали горох исковерканных слов. Хозяин гнулся и гнулся, боясь оказаться выше ростом, чем гость Рэкста. Хозяин едва смел глянуть в зал и тем более перешагнуть порог. Он много чего слышал о жутком бесе и сейчас дышал через силу, с привизгом, заранее простившись с жизнью.
Бес сидел у дальней стены, откинувшись и прикрыв глаза. Он скалился в холодной усмешке, и, не глядя, лишь по голосу и шарканью ног, знал о хозяине всё. Иногда бес чуть шевелил ноздрями, уточняя «вкус» главного для себя блюда — страха людского.
— Ты вытянул карту по-настоящему. Я чую себя свободным от любых обязательств, но не от тебя, паразита, — бес приветствовал Ула, не открывая глаз. — Здесь похоронены твои воспоминания, да? А ведь я собирался проводить тех наемников до столицы. Мальчик был… забавный. Я так и не решил, почему позволяю ему жить и не быть игрушкой черного проклинателя. От сомнений и уехал. — Бес зевнул, жестом удалил из зала хозяина постоялого двора. — Тот мальчик, его имя Тан. Летом я учуял его в столице. Занятный букет ненависти ко мне со шлейфом страха, готового перейти при должной обработке даже и в обожание. Противоестественное, так говорят людишки. Они мало знают о своей природе. Так им удобнее.
— Значит, нашёл его, — Ул нащупал спиной стул и сел, не выбирая места.
— Зачем искать, нюх вервра всё еще при мне… Не скрипи зубами, я редко беру в обработку детей. Знаешь ли, люди сами портятся и сами приходят ко мне, — меж век обозначилось зеленоватое свечение зрачков. — Но ты не человек. Я взял тебя в обработку, и в результате испытываю нечто, смутно похожее на страх. Для меня очень новое занятие — быть подсудимым. Для тебя исключительно новое — исполнять приговор. Когда начнём? Предлагаю после ужина. Здесь подают сносную крольчатину.
— Не ягнятину? — переспросил Ул, желая убедиться, что может говорить.
От шепота беса и собственных мыслей делалось жутче с каждым мигом. Двое суток назад Ул сгоряча протянул руку и вцепился в карту. Он верил в своё наитие и подсказку Монза. Он знал, что взваливает на плечи ответственность, но не ведал, как же она тяжела — каждодневная, неснимаемая ноша.
Лихорадочная скачка и бессонница заставили много увидеть иначе. Карта лежит в нагрудном кармане. Минувшие три дня и две ночи полны кошмарных, навязчивых ощущений рыбы, заглотившей наживку вместе с крюком! Рыбы, бьющейся на веревке злого рока. Рыбы, которую рывками подтягивают ближе, ближе, ближе — к моменту разделки и потрошения. Вот и третья ночь растёт, она — последняя…
— Предпочитаю кроликов, — промурлыкал бес, щурясь и с наслаждением рассматривая собеседника с его болью и сомнениями. — Парализованных, живых и способных видеть меня. Как ты сейчас. Увы, люди примитивны! Я заказал кролика, они стали тушить дохлятину с овощами. Тебе сгодится, а я уже погулял и отведал свежатинки. — Багряный улыбнулся особенно гадко, щёлкнул пальцами по горшочку со съестным. — Кушай… палач. С нашей работёнкой надо поддерживать силы. Если тебя вырвет, я решу, что ужин отравлен. Позову потного селянина, спрошу: «Кто готовил?»…
Ул слепо нащупал кувшин и напился, не пробуя переливать морс в кружку: руки дрожали, зубы отстукивали дробь по глиняному горлышку, жидкость со шкурками ягод текла по подбородку, капала на ворот… Морс был красный. Но Ула не вырвало.
— Ты за два дня стал выглядеть старше на год, и это самое малое, — вдруг сказал бес, вроде бы удивляясь своему же наблюдению. — Ты определенно атл. Я вспомнил: они взрослели, когда принимали ответственность. Такие дурные… были. Всегда у них оказывалось короткое до неприличия детство. Атлы — к каждой бездонной бочке с людскими бедами затычки. Так я вроде бы дразнил одного. Давно.
— Поедем прямо теперь, — когда спазм ослаб, Ул смог говорить.
— Зачем? Отсюда куда угодно ехать не близко, — поморщился бес. Убрал с лица гадкую улыбку. — Если ты помрешь по дороге, моя условная свобода кончится. А я намерен оставаться свободным и живым — или свободным и мертвым. Только так. Ешь, тут действительно неплохо готовят.
— Почему вы выбрали это место? — спросил Ул, не надеясь на ответ.
— Выбрал ты, а меня притащило, как на веревке, — оскалился бес. Снова прикрыл глаза и откинулся на стену. — Неумеха. Ни силы своей не знаешь, ни дара. Королева сожрёт тебя и не заметит. Что за гримаса случая: быть приговоренным невесть к чему мальчишкой, чтобы затем снова оказаться на сворке у каменной бабы.
Бес нашарил по скамье, выложил на стол ворох бумаг.
— Я предусмотрителен. Мало ли, куда нас утянет. Не желаю отдавать даже и временно свои земли и средства не в те руки. Ну и коня, конечно же. Пэма я могу доверить только одному мерзавцу, помешанному на лошадях не менее моего. — Глаза распахнулись, полыхнули ядовито-желтым. — Узнаю, что Пэм недоволен уходом… не жить ни мерзавцу, ни его родне до того колена, какое можно учуять вервру.
Рэкст щёлкнул пальцами, и в дверях возник хозяин. Качало его при ходьбе, будто он держится на ногах против природных законов, проткнутый взглядом нелюдя, как копьем.
— Сын, говоришь, у тебя не дурак? Пусть проводит нас. Затем, если понадобится, он доставит в столицу моего коня… или обоих коней и ещё бумаги, вот эти.
— Но…
— Я не лошадь, чтобы выслушивать понукания, — прорычал бес. Прикрыл глаза и добавил тише, пока хозяин заведения сползал по стене, всхлипывая: — Не съем я твоего сына. И другие не тронут. Моего коня даже князь не украдёт, он же не самоубийца.
— Ну и жизнь у вас, — ужаснулся Ул, когда дверь за хозяином закрылась. — И все так вот… подвывают? А если захочется поговорить, что тогда?
— О чем можно говорить с людишками, — покривился Рэкст. — Но иногда, признаю, мне везло подобрать интересных слуг. Сейчас таких двое. Старый и молодой… дурни. Молодой сбежал. Слабак.
Багряный бес мягко встал, потянулся и скатал бумаги в трубку, обернул толстой кожей и завязал лентой. Бес как раз закончил упаковку, когда в дверь постучал, а затем и вошел, совсем молодой парень — сын хозяина, как решил Ул по сходству черт лица.
— Кони заседланы, — выдавил пацан, перемогая страх.
— За труды, — Рэкст бросил на стол несколько крупных золотых монет. Подвинул бумаги. — Отдашь в столице хозяину «Алого льва», хэшу Лофру. Только ему в руки. Лофра не перепутать ни с кем, он толще любой подделки… Передай на словах: я определённо узнаю, если он, исполняя поручение, развернёт дело себе в пользу. И тогда я войду в ворота без приглашения и останусь в его дворе до тех пор, пока там хоть кто-то будет ещё дышать…
Бес отвернулся от стола и сразу оказался возле парадной двери, без звука качнул её и шагнул на крыльцо. Ул побежал следом, злясь на себя и беса: парнишка, сын хозяина заведения, остался стоять белее снега, ну точно — кролик, живой и парализованный. А ведь толковый человек, сам пришёл, по всему видно, хотел выручить отца и весь дом. Наследник… Пробует быть взрослым и брать ответственность, а на плечи валится камнепад непосильного страха.