Но такова цена взятого на себя бремени. Тело знает. Душа знает. Сейчас они — едины, и сознание не умеет воспротивиться долгу. Вот тело проснулось и, совсем как однажды, безмерно давно, в золотое лето, скользнуло, втиснулось с зазор между мгновениями — такое стремительное в рывке, что время замерло! Мгновения стали готовы, кажется, даже течь вспять… тело огибало время и миновало пространство, и даже багряный бес ничего не замечал. Не замечал и потому — не мог отстраниться!
Вытянутая рука палача достала приговоренного. Ладонь с растопыренными пальцами сразу, всей поверхностью, ощутила лицо вервра. Кончики пальцев острыми иглами надавили, смяли, впились — и испуганно отстранились…
Всё.
Приговор вынесен и исполнен. Несвобода покидает тело и душу палача… Ужас вломился в пробуждённое сознание. Ул отшатнулся, охнув. Спина впечаталась в кору дуба, проследила древесную судорогу, навсегда закрывающую опустевшее дупло.
Ночь. Тьма. Лес дрожит каждым листком под рёвом раненного беса…
Багряный — а его голова сделалась яростным факелом алости — рычит и воет, и медленно, ужасающе медленно сползает на колени…
Ул судорожно вдохнул и закашлялся. Он слышал рев беса и свой бешеный пульс, два равно громких и жутких звука. Он снова жил в потоке времени. Его достала и пронзила боль. Жестокая судорога сковала отнявшуюся правую руку. Ул сглотнул тошноту, поддел левой рукой свою же окровавленную правую ладонь, не способную двигаться.
Худшее впечатывалось в память, как впивается в кожу и плоть разбитое стекло — на разрыв и до неизбежного, неудалимого шрама. Намертво! С болью. Теперь это будет с Клогом хэш Улом, наследником атлов, всегда: разинутый рот беса, залитое кровью ослепшее лицо, полыхающие алостью волосы… Сейчас в вервре осталось совсем мало человекоподобия. И это обнадеживало. У людей глаза не отрастают заново. У вервров — наверняка иначе…
— Ублюдок, — прошипел бес, вернув себе рассудок. — Я недооценил тебя. Ты и решился, и успел.
— Ваш приговор. Прошу выслушать, вервр Ан, — сухим горлом прохрипел Ул. — Вот девочка. Ей теперь год. Я не знаю имени, но её брат Тан, пока шел в столицу, звался женским именем, которое я ему дал. И теперь это имя я передаю девочке — Ана. Опека в семьях нобов прекращается в восемнадцать. Вы будете оберегать Ану. Вы не вправе передать опеку кому-либо. Через семнадцать лет, никак не позднее, вы обязаны рассказать Ане, с чего всё началось. За ней решение, простить вас окончательно или… — Ул смолк, ужаснувшись того, что может поджидать его самого через семнадцать лет. Потребовалось время, чтобы проглотить ком ледяного ужаса. — Я думал о тьме и маяках встреч. Вы не умели видеть людей. Может, вам важно перестать смотреть на них… со стороны? Теперь у вас нет титула, власти, глаз и права называться бесом. Зато есть обуза, и отказаться вы не в силах. Это я дал вам, как палач. Что я могу как атл, а не палач? Я бы посоветовал добраться до села близ дороги, по ту сторону от переправы. Дом на отшибе, слева в полях, совсем старый. Лачуга. Вы прежний никогда бы туда не пошли… Но это хорошее начало для нового пути для вас, я чую. И мне пора в путь. То старое дело королевы и атлов. Я намерен в нем разобраться. Это теперь не право и не наследство. Это теперь мой долг.
Ул говорил всё тише. Он сползал по стволу и ощущал, как на мир надвигается непроглядный мрак. Будто это его глаза выколоты, будто для него погас свет… надолго. А то и навсегда.
Когда сознание вернулось, лес был пуст.
Могильной плитой давили и тьма ночная, и вина за содеянное. Душа трепетала и вздрагивала от озноба. Она была вроде и в теле, а вроде и чуть в стороне. Она болела так, как никогда прежде. Болела и знала: листком, истрепанным и иссохшим по осени, ей суждено оторваться от родного, безмерно дорогого мира.
Спешат в столицу друзья — и им не помочь.
Сидит у окна мама, плачет. И ее не утешить.
Монз вздыхает о чем-то, хочет передать важное — но его совет останется невыслушанным.
Высохшее тельце младенца тряпичной куклой болтается в лапище беса, который, может статься, никогда не держал живых детей — и в это тоже отныне не вмешаться…
Ул заставил себя подняться на ноги.
Он сделал первый шаг, пошатнулся, оперся о ствол дуба. Ул отдышался и сделал ещё шаг. Над лесом засвистел ветер, наотмашь ударил по кронам, принялся обдирать остатки листвы, вышелушивать цвет из осени.
Коротко рявкнул гром — неурочный, неуместный в преддверии зимы. Одна-единственная тощая молния прочертила небо морщинкой усталости.
Ул протиснулся в потрескивающую, синеватую щель, оторвался от родного мира — и позволил чужой воле направлять себя дальше, в неизвестность.
Ул уносил с собой то ли надежду, то ли бремя. Может, бес и сказал это с презрением, но, тем не менее, прозвучало вполне точно: Ул, наследник атлов, не знал ни своей силы, ни слабости… и всё же он шёл по пути. Он должен был идти — и шёл.
Словарь
Альв — бессмерть второго царства, «зеленый бес», чей дар связан с миром растений.
Бес — также именуется бессмертью, нелюдем. Подобных существ, если верить слухам и небылицам, в мире несколько. На виду и присутствует во всех летописях лишь один бес, багряный Рэкст. Говорят, багряным прозван за кровожадность. Но некоторые алые нобы отмечают, что по их мнению дар багряного схож в чем-то с их кровным даром: он тоже боец. У Рэкста много владений и титулов в мире людей. В последние сто лет до начала этой истории он особенно часто бывал замечен в своем дворце в городе Эйнэ, столице княжества Мийро. Там его титул — граф, его дворец и прочие владения определяются, как «земли графа Гост». Рэкст бессмертен, по крайней мере никто и никогда не видел изменений в его внешности, которые можно назвать старением: все портреты Рэкста, любой древности, показывают подобие человека лет тридцати.
Бой чести — едва ли не главная и определяющая особенность крови алых. Доподлинно известно, что, вызвав противника на бой чести и сознавая ту правду, которую этот бой взвешивает, как полную — алый непобедим. Конечно, это легендарное определение для некой абсолютной силы крови. Далеко не всякий алый ноб готов рисковать жизнью ради некой «правды». Навык боя, возраст, сила и опыт тоже имеют значение. Однако бой чести позволяет однозначно определить алого ноба и выявить голубую кровь этой ветви у любого безродного. Бой чести не обязательно приводит к смерти одного из противников, но кровь проливается всегда. Стоит добавить, что вдохновение боя делает алых нобов с сильной кровью очень похожими на беса Рэкста в одном: их волосы слегка светятся на кончиках. В бою чести они могут вспыхивать очень ярко — и тогда зрителям кажется, что алые горят. Это умение гореть правдой и определило выбор цвета для такого кровного дара.
Вервр — бессмерть третьего царства, близко родственен животному миру.
Голубая кровь — общее название для представителей «кровной» знати, тех, кто являются потомками семей, обладавших прежде или обладающих теперь особым даром: алым, синим, золотым или белым. Эти четыре цвета определяют особенности кровных даров и ветви геральдики. Если очень коротко и упрощенно определить дары крови, то алый выделяет воинов, белый — лекарей, золотой — умеющих читать в душах, синий — хранителей знания.
Горгл — бессмерть первого царства, «каменный бес».
Ноб — представитель семьи, чья голубая кровь когда-то ярко себя проявила и была отмечена гербом, а после наследовалась непрерывно прямыми потомками. Считается, что цвет герба и сам дар в поколениях остаются неизменными. Хотя это, по мнению осведомленных людей, не вполне точно. Тем более сомнительно утверждение о сохранении в том или ином роду силы крови и дара у любого наследника, независимо от его личных качеств. Древние летописи утверждают, что голубая кровь не принадлежит гербу и не наследуется только по праву рождения. Однако вслух подобное говорить не принято.
Птицы и цветы обязательны в гербах белой ветви, где много целителей. Мечи и стяги отражают особенности алой ветви, дающей наследникам способности, полезные в бою. Синяя ветвь с пером и лозой в гербах отмечает хранителей знаний и еще часто — неплохих канцлеров и градоправителей. Самая малочисленная и загадочная ветвь, золотая, имеет в гербах сердце и арку врат, отмечающие дар видеть незримое и порой творить волшебство.