ел и замолчал. Застыл как изваяние и боялся глазом моргнуть, пока не щелкнул затвор. Спасибо, готово. Ты не обиделся на нас, папаша?
Какое там «обиделся»! Старик швырнул в угол у ближайших ворот метлу и совок и побежал в чайную. Ведь за такие деньги можно выпить пару чашек чаю. И вот они уже перед ним на столике, обе сразу.
Смешно? Нет, скорее грустно. Этому старому человеку давно бы пора на отдых. Но он продолжает работать на улице. За сколько? Невелик, должно быть, у него заработок, если несколько курушей на щепотку чаю доставили ему такую радость.
Муэдзин созывает верующих к полуденной молитве. Центральная улица превращается в настоящую пекарню. Нечем дышать от жары. На северной стороне улицы вдоль стен остается лишь узенькая полоска тени, и, пытаясь спрятаться в ней, медленно бредут женщины, закутанные в черные покрывала. Вероятно, до Бергамы еще не дошли строгие законы Ататюрка, запрещающие турецким женщинам закрывать лицо. У этих черных привидений, шлепающих босыми ногами по мостовой, виден лишь один глаз, да и то плохо. Не больше и не меньше, чем то, что позволили нам в свое время увидеть ливийские женщины. Как там, так и здесь женщина на улице — это один глаз и две голые пятки.
В полуденной Бергаме жизнь замерла только на главной улице. Стоит лишь свернуть в путаницу соседних переулков, как сразу дышится легче. От дома к дому через улочки натянуты «крыши» из мешковины. Мостовая мокрая, на нее то и дело выплескивают из дверей кувшин воды — лишь бы охладить камень! Это бергамская «установка для кондиционирования воздуха», действует она отлично.
Все живое ищет прохлады в тени этих парусиновых крыш. У дверей жмурятся сонные кошки, на порогах своих лавок клюют носами торговцы. Мясник распродал весь товар и улегся на прохладные кафельные плитки пустой витрины: до четырех часов его никто не разбудит.
Но не вся Бергама спит в полдень. В улочке сапожников — точно в улье. Низкие сапожные столики выстроились один за другим, мостовая усыпана сломанными деревянными гвоздиками. И всюду шутки, песенки, взрывы смеха…
За углом целая улица шьет вручную, кое-где стрекочет швейная машина. Рабочий день здесь начался еще до восхода солнца, а закончится в сумерках. Люди трудятся. Хорошо еще, что работа есть, куда хуже, когда ее не хватает.
Пусть никто не рассказывает нам больше сказок о сладостном безделье Востока. В Турции, как и всюду в мире, нежится лишь тот, кто живет чужим трудом. Тем же, кто честно трудится, отдыхать некогда.
Что ж, до свидания, сапожники и портные Бергамы! Мы желаем вам здоровья, работы и лучших времен, чтобы вы смогли хоть к вечеру немного отдохнуть.
Глава пятнадцатая
Изюм, инжир и погромы
На смену вереницам верблюдов, связанных между собой в живую цепочку шагающих ног и болтающихся горбов, пришли похожие на шляпы крыши бензохранилищ. Мы въезжаем в третий крупный город Турции, в Измир. Мы лучше будем называть его Смирна. Это больше подходит к смирненскому инжиру, который как предвестник наступающего рождества начинал здесь свой путь по странам мира.
В настоящий момент нет ни малейшего признака предрождественской атмосферы. В полдень температура в машине была тридцать девять градусов. Даже сейчас, когда солнечный диск коснулся поверхности моря, а в восточной части горизонта на смену ему появляется диск иного светила, четвертый в нашем лунном календаре, термометр показывает двадцать пять градусов.
Союзники
Археологи приписывают Смирне целых пять тысячелетий существования. Некогда здесь бросали якоря суда финикийцев. Великая империя хеттов через порт Смирну искала пути в другие страны. О Смирне упоминает Геродот. Утверждают, что здесь родился Гомер, правда, то же самое говорят и о шести других городах, хотя возможно, что он вообще ни в одном из этих семи городов и не был рожден. Потом Смирна была завоевана королями лидийским, сардским, а спустя четверть тысячелетия — Александром Македонским. В боях за Смирну немало греков, римлян, византийцев, фанатиков арабов, крестоносцев и турок сложило свои головы. Здесь живут потомки сефардов, евреев — беженцев из Толедо и Барселоны. Они говорят на каком-то особом наречии испанского языка, мелодичном и звонком. Нам же в потоке слов удается разобрать одно слово из десяти, хотя это и в самом деле испанский язык, правда, давно уже мертвый. Это язык минувших веков. Но и мертвый, оторванный от Испании и испанцев, в турецком изгнании, он все равно существует.
Колесо истории повернулось, однако, так, что Смирна не обрела покоя и в нашем веке. Пятнадцатого мая 1919 года жители ее испили ту же чашу горечи, что и мы двадцать лет спустя в Праге. Похоже, что в девятнадцатом году три из четырех держав, подписавших затем мюнхенское соглашение, договорились провести в Турции генеральную репетицию. Англия, Франция и Италия тогда тоже щедро распоряжались чужим, турецким. С их согласия греческие войска овладели Смирной, а в течение следующего года захватили обширные районы в западной Анатолии. Тем временем на юге Турцию разделили между собой французы и итальянцы. В восточной Анатолии должны были возникнуть два государства одновременно — армянское и курдское. Англичане и французы захватили Босфор и Дарданеллы и принялись обгладывать Турцию с севера. От некогда великой турецкой империи остался обрубок без рук, без ног, без головы — ничем не примечательный султанат, загнанный в степи центральной Анатолии.
Два с половиной года развевался над Смирной греческий флаг, опираясь на подписи европейских держав, на Соединенные Штаты Америки, предпочитавшие держаться в тени, и на благочестивую мечту греческого короля о том, чтобы ему с неба свалилась хотя бы кроха того, что двадцать три века назад завоевал в Азии Александр.
В силуэте приближающегося города вырисовывается очертание строения, как две капли воды похожего на пльзеньскую Радыню. Через три километра Радыня превращается в современные элеваторы. Еще через километр слева от нас проплывает обширное здание с британским, турецким и греческим флагами и с вывеской «NATOHQRS» [15], резиденция средиземноморского командования Северо-атлантического пакта…
Примечательно, что вывеска этого искусственного грекотурецкого симбиоза находится неподалеку от памятника, который увековечил главнокомандующего турецких вооруженных сил Кемаль Пашу Ататюрка с воинственно вытянутой рукой в момент, когда он подает свою знаменитую команду: «Гоните оккупантов, гоните греков в море». Это было в сентябре 1922 года, когда турки изгнали отсюда последних греческих солдат.
Спустя тридцать три года, опять же в сентябре, старая ненависть к грекам вспыхнула в Измире снова. Получив сообщение о том, что в Солуни греки взорвали дом, в котором родился Ататюрк, в Измире вспыхнули дикие антигреческие демонстрации, которые вскоре распространились на Стамбул и Анкару. Турецкие националисты начали громить греческие магазины. Они разносили вдребезги все, что только попадалось под руку. В текстильных магазинах они ножами разрезали на узкие ленты целые штуки ткани, обливали товар бензином и поджигали его. Торговцы турки, чтобы уберечь свои магазины от подобной судьбы, вывесили на них турецкие флаги. Но демонстранты, которым захотелось шагать с флагами, сорвали их. Погромщики же разносили все магазины подряд, невзирая на то, турецкий это магазин или не турецкий. Ущерб был нанесен огромный. Правительство объявило в стране чрезвычайное положение, сместило ряд высокопоставленных военных и гражданских чинов [16]. Демонстрации привели к изменениям в правительстве. Наконец волна погромов схлынула. Анкара была вынуждена принести свои извинения греческому правительству и обещала возместить причиненный ущерб.
И, несмотря на все это, в том же Измире греческий флаг по-прежнему развевается рядом с турецким. Сомнительным пластырем выглядит на этом фоне этикетка «Северо-атлантический пакт».
Семь раз в год
От самой Албании мы предвкушаем, как будем рвать инжир прямо с дерева и тут же сравнивать, какая разница между инжиром свежим и тем, что завернут в целлофан. Но инжир все не зреет и не зреет. Даже в Смирне нам не удалось его попробовать. Мы приехали рано, первый инжир созреет не раньше чем через шесть недель, а уборка урожая начнется только в сентябре. Нам пока ничего не остается, как только сфотографировать инжир, который выращивают на огромных площадях повсюду вокруг Измира. Сейчас плоды напоминают маленькие зеленые электрические лампочки, перевернутые колбой вверх.
Измир — важный центр хлопководства. Отсюда вывозят также «валонки», деревянную посуду и желуди дуба, содержащие от двадцати до тридцати процентов танина. Вывозят также и «султанский изюм». Каждый из нас с удовольствием вспоминает, как в детстве таскал изюм у матери из кладовки, как выковыривал из куличей. Ну кто из нас не грешил этим в детстве?
— Говорят, что султанский изюм собирают здесь семь раз в год. Правда ли это?
— Да, ежегодно в Турции собирают около пятидесяти тысяч тонн. В 1957 году урожай был необыкновенный, на складах скопилось более девяноста тысяч тонн, и, таким образом, Турция сразу стала самым крупным производителем изюма в мире. Изюм подразделяется на десять сортов, при этом сорт определяет не величина ягод, а цвет их. Чехословакия покупает самый высший сорт — светлую десятку. А сейчас я вам дам попробовать неперебродивший настой на изюме — корук. Правда, это вам не пльзеньское двенадцатиградусное…
И Борек Крулиш, чехословацкий торговый представитель в Измире, с террасы виллы которого мы любовались Измирским заливом, встал и принес из холодильника графин с прозрачной светло-желтой жидкостью.
Мы пьем корук и хвалим знойное азиатское солнце.
Времена меняются, но совершенно не в том духе, который был скрыт в меланхолическом вздохе латинского поэта: «Tempora mutantur…»