Гитлер ничем не проявил своего согласия, снова обвиняя Бенеша, подчеркивая свое стремление к миру и решительно заявляя, что не может больше ждать. Франсуа-Понсе не относился к тем, кого можно было сбить с толку: он продолжал с большим дипломатическим искусством демонстрировать бессмысленность действий, предлагаемых Гитлером.
Из своего угла комнаты я пристально наблюдал за действующими лицами в этой напряженной битве. По реакции Гитлера я видел, как постепенно чаша весов склонялась в сторону мира. Он больше не разражался гневом и с величайшим трудом находил, что сказать в ответ на аргументы, которые Франсуа-Понсе выдвигал с сокрушительной французской логикой. Гитлер явно начинал задумываться. Риббентроп попробовал вмешаться раз-другой – явно не в пользу компромисса. Франсуа-Понсе, полностью сознававший опасность даже одного-единственного неверного слова в такой ситуации, резко, со сдерживаемым раздражением призвал его к порядку. Очевидно, это понравилось Гитлеру: на него всегда производило впечатление, когда кто-то, кроме него самого, мог смело выступить против кого-либо.
Другим успешным дипломатическим шагом со стороны французского посла было представление четко нарисованной карты с обозначением отдельных фаз эвакуации. Впоследствии, говоря о Судетском кризисе, Гитлер часто признавался: «Франсуа-Понсе был единственным, кто внес разумное предложение. Из этой карты сразу же было видно, что это была работа военных, разбирающихся в своем деле».
Снова открылась дверь, и вошел адъютант. Я подумал, не будет ли еще одного поразительного объявления. Может быть, чехи сами начали действовать? Я лишь уловил имя Аттолико и сразу же почувствовал облегчение, зная, что итальянский посол был одним из друзей мира. Он входил в группу, к которой в то время принадлежали Геринг, Нейрат и Вайцзеккер, делавшие все возможное, чтобы отвратить Гитлера от его военных планов. Аттолико хотел немедленно поговорить с Гитлером «по срочному делу». Я вышел из комнаты вместе с Гитлером, так как Аттолико плохо говорил по-немецки.
Слегка сутулый Аттолико задыхался от волнения, его лицо пылало возбуждением. «У меня для вас срочное сообщение от дуче, фюрер!» – безо всяких церемоний воскликнул он, еще не успев подойти к Гитлеру. Затем я перевел его сообщение: «Британское правительство только что дало мне знать через посла в Риме, что оно согласно с посредничеством дуче в судетском вопросе. Оно считает область расхождений сравнительно узкой». И сделал интересное дополнение: «Дуче сообщает вам, что каким бы ни было ваше решение, фюрер, фашистская Италия стоит позади вас». И быстро продолжил: «Однако дуче придерживается мнения, что было бы разумно принять британское предложение, и просит вас воздержаться от мобилизации». Гитлер, уже призадумавшийся после разговора с Франсуа-Понсе, находился явно под впечатлением от сообщения Муссолини. Аттолико напряженно смотрел на него.
Именно в этот момент было принято решение в пользу мира. Это произошло как раз незадолго до полудня 28 сентября, за два часа до истечения гитлеровского ультиматума. Гитлер ответил: «Скажите дуче, что я принимаю его предложение».
В тот раз совет Муссолини еще имел большой вес для Гитлера; кроме того, я сам уже два раза видел, как он отшатнулся от края пропасти. После этого его согласие с предложением Муссолини убедило меня, что он отказался от войны.
Мы вернулись в его кабинет, где вместе с Риббентропом все еще ждал Франсуа-Понсе. «Муссолини только что спросил, не приму ли я его посредничество», – отрывисто сказал Гитлер. Он продолжил разговор с Франсуа-Понсе, но мысли его были далеко. Он уже больше думал о сообщении Муссолини, чем о том, что хотел сказать ему Франсуа-Понсе, и поэтому беседа резко закончилась вскоре после этого.
Едва ушел Франсуа-Понсе, как появился Гендерсон. У него было еще одно известие от Чемберлена, которое я перевел. «Прочитав Ваше письмо, – писал он, – я чувствую уверенность, что Вы можете получить главное без войны и незамедлительно. Я готов сразу же приехать в Берлин, чтобы обсудить условия передачи территорий с Вами и с представителями чехословацкого правительства вместе с представителями Франции и Италии, если Вы пожелаете… Я не могу поверить, что Вы возьмете на себя ответственность начать мировую войну, которая может стать концом цивилизации из-за нескольких дней промедления при решении этой давнишней проблемы». Гитлер ответил, что должен связаться с Муссолини относительно этого предложения. «Я отложил мобилизацию в Германии на двадцать четыре часа, идя навстречу пожеланиям моего великого итальянского союзника», – сказал Гитлер Гендерсону. Последний откланялся после исключительно дружелюбного разговора.
В тот же день Гитлер позвонил Муссолини, и эта беседа привела к самой большой сенсации периода между двумя войнами – к решению, что Гитлер пригласит Чемберлена, Даладье и Муссолини на конференцию в Мюнхен. Той же ночью я отправился на юг специальным поездом.
Мюнхенская конференция рассматривалась в то время как решающая поворотная точка в Судетском кризисе. На самом деле это случилось на день раньше – во время разговора Гитлера с Аттолико, после жизненно важной подготовительной работы, которую провел Франсуа-Понсе. Конечно, это намечалось в Берхтесгадене, когда Гитлер впервые подал надежду Чемберлену, и в Годесберге, где он сделал это же во второй раз после поразительного известия о чешской мобилизации.
Ход Мюнхенской конференции, состоявшейся в новом здании на Кенингсплац, описывался в свое время с такими подробностями, что было бы излишне с моей стороны долго писать об этом. В любом случае на самом деле это не был пик кризиса.
Вскоре после моего прибытия в Мюнхен я поехал на машине с Гитлером в Куфштайн. Там он сел на специальный итальянский поезд и говорил с Муссолини на протяжении всего пути – этот разговор подтвердил мое предположение, что мир был обеспечен. Муссолини в выражениях, похожих на выражения, использованные Франсуа-Понсе, настойчиво выступал за мирное решение.
Незадолго до двух часов я занял свое место за круглым столом в резиденции фюрера в Мюнхене (теперь Америка-Хаус) вместе с Большой четверкой – Гитлером, Чемберленом, Муссолини и Даладье. Риббентроп, Чиано, Вильсон и Алексис Леже, возглавлявший французское министерство иностранных дел, тоже были там. Началась историческая Мюнхенская конференция. Ход этой конференции был далеко не столь сенсационным, как ожидалось, потому что, как я уже сказал, настоящее решение было уже принято.
Четверо главных участников прежде всего кратко изложили позиции своих стран. Все высказались против силового решения, даже Гитлер, подчеркнувший, что он целиком за мирное урегулирование вопроса. Преобладала атмосфера доброжелательства, нарушенная лишь раз или два яростными нападками Гитлера на Бенеша и Чехословакию и выступлениями Даладье, который принял вызов.
Даладье был еще незнакомой фигурой в том кругу. Человек невысокого роста, большую часть времени сидевший молча, он не скрывал своего возмущения тем фактом, что решения о передаче части территории Чехословакии, союзника Франции, принимались без участия представителей этой страны на конференции. Я заметил, что Алексис Леже несколько раз говорил с ним, явно подстрекая выступить против той или иной точки зрения. Но Даладье никак не реагировал на это, за исключением тех, уже упоминавшихся случаев, когда он занял очень жесткую позицию по отношению к Гитлеру. Гитлер, как ни удивительно, не раздражался из-за этого. Казалось, Даладье ему нравится, и они обменивались военными воспоминаниями в перерывах. Я слышал, как Гитлер сказал Муссолини: «Я могу очень хорошо поладить с Даладье; он был на фронте, как и все мы, поэтому с ним можно говорить».
В Мюнхене произошла также небольшая стычка с Чемберленом. Он настойчиво поднимал один вопрос, который в целом не имел большого значения. Он касался передачи Германии чехословацкой общественной собственности на уступаемой территории. Чемберлен настойчиво добивался ответа на вопрос, кто компенсирует чехословацкому правительству стоимость зданий и сооружений, которые перейдут Германии вместе с территорией Судет. Было очевидно, что в этом случае говорит не премьер-министр и политик, а бывший министр финансов и деловой человек. Гитлер становился все более беспокойным. «Эти сооружения и здания построили за счет налогов, уплаченных судетскими немцами, – говорил он со все возрастающим нетерпением, – и поэтому не может быть и речи о возмещении ущерба». Но этого было недостаточно, чтобы удовлетворить Чемберлена в вопросах собственности. Наконец Гитлер взорвался. «Наше время слишком драгоценно, чтобы тратить его на такие банальности!» – крикнул он Чемберлену. Это произошло, когда Чемберлен в довершение всего поднял также вопрос, останется ли и скот на судетской территории или некоторое количество домашнего скота не следует уводить на ту территорию, которая останется от Чехословакии.
Эдуар Даладье (18 июня 1884, Карпантрас, департамент Воклюз, Франция – 11 октября 1970, Париж, там же) – французский политик, государственный деятель, премьер-министр Франции в 1933, 1934, 1938-1940 годах
Во время этих споров между Гитлером, Чемберленом и Даладье меня часто прерывал тот, к кому я обращался, переводя сделанное для него заявление на одном из трех языков конференции – немецком, английском и французском. «Я должен немедленно сказать об этом», – перебивал меня один из них, но каждый раз я просил разрешения закончить перевод, так что остальные участники не упускались из виду. По своему большому опыту проведения конференций я знал, что получается невероятная путаница, если из-за прерванного перевода кто-то из участников больше не может следить за спором. Друзья, наблюдавшие за заседанием Большой четверки через стеклянные двери, рассказывали мне, что когда я добивался того, чтобы мой перевод был услышан, то был похож на школьного учителя, пытающегося навести порядок в недисциплинированном классе. После этого мы стали называть конференции Большой четверки кодовым названием «класс», особенно во время кризиса 1939 года. Даже моя «клиентура», например Геринг, пользовалась этим названием.