Сникли большие надежды Гитлера, почти наверняка предполагавшие и завоевание Великобритании. Франко придерживался мнения, что Англию можно завоевать, но тогда британское правительство и военно-морской флот продолжат войну из Канады при поддержке Америки.
По мере того как Франко излагал эти замечания спокойным мягким голосом, своей монотонной напевностью напоминавшим призыв муэдзина к молитве, Гитлер становился все более беспокойным. Беседа явно действовала ему на нервы. Однажды он даже встал, сказав, что не в состоянии продолжать разговор, но сразу же сел снова и возобновил свои попытки взять верх над Франко. Наконец Франко сказал, что готов заключить договор, но обставил свою готовность столь многочисленными оговорками относительно поставок продовольствия и вооружения и времени его активного вмешательства в войну, что соглашение представляло собой лишь фасад.
Потом сделали перерыв. Риббентроп и Суньер продолжили обсуждение в поезде министерства иностранных дел. Изменения в позиции Германии, о которых Гитлер говорил Риббентропу перед прибытием поезда Франко, не ускользнули от внимания умного Суньера. «Испания получит территорию из французских колониальных владений», – так было сформулировано предложение, выдвинутое во время визита Суньера в Берлин. Но «Испания получит территории из французских колониальных владений в той степени, в какой Франция может получить компенсацию из британских колониальных владений», – такой была формула, предложенная Риббентропом в Хендайе как самая большая уступка. Логично мыслящий испанец вполне резонно возразил, что в таком случае Испания может и ничего не получить – то есть если окажется, что Франции невозможно предложить компенсацию из британских владений.
Франсиско Паулино Эрменехильдо Теодуло Франко Баамонде (4 декабря 1892, Ферроль, Испания – 20 ноября 1975, Мадрид, Испания) – испанский военный и государственный деятель, каудильо Испании в 1939—1975 годах[9][10]. Генералиссимус
В тот вечер испанцы дали ужин в большом банкетном вагоне Гитлера, специально привезенном из Германии и великолепно освещенном скрытыми светильниками. После ужина Гитлер и Муссолини собирались уехать и оставить своих министров иностранных дел вырабатывать формулировку, с которой они могли бы согласиться. Однако после трапезы оба диктатора снова углубились в дискуссию, из-за которой отправление поездов задержалось на два часа, но не приблизило стороны к взаимопониманию. На самом деле чувства обоих претерпели изменения.
Буквально на следующее утро Риббентроп продолжил разрушение – шаг за шагом – того, что осталось от германо-испанской дружбы. Он систематично досаждал все более упорно сопротивлявшемуся испанскому министру иностранных дел, пытаясь заставить испанцев согласиться с формулировками соглашения, которые те упрямо отвергали. Наконец Риббентроп отослал испанцев в Сан-Себастьян, как будто они были школьниками, плохо выполнившими задание. «Текст должен быть здесь завтра в восемь часов утра, – сказал суровый «учитель». – Я должен оставить вас, так как мы встречаемся с маршалом Петеном». Но его «ученики» вообще не появились на следующее утро. Вместо этого они прислали заместителя Государственного секретаря Эспинозу де лос Монтероса, дружелюбного, приятного человека, который одно время был послом в Берлине и говорил по-немецки как житель Вены, так как учился в этом городе. «Учитель» оценил работу как «неудовлетворительную». Как раз перед отъездом из Хендайе поспешно набросали еще один проект соглашения. Он предусматривал вступление Испании в войну после взаимных предварительных консультаций, но не содержал никаких явно выраженных оговорок насчет поставок продовольствия и оружия. Дружелюбный испанец на своем очаровательном венском диалекте пообещал представить проект Франко и доложить Германии о его решении.
Кипя от ярости, Риббентроп поехал со мной на машине в Бордо, где находился ближайший аэродром. Как и по пути в Компьен, нам пришлось нестись во весь опор, чтобы вовремя прибыть в Монтуар на встречу с Петеном. Всю дорогу Риббентроп поносил «иезуита» Суньера и «неблагодарного труса» Франко, который «обязан нам всем, а теперь не хочет присоединиться к нам». Подпрыгивания машины на ухабах, казалось, усиливали его досаду. Мы вылетели в Тур в очень плохую погоду. Любой другой летчик, кроме Бауэра, вероятно, не смог бы произвести посадку в дождь и туман, но он благополучно доставил нас на землю, и мы оказались вовремя в салоне Гитлера на станции Монтуар, когда туда прибыл старый маршал Франции.
Несмотря на преклонный возраст, маршал в щегольской униформе сидел очень прямо напротив Гитлера. Держался он скорее самоуверенно, чем подобострастно, и со спокойной леностью слушал мой перевод. Я говорил очень громко, потому что мне сказали, что маршал глуховат. Рядом с ним, как живая противоположность, сидел маленький смуглый Лаваль в неизменном белом галстуке, поочередно искательным взором поглядывая то на Гитлера, то на Риббентропа, пока я переводил.
Гитлер перечислил длинный список французских грехов, не выказывая, однако, резкости. Он повторил то, что говорил в Хендайе: «Мы уже выиграли войну; Англия побеждена и рано или поздно будет вынуждена признать это». И продолжал: «Ясно, что кто-то должен заплатить за проигранную войну. Это будет или Франция, или Англия. Если расплачиваться будет Англия, то Франция займет подобающее ей место в Европе и сможет полностью сохранить свои позиции как колониальная держава». Но чтобы это случилось, важно, чтобы Франция уже сейчас защитила свои колониальные владения от нападения и отвоевала колонии в Центральной Африке, перешедшие на сторону Де Голля. Косвенное предложение присоединиться к войне против Англии было сделано, когда Гитлер спросил Петена, что будет делать Франция, если на нее снова нападет Англия, как это было, например, когда французские военные корабли в Оране отказались подчиняться приказам британского флота.
Петен сразу же понял подтекст, потому что ответил, что Франция не в состоянии вести новую войну. Он в свою очередь задал вопрос Гитлеру об окончательном мирном договоре – «чтобы Франция была осведомлена о своей судьбе, а два миллиона французских военнопленных могли как можно быстрее вернуться домой».
Здесь в разговор вмешался Лаваль, указав на готовность, с которой Франция откликнулась на требование Германии о сотрудничестве не только в чисто военных областях. Французы миролюбивый народ. Они неохотно пошли на войну и никогда по-настоящему не сражались, о чем свидетельствует большое число военнопленных.
Гитлер не ответил на те вопросы, которые, разумеется, казались Петену и Лавалю самыми важными, а французы не сказали ни слова в ответ на намек Гитлера насчет вступления в войну против Англии. Карта, на которую поставил Гитлер, была бита в результате осторожной сдержанности Петена и Лаваля. Односложные ответы Петена во время дискуссии в Монтуаре явно свидетельствовали о категорическом отказе, не лучше обстояло дело и с Лавалем. Хорошо зная французов, свои симпатии во время этого разговора я отдал побежденным. По-моему, в таких случаях люди особенно чувствительны к любой фальшивой ноте с противоположной стороны. Я понял тогда и считаю до сих пор, что Франции нечего было стыдиться той позиции, которую заняли эти двое французов в отношении к победителю на той встрече в Монтуаре. Мое впечатление подтвердил и тот факт, что в тот вечер Гитлер, по моим наблюдениям, был особенно разочарован отчужденностью французов. В последующие месяцы это разочарование продолжало нарастать и к Рождеству достигло высшей точки во взрыве ярости против адмирала Дарлана, преемника Лаваля. Тогда Гитлер целый час разносил Дарлана в том же самом вагоне, где проходил в Монтуаре разговор с Петеном и Лавалем.
Анри Филипп Бенони Омер Жозеф Петен (24 апреля 1856 – 23 июля 1951) – французский военный и государственный деятель. Маршал Франции (21.11.1918); главнокомандующий французской армией во время Первой мировой войны (с 15.05.1917). В 1940—1944 годах возглавлял авторитарное коллаборационистское правительство Франции, известное как режим Виши (официально – «Французское государство»).
У тех, кто возвращался в Германию в двух специальных поездах Гитлера и Риббентропа, настроение было не особенно радостным. Ни в Хендайе, ни в Монтуаре Гитлер не получил того, чего хотел. Но появилась и другая проблема: вскоре после того, как мы достигли немецкой границы, наше посольство в Риме сообщило, что Италия готова захватить Грецию. Гитлер был вне себя – он считал акцию Муссолини совершенно неприемлемой в это время года. Риббентроп, «голос хозяина», сказал нам за ужином: «Итальянцы ничего не добьются в Греции в период дождей и снегопадов. Кроме того, последствия войны на Балканах весьма непредсказуемы. Фюрер намерен любой ценой удержать дуче от выполнения этого безумного замысла, поэтому нам нужно немедленно ехать в Италию, чтобы поговорить с Муссолини лично». В напряженной атмосфере, воцарившейся в нашем вагоне по получении этого известия, мы остро почувствовали, как дернулся поезд, когда повернул от Берлина на юг. «Полиция поспешила на место преступления», – как говорится в детективных романах.
Мы проезжали по преждевременно занесенной снегом местности, такой же холодной, как наше настроение, и в 10 часов утра 28 октября прибыли на празднично украшенный вокзал во Флоренции. Мы уже знали, что опоздали, так как два часа тому назад пришло сообщение, что итальянцы вступили в Грецию. Муссолини встретил Гитлера, самодовольно улыбаясь. Прямо на платформе он объявил в нашем собственном стиле, характерном для подобных случаев: «Победоносные итальянские войска сегодня на рассвете пересекли греко-албанскую границу». Это была месть Муссолини за бесчисленные акции, о которых Гитлер никогда ему не сообщал до того момента, когда принц Гесский, королевский курьер, отправлялся на рассвете специальным самолетом в Рим.
Гитлер проявил удивительное самообладание. Он умел проигрывать, как говорят англичане в таких случаях, и не наблюдалось ни малейшего признака мысленного зубовного скрежета в дружеских словах, которыми он обменялся с Муссолини возле палаццо Питти.