Риббентроп был чрезвычайно расположен к «людям с жесткими лицами». Чиано, наверное, не поверил бы своим глазам, если бы Риббентроп когда-нибудь улыбнулся ему так дружелюбно, как улыбался советскому министру иностранных дел. Лишь изредка Молотов отвечал взаимностью, когда холодная улыбка скользила по его умному лицу игрока в шахматы. Этот русский небольшого роста, с живыми глазами за стеклами старомодного пенсне, постоянно напоминал мне учителя математики. Сходство проявлялось не только в его внешности: Молотов отличался определенной математической точностью и безошибочной логикой в манере говорить и предъявлять аргументы. В своей четкой дипломатии он обходился без цветистых фраз и мягко упрекал, словно на уроке, Риббентропа, а затем и Гитлера за пространные и обтекаемые обобщения. Деканозов сидел, с жадным вниманием и бесстрастным лицом вслушиваясь в разговор, к которому ничего не добавлял.
«Ни одна держава в мире не может изменить тот факт, что наступило начало конца Британской империи», – завел для начала Риббентроп свою обычную пластинку, выбрав в тот день особенно большую громкость, так что после нескольких «тактов» у меня заболели уши. Немного позднее Молотов с иронией ответил на преувеличение Риббентропа, упоминая «ту Англию, которая считается уже побежденной[9]». «Англия побеждена, и ее признание поражения всего лишь вопрос времени! – громыхал Риббентроп. – Если англичане не решаются признать свое поражение сейчас, то, несомненно, запросят мира в следующем году… Благодаря чрезвычайной силе своих позиций, державы „Оси“ не рассматривают вопрос о том, как выиграть войну, а, скорее, как побыстрее закончить уже выигранную войну». Некоторое время он продолжал в том же духе. Я терялся в догадках, что думает об этом Молотов, с непроницаемым лицом внимательно слушавший перевод Хильгера.
Ёсукэ Мацуока (3 марта 1880 – 27 июня 1946, Токио) – японский политический деятель
Вдоволь побив в барабан, Риббентроп обратился к практическим вопросам, подлежащим обсуждению. В первую очередь это был вопрос о Японии. В то время Риббентроп еще горячо приветствовал более тесные связи между Россией и Японией. Четыре месяца спустя он и Гитлер во время имевших большое значение переговоров с японским министром иностранных дел Мацуокой уже сделали полный оборот в другую сторону и предостерегли Мацуоку в самых осторожных выражениях от какого-либо тесного сближения с СССР. На основании этого я сделал вывод, что между ноябрем 1940 года и мартом 1941 Гитлер принял решение напасть на Россию, решившее судьбу Германии.
Теперь Риббентроп ввел более широкую тему, которую я для краткости буду называть «Южный мотив». В общих чертах ее можно описать так: «Все обращают свои взоры на Юг, – сказал Риббентроп, напустив на себя тот вид государственного деятеля, который он приберегал для особо важных случаев. – Япония уже повернулась к Югу и веками будет занята консолидацией своих территориальных приобретений». Я отметил, как он связал южный мотив с Японией, ведь если Япония собирается веками заниматься Югом, она не может быть угрозой для России. «Для обеспечения своего жизненного пространства, Lebensraum, Германия тоже будет искать пути к экспансии в южном направлении, то есть в Центральной Африке, на территориях бывших немецких колоний». Здесь южный мотив сочетался с нотой заверений. «В отношении России Германия установила границы для своих сфер влияния», – успокаивающе добавил Риббентроп. Потом он снова вернулся к южной теме. «Итальянская экспансия также нацелена на Юг, к средиземноморскому побережью Африки, – теперь он достиг цели, к которой и был направлен его мотив. – Не повернет ли и Россия, в конце концов, на Юг, чтобы обрести естественный выход в открытое море, в котором она так заинтересована?» Мне было ясно, что Германия старается отвлечь внимание на Юг, учитывая стремление средневековой Руси получить доступ к морю на Западе, и ищет способ освободить Европу нового гитлеровского порядка от угрозы, преобладающей в современной Европе.
«Какое море вы имеете в виду, говоря о доступе к открытому морю?» – спросил Молотов с невинным видом. Немного сбитый с толку этим вмешательством, Риббентроп после длинного отступления насчет «больших изменений, которые произойдут во всем мире после войны», наконец, добрался до «Персидского залива и Аравийского моря» с очевидным намеком на Индию. Молотов сидел напротив него с непроницаемым лицом. Он не сослался потом на эти намеки, по крайней мере в тот раз в Берлине. Только после его отъезда, 26 ноября, от посла Германии в Москве пришла телеграмма, в которой говорилось, что Молотов согласился с предложениями относительно Пакта четырех держав «в части условия, что территория к югу от Батума и Баку в направлении Персидского залива признается как фокусная точка советских интересов». Это было лишь одно из четырех условий.
Следующим вопросом, которого коснулся Риббентроп, был вопрос Дарданелл; он хотел, чтобы пакт между Россией, Турцией, Италией и Германией заменил конвенцию Монтре[10].
Темой четвертого вопроса стало присоединение России к Пакту трех держав. «Не могли бы мы предусмотреть какое-либо соглашение между Россией и Пактом трех держав – причем Советский Союз заявит о своем согласии с целью трехстороннего пакта – предотвращение разрастания войны и быстрейшее заключение мира?» Риббентроп предложил встретиться в Москве для обсуждения этого вопроса. «Может, присутствие итальянского и японского министров иностранных дел будет при этом полезным. Насколько мне известно, они собираются приехать в Москву».
В заключение Риббентроп затронул в беседе и вопрос о Китае, осторожно дав понять, что он хотел бы быть посредником между Чан Кайши и Японией. «Во всяком случае, я предложил посредничество Германии, и сообщил маршалу Чан Кайши о точке зрения Германии».
Молотов явно берег силы для главного сражения. Он едва коснулся вопросов, поднятых Риббентропом, который, разумеется, не наугад выбирал темы для беседы, а также основных вопросов, которые русские уже поднимали в Москве. Выражались некоторые критические замечания и подразумевались различные жалобы. Методичный Молотов ограничился тем, что сам задал несколько вопросов. «Что означает в настоящее время зона Великой Азии?» – спросил он. «Эта концепция не имеет отношения к сфере влияния, жизненно важной для России», – поспешил ответить Риббентроп. «Все же сферы влияния должны быть определены более четко, – парировал русский. – Прежде всего мы хотим достигнуть взаимопонимания с Германией, а уж потом с Японией и Италией…»
И сразу же добавил: «После того как будем достоверно информированы о значении, сущности и целях Пакта трех держав».
Прозвучал гонг, возвещая об обеде и окончании разминки.
После обеда на ринг вышли «боксеры в тяжелом весе», и начался первый раунд между Гитлером и Молотовым. Участники были те же, Хильгер и Павлов выступали в роли лингвистических секундантов. Гитлер вступил в бой первым, чтобы опередить некоторые претензии русских, о которых он знал из бесед между Молотовым и послом Германии. Сам Молотов позднее постарался привлечь к ним внимание в ходе дискуссии.
«Германия в состоянии войны, а Россия – нет, – сказал Гитлер. – Многие меры, принятые Германией, объясняются потребностями войны. Например, в борьбе с Англией для Германии возникла необходимость продвинуться вглубь на территории, которые, в сущности, не представляют для нее ни политического, ни экономического интереса».
Затем Гитлер обрисовал в очень общих чертах (как всегда) неполитические экономические интересы Германии, особенно относительно источников сырья. Он признал усилия России по обеспечению доступа к открытому морю, не касаясь южного мотива Риббентропа, и заговорил о необходимости русско-немецкого сотрудничества. С этим Молотов от всей души согласился. Гитлер продолжал, призывая к борьбе с Соединенными Штатами, которые «пусть не в 1945, но в начале 1970-х или 1980-х годов будут серьезно угрожать свободе других наций».
С Гитлером Молотов не был молчаливым наблюдателем, на свой манер он очень активно вступил в разговор. Он хотел получить более точную информацию, чем та, которую дал ему Гитлер, в вопросах, касавшихся России, хотел, чтобы были поставлены все точки над «i». Мягким увещевательным тоном он заметил, что Гитлер сделал заявления общего порядка, с которыми он мог бы в принципе согласиться. Затем сразу же перешел к щекотливым моментам отдельных проблем.
Он взял быка за рога: «Применимо ли еще к Финляндии германо-советское соглашение 1939 года?», «Что означает „Новый порядок“ в Европе и Азии, и какую роль будет играть в нем СССР?», «Какова позиция относительно Болгарии, Румынии и Турции, и как обстоят дела с охраной русских интересов на Балканах и на Черном море?», «Могу ли я получить информацию о границах так называемой зоны Великой Азии? Как определяет их Пакт трех держав?».
Вопросы сыпались на Гитлера сплошным потоком. Ни один иностранный посетитель никогда не говорил с ним так в моем присутствии. Я вспомнил, как негодовал Гитлер на список вопросов Идена в мае 1936 года, оставив его просто без ответа, и теперь мне было очень интересно посмотреть, как фюрер будет реагировать на перечень вопросов Молотова.
Гитлер не вскочил и не устремился к двери, как сделал это в сентябре 1939 года, когда сэр Гораций Вильсон принес ему письмо Чемберлена, не сказал, что нет смысла продолжать разговор, как сделал это в случае с Франко три недели тому назад в Хендайе. Он был смиренно вежлив.
«Пакт трех держав будет регулировать условия в Европе в соответствии с естественными интересами самих европейских стран, – сказал он, почти извиняясь, – и поэтому теперь Германия ищет сближения с Советским Союзом – так она может выразить свою точку зрения на территории, которые представляют для нее интерес». Урегулирование ни в коем случае не будет происходить без сотрудничества с Россией. Это применимо не только к Европе, но и к Азии, куда Россия, в соответствии с самим определением зоны Великой Азии, войдет и где сможет представить свои требования. «Здесь Герм