Зинаида КРАСНЕВСКАЯ
ПЕРЕВОДЧИКИ, КОТОРЫМ ХОЧЕТСЯ СКАЗАТЬ «СПАСИБО»
Вера Николаевна МАРКОВА
(3 марта 1907 года —
9 марта 1995 года)
Поэзия должна быть высокой, как небо,
И земной, как хлеб насущный.
В. Н. МАРКОВА
Ах, какая жалость, что статья о Вере Николаевне не подоспела к мартовскому номеру журнала: была бы такая своеобразная дань восхищения незаурядной женщиной и великим переводчиком по случаю Дня 8 марта. Что, впрочем, отнюдь не умаляет нашего восхищения ею и в другие одиннадцать месяцев года. А потому все равно пишем о Марковой и при этом обязательно стараемся сохранить женскую составляющую в ее биографии. Ведь, как ни верти, а Вера Николаевна Маркова — единственная женщина среди героев моих очерков о переводчиках, которым хочется сказать «спасибо».
Правда, некоторую толику своих восторгов я уже успела излить на страницах журнала «Нёман» (№ 9, 2016), в котором был опубликован очерк, посвященный Сэй-Сёнагон и ее великому творению под названием «Записки у изголовья». Которое все мы сегодня имеем возможность читать по-русски именно в переводе Веры Николаевны Марковой и именно благодаря ее превеликим трудам и талантам. Самое время напомнить широкой публике, что на протяжении всего девятнадцатого века, да и в самом начале века двадцатого, японские стихи и проза если и переводились на русский язык, то главным образом с немецкого или французского, но никак не с языка оригинала. А потому вклад переводчика Марковой в дело популяризации японской культуры поистине бесценен. Словом, восторгов, тем более, заслуженных, которых, как и денег, тоже никогда не бывает много, эта женщина достойна как никто.
Но прежде чем начать озвучивать свои восторги, одно небольшое отступление. Наш выдающийся советский ученый-ориенталист, замечательный переводчик и несравненный интерпретатор японских художественных текстов, академик Николай Иосифович Конрад, с именем которого вполне обоснованно связывают инициацию сближения русской и японской культур (процесс этот начался в двадцатые годы прошлого столетия), когда будущий академик, можно сказать, самолично поучаствовал в открытии необъятного мира японской литературы русскоязычному читателю, так вот он именовал произведение прославленной японской писательницы несколько иначе: «Из- под подушки».
Вот что писал Николай Иосифович о Сэй-Сёнагон и ее записках в своем послесловии уже к собственному переводу японской лирической повести начала Х века «Исэ моногатари».
«Придворная дама, фрейлина императрицы, из аристократической семьи, сама — дочь поэта, прошедшая весь курс литературного образования, постигшая все тайны поэтического искусства, воспринявшая целиком всю эту утонченную культуру, — Сэй-Сёнагон как нельзя лучше подходила к созданию этого вида художественной прозы. Наблюдательный, меткий, склонный к сарказму, иронии, насмешкам ум способствовал выпуклости, четкости и яркости ее набросков».
«Из-под подушки» — озаглавила она эти наброски: хотела сказать, что это все ей так близко, так дорого, что может быть доверено лишь изголовью, этому постоянному поверенному и мечтаний о счастье, и стенаний в бедах, тайных и скрытых. Тишь и покой. Сёнагон у себя в комнате: у изголовья, рядом с подушкой маленький прибор с тушью и кистями, свиток бумаги тут же, около. Поднимается рука и набрасывает две-три фразы, мысли, свидетельства памяти, что-нибудь еще; записывается, свертывается и... суется под изголовье, под подушку».
Пространность цитаты имеет свое логическое обоснование, но об этом чуть ниже. А пока лишь переведу восхищенный вздох и замечу попутно, что эти строки писались не где-нибудь, а в Петрограде, и не когда-нибудь, а в холодный, голодный 1923 год. Когда в серии «Всемирной литературы», основанной А. М. Горьким почти сразу же после Великой Октябрьской революции, и была опубликована повесть «Исэ моногатари» в переводе двадцативосьмилетнего на тот момент Николая Конрада. А еще ранее, в 1919 году, в самый разгар Гражданской войны, было выпущено специальное уведомление о готовящейся к печати книге, в котором особо отмечалось, что «русские востоковеды охотно откликнулись на призыв передать понятной русской речью замечательные и характерные произведения восточных писателей...»
И чего стоят после этих строк рассуждения некоторых современных культурологов и иже с ними, с упоением рисующих нам ужасы первых лет советской власти со всем ее якобы мракобесием и уничтожением всяческой культуры как таковой? Нет, господа хорошие! Нарождающееся новое общество с самого начала сделало ставку именно на культуру, на высокую культуру, способную не только просвещать народные массы, но и вести их вперед и вверх. Как в той песне — все выше, и выше, и выше... По-моему, пробил час, когда нам, сегодняшним, стоило бы крепко задуматься над тем, а куда тянет народ уже нынешняя культура во всех ее проявлениях и смыслах. «Вот в чем вопрос», как говаривал незабвенный Гамлет. Во всяком случае, главный принцип советской образовательной системы — «элитарность знаний при тотальной возможности их получать» (цитирую по памяти мысль, вычитанную в одной давней статье), так вот, этот принцип утерян, и как мне кажется, безвозвратно и навсегда. Ведь ныне на гребне славы и на повестке дня всяческие матерные «баттлы», приблатненный шансон и глупейшие детективы, которые почему-то сплошь и рядом именуются не иначе как «ироничными».
Но вернемся к нашей героине. Нет, совсем не случайным кажется упоминание академика Конрада в контексте биографии Веры Николаевны. Ибо именно Конрад определил и ее профессиональную стезю, и последующий творческий выбор. Но обо всем по порядку.
Несмотря на множество отсылок к имени Марковой в интернете, общие сведения о ней довольно скудны и хаотичны. Ибо всю свою долгую жизнь (целых 88 лет!) Вера Николаевна свято исповедовала принцип древних: живи незаметно. Впрочем, как и положено настоящему переводчику, никогда не выпячивающему себя и свое творчество и не претендующему на первые роли в мировой и отечественной культуре. А потому и мы постараемся соблюсти этот принцип незаметности в жизнеописании нашей героини, коротко ограничившись главными вехами.
Итак, в графе «Дата и место рождения» значится короткое: Минск, Российская империя, 3 марта 1907 года. В графе «Дата и место смерти» — город Москва и уже просто «Россия». Умерла в том же месяце, в каком и родилась: 9 марта 1995 года. Что ж, всем нам, жителям современной Беларуси, и всем минчанам в частности, можно гордиться такой великой, без всякого преувеличения, соотечественницей и землячкой. Хорошо, если бы наши местные краеведы озаботились поисками следов пребывания семейства Марковых в городе Минске. А то все больше рыщут, родимые, по задворкам польской культуры на просторах столь желанных для западных соседей «Усходіх крэсау»: Монюшко, Радзивилы и прочие. Но это так, к слову.
О детских годах будущего переводческого корифея сведений почти не сохранилось. Известно лишь, что отец Веры Николаевны был инженером и работал на железной дороге. Скорее всего, с началом Первой мировой войны, когда территория современной Беларуси вплотную приблизилась к театру военных действий, Марков вывез семью подальше от линии фронта.
После окончания школы Вера Маркова поступила на филологический факультет тогда еще Петроградского университета, который окончила в 1931 году, но уже — внимание! — не филологический факультет, а японское отделение восточного факультета и уже Ленинградского университета. Такой крутой вираж имеет свою подоплеку. Еще будучи студенткой первого курса филологического факультета, Вера Маркова прослышала от старшекурсников, что самые увлекательные лекции по филологии читает молодой профессор, востоковед Конрад. Сходила, послушала и увлеклась. Троекратное действие, почти как у Цезаря, того, который Гай Юлий: veni, vidi, vici. Что, впрочем, совсем неудивительно. Конрад мог с легкостью заразить своим энтузиазмом кого угодно. Словом, встреча с будущим академиком решила судьбу молоденькой студентки. Едва ли на тот момент юная Вера предполагала, что когда-нибудь, по истечении многих и многих лет, ее имя будет стоять в ряду самых прославленных востоковедов страны, причем сразу же после имени Конрада, ее учителя и главного наставника, бесспорного основателя русской школы японоведения.
Надо сказать, что Николай Иосифович тоже довольно быстро разглядел неординарные дарования своей новой ученицы. Он даже предрек ей большое переводческое будущее. Однажды Николай Иосифович обронил в разговоре с Верой Николаевной, что ее удел — заниматься переводами изящной литературы древней Японии, такими произведениями, к примеру, как «Записки у изголовья» Сэй-Сёнагон, которые — повторюсь, он сам называл несколько иначе: «Из-под подушки». А еще профессор посоветовал студентке обратить внимание на японскую поэзию, знаменитые хокку и танки, на тот момент совершенно не известные русскоязычному читателю. Это сегодня любой просвещенный читатель может с легкостью процитировать пару-тройку трехстиший (хокку) Мацуо Басе (1644—1694), кстати, в переводе Веры Марковой. Например, вот такие:
Рядом с цветущим вьюнком
Отдыхает в страду молотильщик.
Как он печален, наш мир!
Или:
Далекий зов кукушки
Напрасно прозвучал.
Ведь в наши дни
Перевелись поэты.
А вот пронзительные, хватающие за душу строки другого прославленного поэта Кобаяси Исса (1763—1828).
Печальный мир!
Даже когда расцветают вишни.
Даже тогда.
Но мы несколько опережаем события, ибо в те уже изрядно отошедшие в прошлое времена, в самом начале тридцатых прошлого века, мало кто в нашем тогдашнем отечестве подозревал о существовании такого богатейшего пласта мировой литературы, как японская поэзия или лирическая проза.
Итак. Казалось бы, цели определены, жизненная перспектива ясна. Словом, за работу, товарищи! К новым свершениям в области поэтического перевода. Ан нет! Вопреки пророчествам своего великого учителя, Вера Николаевна пришла к самостоятельной переводческой деятельности лишь спустя долгих двадцать лет после окончания университета. Все довоенное десятилетие, да и первые послевоенные годы, она прилежно занималась научными изысканиями в области японистики.