Снова весна.
Приходит новая глупость
Старой на смену.
Говоря же о поэтических переводах Марковой, стоит отметить, что Вера Николаевна переводила не только японцев. Так, в числе первых советских переводчиков она обратила свое внимание на поэзию Эмили Дикенсон (1830—1886). Это сегодня американская поэтесса знаменита и прославлена на весь мир, занимая первые строчки во всевозможных поэтических хит-парадах и у себя на родине, где ее популярность просто зашкаливает, да и в других странах тоже. А при жизни из всего ее обширного литературного наследия (где-то около двух тысяч стихов) было опубликовано всего лишь восемь коротких стихотворений. Такая невеселая статистика, увы! И вот стараниями Веры Николаевны Эмили Дикенсон заговорила по-русски. И не просто заговорила, а снова (как это произошло и с японцами) стала «своей» в русской поэзии. Вначале отдельные стихотворения в переводе Марковой регулярно появлялись на страницах журнала «Иностранная литература», а в 1981 году вышел в свет уже целый сборник поэтических переводов из творческого наследия Эмили Дикенсон. Кстати, первая книга стихов замечательной американской поэтессы на русском языке.
Жизнь — только Жизнь. Смерть — только Смерть.
Свет — только Свет. Смерч — только Смерч.
Пусть карты их рассудят.
Ты побежден? Но мысль сладка:
Решилось все — наверняка —
И худшего не будет!
Хорошо! Правда ведь? Впрочем, чему удивляться? Вера Николаевна Маркова и сама была весьма незаурядным поэтом, просто никогда не мельтешила на публике с собственными опусами. Между тем многие исследователи творчества Марковой вполне обоснованно относят ее поэтическое наследие к вершинам русскоязычной поэзии ХХ века. Хотя и сегодня ее стихи вряд ли известны широкому кругу почитателей поэзии. Ведь единственный прижизненный сборник стихотворений Марковой под названием «Луна восходит дважды» был издан микроскопическим тиражом на собственные средства автора в далеком 1993 году. Остается лишь повторить вслед за Мариной Цветаевой: «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед». А пока же привожу полностью одно стихотворение Марковой из этого сборника, датированное 1982 годом. Итак,
Молитва
Уже земле я неподсудна,
Дозволь из всех Твоих путей
Один мне выбрать, самый трудный:
Пошли меня хранить детей!
Когда дрожит небесный круг
От нестихающего крика,
Но мать не пробудил испуг,
Пошли меня, пошли, Владыко,
Принять дитя из мертвых рук.
Прекрасен труд мастерового,
Люблю игру его затей.
Отдай другим резец и слово.
Меня пошли хранить детей.
Кстати, как справедливо заметил кто-то из исследователей творчества В. Н. Марковой, тема нереализованного материнства (у Веры Николаевны никогда не было своих детей, и всю нерастраченную материнскую любовь она щедрой рукой изливала на детей мужа, а потом и на его внуков), так вот, эта тема красной нитью проходит через все (ну, или почти все) стихи Марковой. Отчего они порой приобретают такое возвышенно-трагическое звучание, пробуждая в душе читателя грустные сожаления о том, что жизнь их автора сложилась именно так, как сложилась.
Да, переводческое наследие Марковой обширно и разносторонне. Ведь она переводила на русский язык не только лирические повести древней Японии, хокку и танки таких прославленных поэтов, как Басе, Исса или Такубоку Исикава, но и современную японскую поэзию. Помимо прочего,на ее счету переводы многочисленных новелл современных японских авторов, включая новеллы Акутагавы и Сайкаку. Отдавая дань своему увлечению театром, Вера Николаевна перевела несколько драм Тикамацу и пьесы театра «Но». На ее счету также несколько сборников японских народных сказок для детей.
И каждая новая книга в обязательном порядке сопровождалась обстоятельным, развернутым авторским предисловием, в котором Маркова не только знакомила публику с интересными и значимыми событиями из истории Японии, но и ненавязчиво подготавливала своего читателя к правильному восприятию японской литературы, могущей на первых порах показаться неискушенному человеку слишком сложной или чересчур заумной. Многие из этих предисловий вполне тянут на фундаментальные научные статьи по проблемам японистики (которых, к слову, на счету Марковой тоже немало), настолько они аргументированны и содержательны, настолько точно выверены в них все научные концепции и приведенные факты. Нет, что ни говори, а вклад Веры Николаевны в развитие русско- японских культурных и литературных связей поистине уникален. А потому стоит ли удивляться, что он был по достоинству оценен и правительством Японии, которое в 1993 году наградило переводчика В. Н. Маркову орденом Священного сокровища, присуждаемым редким иностранцам за их особый вклад в популяризацию японской культуры.
И все же, говоря о переводческой составляющей творчества Марковой, нужно признать, что в длинном ряду ее свершений и побед есть один совершенно особый перевод, который, по сути, и обессмертил ее имя, навсегда вписав его во все анналы нашей отечественной культуры. Разумеется, речь идет о «Записках у изголовья» Сэй-Сёнагон, той самой книге, на которую в свое время еще совсем юной студентке посоветовал обратить внимание сам Николай Иосифович Конрад.
Не растекаясь особо мыслью по древу, как говаривали в старину (вот, кстати, еще одна курьезнейшая переводческая ошибка, случившаяся при переводе «Слова о полку Игореве» на современный русский язык, но об этом как-нибудь в другой раз), скажу лишь, что Вере Николаевне действительно удалось сотворить самый настоящий шедевр. В чем загадка столь виртуозно вдохновенного перевыражения литературного памятника Японии Х или начала XI века, судить не берусь. Но лично мне кажется, что каким-то уникальным образом сработал пресловутый гендерный принцип. Женщина переводила женщину. И не просто женщина, и не просто женщину.
Ведь как заметила сама Сэй-Сёнагон в своих «Записках», «Но мужчины, они не способны почувствовать сострадание или понять сердце женщины». А тут такая удача. Через какое-то там тысячелетие (Сущий пустяк, не так ли? Особенно, если вспомнить, что у Бога и тысяча лет как один день.), так вот, через тысячу лет в культурном пространстве нашей планеты судьба свела воедино двух женщин, обладающих почти одинаковой ментальностью. Эти две, автор «Записок» и их переводчик, одинаковы, как мне представляется, даже на уровне подсознания. Они одинаково мыслят, они одинаково смотрят на окружающий мир, который, в сущности, остался все тем же. И люди все те же, независимо от того, ходят они в кимоно или щеголяют в рваных джинсах, и проблемы, с которыми они сталкиваются, не так уж кардинально поменялись за последние десять веков.
Вот такое счастливое во всех смыслах совпадение и обеспечило столь достойный результат на выходе. Как я уже писала в очерке о Сэй-Сёнагон, каждая строка буквально поет под пером переводчика, заставляя читателязабывать о том, что он держит в руках переводную книгу. Вы только вслушайтесь в эту музыку слова!
Холодом-холодом вея,
Стелется тонкий ледок.
Или вот еще отрывок, живописное описание зимнего пейзажа на излете ночи.
«Даже самые жалкие хижины казались прекрасными под снежной пеленой. Они так сверкали в лучах предрассветного месяца, словно были крыты серебром вместо тростника. Повсюду виднелось такое множество сосулек, коротких и длинных, словно кто-то нарочно развесил их по краям крыш. Хрустальный водопад сосулек! Никаких слов не хватает, чтобы описать великолепие этой картины».
Но вот, как оказалось, нужные слова нашлись не только в японском языке, но и в русском тоже.
Кажется, после всех излитых восторгов пора бы уже поставить точку, в полном соответствии с рекомендациями самой Сэй-Сёнагон, утверждавшей, что «немногословие прекрасно». Но тут как нельзя кстати в памяти всплыл весьма дельный совет от Маши из мультика про Машу и Медведя. Помните? «Больше чувства! Больше страсти и огня!» Действительно, так и просятся еще несколько легких штрихов, раскрывающих уже личностные качества моей незаурядной героини, а заодно и утепляющих ее образ. А потому еще одна цитата, на сей раз из очень симпатичных воспоминаний московского литератора Александра Трофимова, посвященных Марковой. Трофимов близко знал Веру Николаевну и даже дружил с ней в последние годы ее жизни. По моему разумению, он рассуждает именно о чувствах в самом высоком понимании этого слова.
«Мы пили чай, беседовали, и мне так не хотелось уходить из этого дома. Ее квартира — это что-то необычное для людей моего поколения. Здесь ощущалась связь времен, особенно передаваемая через вещи: старинная мебель, картины, красота обстановки, множество книг — старинных и новых. Здесь человек попадал в иной, отличный от нашего быта мир — мир гармонии и красоты».
Что ж, гармония в доме — это верный признак того, что и в душе его хозяйки тоже царила такая же гармония. Все, кто был знаком с Верой Николаевной, в один голос утверждают, что по жизни она была предельно скромным и порядочным человеком, охотно откликавшимся на любую просьбу о помощи.
«Сострадание — вот самое драгоценное свойство человеческой души. Это прежде всего относится к мужчинам, но верно и для женщин», — утверждает Сэй-Сёнагон в 261 дане своих «Записок». И далее: «Казалось бы, небольшой труд — сказать несколько добрых слов, а как редко их услышишь! Вообще, не часто встречаются люди, щедро наделенные талантами — и в придачу еще доброй душой. Где они? А ведь их должно быть много...»
Наша героиня как раз из числа тех немногих. А еще всю свою жизнь Вера Николаевна была глубоко верующим человеком, что особенно заметно при чтении ее стихов. Впрочем, вера этой женщины была такой же чистой, незамутненной и ненавязчивой, как и она сама. Не мелькала она в храмах на праздничных службах, не старалась протиснуться в первые ряды прихожан с самой массивной свечой в руке, не поучала никого из ближних, как именно надо правильно верить и что надо делать, чтобы спасти собственную душу. Словом, ве