Свеча нашлась. Двигатель заработал ровно, напористо.
— Готово.
Синицын убрал ключ, посмотрел на руки. Они лоснились масляной чернотой.
— Спасибо вам, — сказала женщина. — Вы появились как добрый гном. Чем я могу отплатить вам?
— Подбросить до города.
— Я еду в другую сторону.
— Подвезите меня в другую сторону. Лишь бы к цивилизации.
Она засмеялась.
— Садитесь.
Он открыл заднюю дверцу.
— Нет, — сказала она, — лучше рядом. Меня зовут Ольга Михайловна. А вас?
— Валерий Алексеевич, — представился он и склонил голову в полупоклоне. — Синицын. — Подумав, чтобы успокоить возможные подозрения, добавил: — Кандидат биологических наук.
Она оказалась хорошей водительницей: гнала машину быстро, но, как он чувствовал, осторожно.
— Извините за нескромный вопрос. — Она спрашивала мягко, и в то же время в ее голосе звучала твердая волевая нотка. — Откуда счастливый случай привел вас ко мне на помощь?
— Да вот, — Синицын взглянул на брюки, промокшие до колен от ходьбы через густотравье, — бродил по полям…
— Боже, как романтично! И чего ради? От кого-то убегали?
Сердце екнуло. Он нервно засмеялся: надо же, так легко попала в самую точку. Объяснил как можно беспечнее:
— Я орнитолог. Изучаю птиц.
— И кого же вы изучали этой ночью?
— Коростылей. Дергачей, по-русски. Может, слыхали?
Голос у птицы, честно скажу, довольно гнусный: «крэк-крэк!» — он воспроизвел крик с такой точностью, что она засмеялась.
— Слыхала. В поле неподалеку от дачи. Вы, должно быть, счастливый человек, Валерий Алексеевич. Вокруг суета, масса неустроенности, преступность, а вы ночью по полям, со своим увлечением…
— Странное увлечение, вам не кажется?
— Увлечения всегда кажутся странными. Но я завидую увлеченным людям. Бродить по полям ради птички…
— Я вышел засветло, — оправдываясь, сказал он. — Да вот дергачи особо активны только в темное время…
— И откуда вы вышли? — в ее вопросе, как ему показалось, снова прозвучала нотка подозрительности.
— Из Воскресенки, — сказал он наугад, не зная, где сейчас находится.
— Из Воскресенки?! — она задумалась. — Боже! Да это же километров тридцать отсюда! И все пешком?
— Как видите.
Она взглянула на него внимательно.
Тридцать километров пешком! И не скажу, что на вас это отразилось. В своем кругу я не знаю мужчин, которые способны на такое даже на спор…
Они приехали в красивый дачный поселок, раскинувшийся на краю сосновой рощи. Остановились возле дачи, обнесенной новым зеленым забором из штакетника.
— Откройте ворота, пожалуйста, — попросила Ольга Михайловна.
Он вылез из машины, просунул руку в полукруглый вырез в глухой калитке, нащупал задвижку. Вошел внутрь двора, развел створки ворот в стороны.
Она завела машину внутрь, проехала к даче. Выключив двигатель, поднялась на крыльцо. Отперла дверь.
— Проходите, Валерий Алексеевич. В цивилизацию, как вы просили. Вам стоит умыться.
Они вошли в гостиную.
— Я пойду включу подогрев воды, — сказала хозяйка и, постукивая каблуками по чистому деревянному полу, ушла.
Он остался в гостиной, с интересом оглядываясь, куда же попал. В просторной комнате было светло, уютно. На подставках по углам стояли цветы в горшках, яркие, зеленолистые. Он пощупал один из них и удивился — цветок был искусственный. Круглый стол в центре комнаты покрывала белая холщовая скатерть. Плетеная качалка стояла у окна. Напольные часы показывали время с отставанием на десять минут… И все же здесь витал достаточно хорошо ощутимый Дух казенщины — на гнутых венских стульях вокруг стола он заметил металлические инвентарные бирки. Цветные фотографии на стенах были окованы узкими металлическими рамками, явно не соответствовавшими вкусу хозяйки. Учрежденческая ковровая дорожка лежала в прихожей. На высоком трюмо также красовался криво прибитый инвентарный ярлык. Короче, все здесь оставляло впечатление домашнего уюта и холодности провинциальной гостиницы.
Осмотревшись, Синицын оглядел в зеркале и себя. Осунувшееся за два дня небритое лицо, черная маслянистая полоса на щеке, помятый костюм, промокшие от росы ботинки. Конечно, не бомж, ночующий на вокзалах, но уже и не кандидат наук, привыкший регулярно бриться, носить яркие цветные галстуки и белые воротнички. Поверила ли его объяснениям Ольга Михайловна?
Вода в душе была горячей. Он мылся, с яростью натирая себя вехоткой, словно старался отмыться от чего-то липкого.
— Я возьму ваши брюки, — послышался голос хозяйки, — и поглажу их. Не ходить же вам в мокрых.
Дверь душевой приоткрылась.
— Фу, сколько пару напустили!
Сняв его брюки с вешалки, рука хозяйки исчезла.
— Можно я побреюсь? — набравшись нахальства, крикнул он ей вдогонку. — Бритва здесь есть.
— Брейтесь, — последовало милостивое разрешение.
Потом они пили на веранде чай. Теплый утренний свет пятнами лежал на чисто вымытом некрашеном полу. За окнами чирикали воробьи. Ольга Михайловна с цветастой чашкой в руке уселась напротив Синицына в кресло, сплетенное из тонких пластин бамбука. Ее пышные волосы, пронизанные солнцем, падавшим со спины, казались сияющим золотым нимбом. Лицо хозяйки было серьезным, но глаза ее светились мягкой иронией. Держалась она свободно, словно была знакома с Синицыным сотню лет.
Синицын глядел на нее и ощущал, что пришедший внезапно покой лишает его последних сил. Хотелось закрыть глаза и отключиться. Все пережитое в последние сутки навалилось на плечи грузом душевной и физической усталости.
Хозяйка заметила это.
— Идите-ка поспите, народный ученый, — сказала она, и голос ее прорвался в его сознание издалека, и он, отключаясь, вдруг уронил голову на грудь…
Корреспондент Самохвалова вошла в служебный кабинет Щукина, и он сразу же ощутил: она взвинчена, расстроена чем-то до крайности. Бросив сумочку на подоконник и сняв шляпу, она подошла к столу.
— Здравствуй, моя Вера, моя любовь, — сказал Щукин и протянул к ней руку, чтобы поцеловать нежные, дорогие ему пальцы. Большего на службе он себе позволить не мог. Но Вера не протянула ему руку навстречу. Остановилась в удалении. Сказала каким-то сухим незнакомым голосом:
— Я хотела бы сделать вам, генерал, важное заявление.
Щукин от неожиданности растерялся.
— Ты не выспалась, Вера? — спросил он и потянулся к ней. — Что с тобой, девочка?
— Сергей Павлович, — отстраняясь от него, сказала Вера. — Я прошу пригласить сюда офицера, которому вы безусловно доверяете, и начальника разведки дивизии.
Щукин от изумления не сразу мог прийти в себя.
— Ты не перегрелась? — Он все еще сохранял шутливый тон и коснулся рукой ее лба.
— Сергей! — она резко оттолкнула его от себя. — Я не шучу.
— Надеюсь, ты не собираешься сообщить, что я тебе сделал предложение?
— Дурак!
Это слово решило все. Щукин повернулся к столу, нажал кнопку вызова. Дверь распахнулась, на пороге появился дежурный офицер — капитан со шрамом во всю левую щеку.
— Слушаю, товарищ генерал-лейтенант.
— Срочно ко мне полковника Яшина и капитана Егорова. Придут, ко мне никого не пропускать. Да, даже начальника штаба.
Вызванные офицеры явились почти мгновенно. В недоумении остановились у двери. Срочность вызова и женщина в кабинете комдива не вязались с привычным порядком и армейскими канонами.
— Проходите, садитесь, — предложил Щукин трубным басом. — Вера Николаевна, вы ее, надеюсь, знаете, желает сделать заявление мне при свидетелях. Вера Николаевна, вы готовы?
— Товарищ генерал, — голос Веры дрогнул от волнения. — Вчера поздно ночью, когда я вернулась в гостиницу, у меня побывал майор Бунтик из контрразведки. Во всяком случае, он так представился.
— Майор Буртик, — уточнил полковник Яшин. — Есть такой, знаем.
— Так вот он предложил мне стать осведомительницей и сообщать ему о том, какие разговоры в неслужебной обстановке ведут генерал Щукин и офицеры его ближнего окружения. Надо выяснить, не причастны ли они к заговору против президента. За осведомительство мне обещано материальное вознаграждение. Назначено и второе свидание уже в городе.
В кабинете повисло тягостное молчание. Щукин сидел, сцепив пальцы, и мрачно глядел в одну точку. Прервал молчание полковник Яшин.
— Сволочь, — сказал он. — Пьянь поганая. Не знаю, товарищ генерал, какое решение примете вы, но я бы этого подонка раздавил без жалости.
— Где он назначил повторное свидание? — спросил Щукин. — Когда?
— Завтра. В девять.
— Мы что-нибудь придумаем, Вера Николаевна, — сказал Яшин. — Вы готовы нам помочь?
В девять утра, как и было условлено, Самохвалова с книжкой в руках сидела на скамеечке в городском сквере. Подошел Буртик. Огляделся. Устроился рядом. Достал их кармана газету, развернул ее на весь распах. Голосом монотонным, негромким, не отрывая глаз от страницы, спросил:
— Вы обдумали мое предложение, Вера Николаевна?
— Такие решения в один миг не принимаются.
— Вы имели возможность подумать более суток. А время не терпит. Мое начальство срочно требует информацию.
— Меня смущают сложности…
— Какие сложности! — Буртик насмешливо хмыкнул. — Для вас-то?! Журналистика — это постоянный сбор информации. Контрразведка ее собирает в той же самой мере. Разница лишь в методах приобретения материала. В одном случае он открытый. В другом — тайный.
— Это слова. Жизнь, я думаю, сложнее.
— Конечно, но трудности далеко не такие, как вам кажется.
— Извините, как вас зовут?
— Павел Леонидович, а что?
— Не обращаться же мне к вам «товарищ майор».
— Это верно, — согласился Буртик.
На время разговор прервался.
Бульвар, засаженный каштанами, тенистый и тихий, в эти утренние часы бывал пустынен. По внешней стороне за чугунной оградой катился беспрерывный поток машин. В боковой аллее гуляла молодая женщина с коляской. Старик пенсионер вел на поводке кривоногую таксу. В песке копошились жирные, лоснящиеся сизыми перьями голуби. Стайка воробьев перепархивала с куста на куст, громкими криками выясняя отношения.