— А ты ничего, — отдышавшись от бурных ласк, оценила усердие коллеги Галочка. — Мужчина… Но подучиться кое-чему тебе не мешает…
Курсы были краткосрочными, но результативными. Галочка оказалась способным учителем. Она научила Тиму такому, о чем тот даже в мужских откровенных разговорах не слыхал никогда.
Тиме в Галочке нравилось многое, кроме ее запахов. В восторге тесного общения она сильно потела, и от этого не спасали самые патентованные дезодоранты. Усугубляло положение пристрастие подруги к крепким французским духам. Смешиваясь с горячим потом, они образовывали убойную смесь, которой, как думалось Тиме, можно было морить тараканов. Иногда это начисто отбивало у него всякие желания. Но мужчина потому и мужчина, что его желания возвращаются…
— Привет, Галка! Мне не звонили?
Она вскинула на него глаза и посмотрела с подозрением: не ждет ли он звонка от какой-то другой? Он понял и уточнил:
— Мужик не звонил? Здоровый такой…
Она задорно засмеялась.
— Разве по телефону видно, здоровый он или тощий?
Приступ ревности был исчерпан, и они занялись делами.
Звонки начались где-то около одиннадцати. Два раза звонили читатели, потом, наконец, позвонил ион. Спросил:
— Вас заинтересовали мои бумаги?
— Да, — сказал Тима. — Интересные документы. Взрывной силы.
— Эт-точно, — хмыкнул полковник юстиции в отставке. — На Казанском вокзале, в автоматической камере хранения. Ячейка 82. Код 1881. Найдете черный «кейс». В нем все, чем я располагаю.
— Я должен заплатить?
— Не надо. За справедливость не платят.
— А «кейс»?
— Сохраните, я за ним загляну.
В трубке прозвучали сигналы отбоя.
Жаров поднялся с места.
— Галочка, я на часик сорвусь. По делу.
Он светился рыбацкой радостью, которую рождает неожиданно крупный улов.
«Кейс» оказался небольшим, но весьма увесистым. Тяжесть его рождала приятное чувство прикосновения к тайне. Несколько раз — еще на вокзале, потом в метро Жарова подмывало нестерпимое желание раскрыть и взглянуть на содержимое. Однако усилием воли он удерживал себя от искуса. Бумажки, которые лежали в «кейсе», требовали отношения бережного и осторожного. Он понимал — выдавать публике свое любопытство не стоит. А вдруг — не приведи господь, за ним кто-то присматривает?
Как и утром, Тима взбежал на третий этаж по лестнице. Вихрем ворвался в комнату. Галочка подняла на него глаза, оторвавшись от бумаг. Тима жестом туземца-победителя, за волосы ухватившего башку врага, поднял «кейс» над головой и улюлкжнул негромко, по-киношному:
— Йя-я хоу!
Удача бодрила, как доброе вино. Свежий, совсем не резкий, утренний запах Галочки пробудил сладострастные желания. Посмотрев на нее, Тима улыбнулся.
— Сейчас закончу с бумажками, закроем дверь. Идет?
— Главное решить — стоит или нет, — озорно засмеялась Галочка, всегда готовая к легкому флирту. Весело и торопливо она стала убирать со стола все лишнее, что могло им помешать. Случайно задела авторучку, и та скатилась на пол.
Галочка отодвинула стул, нагнулась, стараясь разглядеть, куда закатилась потеря.
Тима в этот момент открыл крышку «кейса»…
Взрыв был ужасающий. В кабинете, вспухшем от вырвавшихся наружу газов тротила, наружу вылетели оконные стекла. Дверь сорвало с запора, и она с грохотом ударилась о коридорную стену.
Здание вздрогнуло до фундамента.
Жарова разнесло на куски. Кровь забрызгала потолок и стены.
Оглушенная, заикающаяся от пережитого ужаса, Галочка выбралась из-под стола. Ручка, ценой не превышающая тысячу рублей, спасла ей жизнь: оказавшись в центре взрывного ада, Галочка отделалась шоком и несколькими царапинами…
С Казанского вокзала Квасов возвращался в приподнятом настроении. В смутное время «лимон» в кармане совсем не пустяк. «И всего делов-то, — думал Квасов с удовольствием. — Раз-два — и гроши в кармане».
Он проходил мимо киоска, в котором торговали всякой всячиной — от водки и шоколада до презервативов и воздушных шариков. Позади послышался звук мотора. По переулку шла машина.
Подскочив на крышке канализационного люка, самосвал грохнул всеми своими железными сочленениями. Квасов инстинктивно повернул голову и в последнее мгновение жизни увидел над собой капот машины с надписью «ЗИЛ». Бампер ударил его по бедрам, придавил к углу киоска, размазал по стенке и отшвырнул изуродованное тело на асфальт.
Освобождая бренную душу от обязанности носить обувь, с ног Квасова сорвались и разлетелись в разные стороны ботинки со стоптанными каблуками.
Испуганно вскрикнула женщина, стоявшая у столба, заклеенного объявлениями. С матом выскочил из палатки перепуганный и разъяренный продавец.
Взревев двигателем, самосвал рванулся вперед, заскрипел тормозами у поворота, круто свернул направо, подрезав нос «жигулю», который резко вильнул и выскочил на тротуар…
На следующий день в «Московской правде» появилась обычная для последних лет информация:
«Всего за минувшие сутки в городе зарегистрировано 183 преступления, 114 из них уже раскрыты. Из шести убийств расследованы два, из разбоев — один, из девяти грабежей — пять. Из пяти случаев нанесения тяжких телесных повреждений расследованы четыре. Два раза изымались наркотики. Произошло 37-краж — 23 из них раскрыты по горячим следам. В 10 крупных ДТП пострадали 12 человек. Произошло два самоубийства, три человека пропали без вести. За сутки угнано 46 автомобилей, нашли пока 27».
Фамилии Квасова нигде не упоминалось. Был человек — стал простой статистической единицей, войдя в число двенадцати лиц, пострадавших в дорожно-транспортных происшествиях. В графу «убийства» эта единица не попала.
Общественный скандал с убийством журналиста набирал силу. Каждый день секретарь клал на стол Дружкову кипу газет с гневными и скорбными заголовками. Четвертая власть испугалась и переполошилась. Заранее было трудно угадать, что джинн, выпущенный из бутылки, окажется столь огромным. Надо было усиливать меры безопасности, прикрывавшие операцию.
Днем Дружков по закрытой линии связи вышел на шефа военной разведки.
— Слушай, Лыков. Прежде чем что-то сделать, ты всегда думаешь?
— Странный вопрос.
— Нисколько. Мне вот кажется, что, бывает, ты не думаешь.
— Почему?
— По кочану, господин генерал. Я слышал, ты собрался подавать в суд на «Московские вести». Так?
— Так. Никому непозволительно клеветать на армию и ее министра, не имея доказательств их вины. За подобное положено давать по рогам.
— Значит, военное ведомство в споре с газетой правб?
— Естественно.
— Ты слыхал, что сам президент заинтересовался этим делом? Особенно после этого страшного взрыва. Его волнует вопрос, кто подставляет авторитет властей под такие удары.
— Во всяком случае, не военные.
— Отлично, Лыков. Тогда я ему со спокойной совестью доложу, что твои лихие орлы водили Жарова по Москве. Вопреки закону, без разрешения прокуратуры. И приложу фотографии. Я чувствую, ты уже думаешь, куда тебе упрятать исполнителей. Я угадал? Так вот, трогать их не советую. И не во мне дело, Лыков. Если до происходившего дознается пресса — твоя песенка спета, господин генерал. Так что ты решил?
Лыков долго молчал, тяжело дыша в трубку. Наконец собрался с силами.
— Я должен посоветоваться с Хрычевым.
— Э, нет. Крайний в этом деле только ты. Тебе и отвечать. Президент Хрычева не сдаст. А тебя раздавят.
— Что от меня надо?
— Уже мужской разговор. Отзови заявление из суда, раз. Уничтожь материал слежки за Жаровым, два. И никому эти дела не поручай. Сделай сам. В случае чего не отрицай, что имел зуб на мальчишку. Ты ведь и в самом деле его ненавидел, верно?
— Я…
— Не надо объяснений, Лыков. Пока служи. И помни: я не терплю, когда финтят. Короче, если мне понадобится твоя услуга, ты ее окажешь.
Лыков еще держал трубку возле уха, а в ней, словно подчеркивая решительность последней фразы Дружкова, запихали частые сигналы отбоя.
Лыков несколько минут сидел ошеломленный неожиданным поворотом событий. Он понимал, перед какой бездной остановился и что любой неверный шаг станет в его карьере последним. Вынув из кармана большой чистый платок, отер лицо и шею. Платок сразу стал влажным. Нажал кнопку аппарата внутренней связи.
— Слушаю, товарищ генерал, — отозвался готовый на подвиг порученец.
— Заявление в суд не отправили?
— Пока нет. Оно вами не подписано.
— Текст моего протеста в прессу?
— Тоже у меня.
— Принеси мне всю папку. Надо над ней еще подумать…
— Слушай, Алексей, — голос Дружкова был мрачен и холоден, — ты беспокоился, что пресса не обыграет случай с Жаровым. Так?
— Ну.
— А вот она уже переигрывает. Прошла неделя, а звон идет. Всполошились, козявки! Я понимаю, скоро все это уляжется. Будут другие события. Но меня беспокоит одно слабое место.
— Какое?
— Пиротехник. Как ты его называл? Чекан?
— Да, Женя Чекан, а что?
— Не догадываешься?
— Зачем, Иван Афанасьевич? Борзые рванули по следу Хрычева…
— Это так, но в целом сложилась не очень хорошая обстановка. Вся истерия с похоронами, с почестями… В такие моменты в людях возникает психоз покаяния. Уверен, твой Чекан уже догадался, для кого он готовил тот чемоданчик…
— Может, все же не надо? Мы с ним в одной бригаде…
— Надо, Федя, надо. Теперь в одной бригаде мы с тобой.
— В торговом зале у нас бомба, — голос заведующей магазином Зинаиды Петровны Кошкиной дрожал от волнения. Дежурный по отделению милиции сразу почувствовал — это не розыгрыш. Записав адрес магазина, он посоветовал:
— Закройте магазин. Бомбу не трогайте. Эвакуируйте людей из торгового зала. К вам скоро приедут минеры.
В тот день дежурную группу специальной службы по разминированию возглавлял майор Евгений Васильевич Чекан, специалист высшего класса. Как никто другой он умел обезвреживать самые хитроумные взрывные устройства, в то же время был способен соорудить еще более изощренные мины-ловушки.