ась прервать паузу.
– А я вот мечтаю стать кинологом. И жить за городом, в деревне, вместе с собаками. Вам, наверное, это трудно понять. По вам сразу видно, что вы любите жить в больших городах, вы – истинный горожанин, ну, что ли, от сердца. И наверное, там, в лесу, где одни березы и сосны, вам стало бы скучно.
– Там еще есть озеро, а когда заходит солнце, оно отражается в зеркальной воде. И желтые кувшинки, много-много желтых кувшинок, а на берегу кустик молоденькой сирени, такой гибкой, что, когда идет дождь, кажется, она вот-вот сломается под его струями. А чуть поодаль виднеется старое дерево – на нем ни одного листочка. Странно, нет жизни в нем, а оно стоит много веков. Словно мумия. Но, в отличие от мумии, все равно живое… А когда бежишь по лесной тропе, и ветер в спину, и дождь в лицо, и Чижик впереди…
Я не заметил, как остановился и говорил, говорил, глядя куда-то вдаль. Словно видел свою маленькую родину, словно разговаривал с ней или просил у нее прощения. Рита смотрела на меня широко открытыми испуганными глазами. И я очнулся, едва она осторожно прикоснулась к моему плечу.
– Ростислав Евгеньевич, Ростислав Евгеньевич…
– Что? А? Ах да. – Я улыбнулся и встряхнул головой, словно пробуждаясь от сна. – Рита… Это я так… Вспомнил…
Она еще больше изумилась.
– Вспомнили? А Виктория Олеговна говорила, что вы никогда не были в деревне. Даже говорила, что вас следует поместить в Книгу рекордов Гиннесса как человека, который ни разу не бывал на природе и ни разу не желал туда попасть. Говорила, что вы предпочитаете только холодный морской пейзаж. Так ругала вас за это.
– Виктория Олеговна? – я рассмеялся. – Правильно говорила Виктория Олеговна. Я нигде и не был. Ритм жизни такой… А это так… Монолог из одной роли, которую я так и не сыграл до конца.
– Жалко, – тихо ответил девушка, то ли жалея о моей роли, то ли о том, что я так и не побывал за городом. – Но вы говорили так натурально, словно всю жизнь прожили в лесу. Вы, наверное, очень хороший актер.
Я искренне расхохотался.
– Да, Рита. Иногда я и сам начинаю в это верить. Ну, идем, твой Джерри уже замерз. А ты… Ты и впрямь славная девушка.
Мы медленно приблизились к подъезду.
– Вы… Вы какой-то другой. Не такой, как я думала.
– Наверно, – я пожал плечами. – Люди в определенном возрасте круто меняются. Это, пожалуй, случилось и со мной.
– А я так не хочу, нет, не хочу! – Рита покачала головой, и мне показалось, что она вот-вот расплачется, как ребенок. – Я не хочу измениться. Неужели когда-нибудь я так просто смогу изменить своей мечте и уже не захочу жить в деревне? И все только потому, что стала старше!
Она от возмущения топнула ножкой.
– Там трудно жить, Рита. Впрочем, я лгу. Там жить, пожалуй, легко. Просто не каждый сможет.
Я распахнул двери подъезда, куда первым вбежал Джерри.
– Ростислав Евгеньевич, – Рита вдохнула воздух и резко обернулась ко мне. – А эта женщина. Такая белокурая, кудрявая, она к вам приходила сегодня утром… Вы на ней женитесь?
Я легонько похлопал Риту по зардевшейся щеке.
– Не задавай лишних вопросов. К тому же, я ведь женат.
Рита резко отвернулась и побежала вверх по лестнице, вслед за собакой. Я не стал ее догонять, а закурил и оглядел задумчивым взглядом пустой двор. Я не был женат, и не было у меня никакой белокурой женщины, впрочем, как и не могло быть Риты. Интересно, если бы она узнала, кто я, любила бы так, как сейчас? Вряд ли. Она любила артиста Ростислава Неглинова. Хотя, как ни странно, его она знала гораздо меньше, чем меня.
Некоторое время я провел в полном спокойствии, по-прежнему изучая биографию Ростика. Я даже пожалел, что он не великий артист, иначе смог бы запросто прочитать про него в ЖЗЛ. А вечерами вместе с Ритой выгуливал Джерри. Это были приятные весенние вечера. В них было что-то домашнее и отдаленно напоминающее мое прошлое. И все же привязаться к Рите я так и не смог, а тем более полюбить. Я постоянно чувствовал, что играю роль человека, которому может принадлежать и эта юная девушка, и эти весенние, прохладные вечера. Но я здесь был ни при чем.
Несколько дней спустя я неподвижно сидел у телевизора, уставившись в экран бессмысленным взглядом. По всем программам крутили рекламу с моим участием. Именно моим, а не Ростика. В которой я играл роль кофемана. И надо сказать, играл неплохо. Мне даже самому захотелось купить этот безвкусный кофе и вдоволь им напиться. Одно тревожило – меня наверняка узнают в Сосновке и кто-нибудь попытается меня разыскать. А это мне нужно было меньше всего. Но тревожился я напрасно. Позднее я понял, что меня не узнали вообще. И я окончательно перевоплотился в Ростика.
А на следующий вечер позвонил Лютик. Он задыхался, словно пробежал не меньше километра. И я даже почувствовал, как пот стекает по его лбу.
– Ростя, подлец, опять лег на дно! Тут такое творится! Наконец-то твою наглую харю оценили по достоинству! Вся студия на ушах! Бегают, допытываются, что за красавец такой объявился! Хотя лично я в этом сомневаюсь, но дело вкуса! Это же надо! Столько лет снимался в рекламах, кстати, более содержательных и не таких врущих, а засекли только теперь! Вот житуха! Не знаешь, где споткнешься, а где взлетишь! Похоже, ты уже на подлете, парень! Но ты сам понимаешь! Я – твой товарищ! Кстати, единственный! Запиши это! Когда ты тот скандал закатил, обозвав всех продажными скотами, в том числе и меня, я от тебя не отвернулся! И за ноги, между прочим, держал, когда ты из окна бросался, ну ты парень благодарный, я знаю, друга старого не бросишь!
Я ничего не понимал, но в секундную паузу, когда Лютик вытирал пот со лба, успел вставить робкую просьбу говорить яснее.
– Да куда уж яснее, подлец! Завтра вечером встречаемся в «Банзае». Там один жирный индюк будет, продюсер, в общем… Я за эти дни почву прозондировал. С этого козла можно больше всего надоить, к тому же баба его, похоже, в тебя втюрилась и хочет только с тобой сниматься, в паре. Так что он у нас в кармане. Мы еще такие бабки заломаем, еще поторгуемся! Фу-у-у, – вновь на секунду остановился Лютик, переведя дух.
– А где сниматься-то? – осторожно спросил я.
– А тебе какая разница! Ты что – придурок? Это потом ты сам выбирать будешь, тем более что выбирать все равно не из чего, а теперь проглатывай все, что дают, усек? В общем, так, одно железное условие – режиссер только я! Ну же, чертяка, усек?
Я ничего не понимал. И согласился, поскольку мне действительно было все равно – кто режиссер. Это Ростик мог решать. Мне оставалось лишь покориться.
– И еще, гад, умоляю, не наклюкайся! Иначе ты такое начнешь молоть! Убью! В общем, чтобы при параде и главное – сочини нежные глазки дамочке, подозреваю, что все решает она.
Про дамочку я вообще ничего не понял. У нее есть муж, который почему-то должен давать деньги, чтобы она играла в любовь со мной. Но спросить ничего не успел. Послышались короткие гудки, словно продолжение отрывистого дыхания запыхавшегося Лютика.
Честно признаться, я впервые шел в ресторан. Поэтому нарядился в тот же светлый костюм, серебристый галстук и черную рубаху. Взять что-либо другое из гардероба Ростика не хватило наглости. Я взглянул на себя в зеркало и остался доволен собой. Заключительным аккордом к утонченному стилю стал флакон мужских духов, половину которого я на себя и вылил.
Едва переступив порог квартиры, я нос к носу столкнулся с Ритой.
– Ой, какой вы красивый, Ростислав Евгеньевич!
Я с досадой подумал, что она слишком уж расхваливает красоту Ростика. Разве это дело – постоянно делать комплименты мужчине, даже если он и артист?
– Это ты красавица, – вяло защитился я.
Рита стояла передо мной взлохмаченная, в закатанных потертых джинсах, стоптанных тапочках и крепко держала в руке заполненное мусорное ведро.
– Ну что вы! Я тут уборкой занимаюсь. – Она покраснела и спрятала ведро за спину. – А вы, наверное, идете на свидание?
– Ага, девочка. На деловое.
Личико Риты озарилось мягкой улыбкой.
– Значит, вам повезет. Примета такая, – и она показала полное мусорное ведро.
Не знаю, насколько мусор может быть хорошей приметой, но Рита оказалась права. С этого вечера начался отсчет моей новой жизни. Вернее, жизни Ростика, в которой он сам не принимал никакого участия.
Мы встретились, как условились, в ресторане «Банзай». Швейцар долго, пожалуй, слишком долго передо мной раскланивался, пропуская вперед. Я с опаской поднялся по высокой лестнице с позолоченными перилами и очутился в уютном круглом зале, который был не велик и не мал. Но места хватало и для воздуха, и для доверительной обстановки.
Девушки в атласных кимоно, узнав мою фамилию, почтительно провели меня за столик, напротив которого распростерся «японский садик». Еще никто не подошел, и мне ничего не оставалось, как созерцать этот экзотический уголок, освещенный напольными разноцветными фонарями. Он действительно имитировал картинку живой природы Страны восходящего солнца – озера, скалистые утесы и горы. Маленький прудик с горбатым мостиком, где плавали искусственные цветы лотоса, карликовые растения в стиле бонсаи, замшелые камни. Довольно эффектно смотрелось в этой композиции старое дерево, на котором закрепили вьющиеся растения. А насыпные горки и извилистые каменистые дорожки создавали иллюзию большого пространства… Я вдруг вспомнил, как несколько лет назад, в Сосновке, отдыхала группа японцев, которым я показывал наш заповедник. Маленькие японцы, задрав головы, с восхищением смотрели на высоченные могучие сосны. Казалось, что лилипуты посетили страну Гулливера и терялись в ней. Японец, с которым я особенно подружился, заявил, что один из основных принципов японского народа – через малое видеть большое. Поэтому у них так развито древнее искусства бонсаи – на замкнутом миниатюрном пространстве воспроизводить бесконечное и великое.
– Ваша беда, – сказал мне на плохом русском японец, – что вы хотите сразу бесконечного и великого. Вы не желаете посидеть и подумать над моделью мира. Вам нужен сразу весь мир. Но ведь модель легче исправить и усовершенствовать. А вы норовите перевернуть мир за раз. Это плохо.