– Меня и теперь раздражает. Просто хочу привыкнуть к своему раздражению. Ты не против?
Вика недоуменно пожала плечам и стала поливать цветы, точнее – спасать от высыхания. Похоже, она мало знала своего мужа. И похоже, он ее не так уж и любил.
Из ванной комнаты я вышел бодрый и свежий, старательно вытираясь махровым полотенцем. И заметил на себе пристальный взгляд Вики. Я смутился.
– Как ты собираешься жить, Вика? В этом доме, в одной квартире со мной? – решительно спросил я.
Я уже знал женщин и поэтому решил предостеречь Вику, если она посягнет на мою независимость.
Вика была женщиной деловой и очень умной. Поэтому все выглядело довольно просто.
– Как жить? – Она ехидно усмехнулась. – Как живут муж и жена. Как в основном живут.
Я не знал, как живут муж и жена, поскольку ни разу не был женат.
– И как они в основном живут? – с тревогой поинтересовался я.
– Они просто живут в одном доме. Жить в одном доме – не обязательно любить, вот доверять – желательно, еще лучше – научиться понимать друг друга. Но главное… Это жить в одном доме.
Мы стали жить в одном доме. И я еще не знал, насколько Вика полна решимости меня спасти…
А в это время справедливые коллеги поспешили бросить мне в лицо свое праведное презрение. Кто-то перестал со мной здороваться, кто-то прятал глаза при вынужденной беседе. А кто-то даже находил смелость высказаться типа:
– Как жаль бедную девушку. Совсем молоденькая была. А как талантлива! И как тебя любила…
В этом месте повисала многозначительная пауза, и новоявленный поклонник Любаши, с которой он в жизни и словом не перемолвился, спешил смыться. Наверняка будучи уверенным, что нанес мне рану прямо в сердце. Мое сердце молчало. И не корчилось от раны. Оно отлично усвоило, что теперь пришел его черед расплачиваться за славу. Моему сердцу нужно было выдержать.
Я ни строчки не прочитал из той липкой грязи, что вдруг обрушилась на меня. Но охотников пересказать статьи в мельчайших подробностях оказалось предостаточно. Конечно, мне в лицо не бросали обвинения, что это я схватил Любашу и затолкал ей в рот пригоршню сильных транквилизаторов. Но выяснилось, что я, ее самый близкий (как оказалось) человек, бросил девушку в труднейший период жизни. И не просто бросил… Тот, которого она, как оказалось, любила всю жизнь… В общем, все вдруг запричитали о безвременно закончившейся жизни, о безнадежно загубленном таланте – и все по вине какого-то сомнительного донжуана.
И я вспомнил, как Лютик меня предупредил: не связывайся с отверженными, вскоре сам окажешься в их рядах. Лютик имел большой опыт в инквизиторском деле. Хотя наверняка состоял там на должности мелкого интригана. Тем не менее его прогнозы оправдывались.
Но я не страдал от ран, нанесенных предательскими ударами. Мое сердце тихо и молча жалело Любашу. Я ничем не мог ей помочь. Единственным достойным поступком в ее память стать визит к Лютику. Чтобы откровенно плюнуть в его сытую рожу. Нет, не просто плюнуть, а врезать по морде так, чтобы он долго не смог очухаться. Раны в сердце, подлые, исподтишка, я наносить не умел. Может быть, еще просто не научился.
Первым делом я позвонил Люциану и тоном, не терпящим возражения, заявил, что категорически отказываюсь с ним работать.
– Может быть, Ростя, стоит поговорить об этом с глазу на глаз? – приторно-ласково прошипел в трубку Лютик.
– Стоит, с глазу на глаз, еще как стоит.
Вика молча слушала наш телефонный краткий разговор. И дружески положила руку на мое плечо в знак поддержки.
– Это давно нужно было сделать, Слава, – как всегда нравоучительно заметила она. – Я всегда говорила, что кино погубит тебя. Как не раз уже губило. И единственный выход – уйти оттуда.
– И куда, если не секрет? – Я поднял на нее уставший побитый взгляд.
Вика развела руками.
– Столько кругом жизни. А ты все цепляешься за иллюзию. Ты должен повзрослеть, Слава.
Я вдруг отчетливо понял, что для настоящего Ростика она была не столько женой, сколько матерью. И ее это устраивало, чего нельзя было сказать о Неглинове.
– Послушай моего совета, Слава. Я еще никогда плохого совета не давала и всегда попадала в точку. Тебе это отлично известно. Уходи из кино.
– А не проще ли уйти к другому режиссеру?
Вика невесело усмехнулась и провела ладонью по длинным смоляным волосам. И сощурила узкие восточные глаза. Она была красавица, Вика. Но Ростик, видимо, предпочитал славянский тип.
– К другому режиссеру… Проще, наверное, но разве это выход? Так ли мало среди режиссеров тех же Лютиков? А где гарантия, что другие будут другими?
– Гарантии ни в чем нет, Вика. Даже в твоем преуспевающем банке. Но всегда есть шанс. И я им воспользуюсь.
Вика села на плюшевый диван, забросила ногу за ногу и закурила, не отводя от меня своих черных восточных глаз.
– Как все же мы с тобой долго не жили вместе. Я уже стала тебя забывать.
– Это хорошо или плохо?
– Не знаю, но в одном я ошиблась – ты взрослеешь, Слава. Раньше бы ты побежал к Лютику на поклон. И вряд ли смерть Любаши тебя остановила. Теперь ты хотя бы пытаешься отыскать более честный выход.
– А еще я однажды умирал, если ты не забыла. И уже только поэтому поступать так, как раньше, – невозможно.
Вика аккуратно затушила окурок в черной фарфоровой пепельнице. Встала, отряхнула костюм, словно на плюшевом диване было много пыли, и взяла дипломат.
– Ну что ж. Поступай как знаешь. Но в итоге ты вернешься. К моему решению. Но, конечно, не ко мне. – Она вызывающе встряхнула черными блестящими волосами.
И мне на миг показалось, что она больше всего в жизни хотела, чтобы я ответил: «А почему бы и не к тебе, Вика?» Но я промолчал.
А потом в течение первой половины дня я обзванивал всех знакомых и полузнакомых режиссеров и продюсеров, даже вспомнил о Песочном. Разъяснял, насколько позволяло красноречие, какой я великий актер и как меня уважает заграничная пресса. И везде слышал вежливый и сухой отказ: в таких, как я, типажах, не нуждаются. А кто-то даже не преминул ехидно заметить, что читали обо мне совсем другие отзывы. Позже, в течение второй половины дня, я настойчиво обивал пороги киностудий, даже приходил со своими плакатами, с которых супермен Ростик с сигарой в зубах, в широкополой черной шляпе, белом костюме и серебряном галстуке, улыбался голливудской улыбкой. Наступив на горло собственной песне, я захватил все хвалебные статьи, которые взахлеб кричали, что я гениальный актер и мой дебют обязательно положит начало золотой эры отечественного кинематографа. Мне разве что хватило совести не заявить, что я красивее Алена Делона и происхожу не иначе как из рода Романовых.
На порогах студий, в кабинетах и павильонах при моем появлении воцарялось молчание. Никто не бросался к гениальному артисту с распростертыми объятиями, никто не забрасывал меня цветами и комплиментами, не жаждал автографа и не умолял удостоить чести сыграть в том или ином кинофильме. Я окончательно проиграл. Сердце все же заныло от нанесенной раны. И уже меньше плакало по Любаше.
Мимо меня пролетела Бина. Как всегда, бесцветное и серое ее личико выглядело проигрышно на фоне ярких тряпок, в которые она была разодета. И все же она не выдержала, остановилась. Она не могла упустить возможность дать оплеуху своему бывшему возлюбленному.
– Ну что, Неглинов, говорила тебе, что любить нужно только одну женщину. Только одна была способна показать тебе рай. И тебе ее даже не пришлось искать. Она была перед твоими близорукими глазами. Остальные были способны лишь затянуть тебя в ад. А там пустота, одиночество и боль. Бесконечная, бесконечная боль… Ты мне ноги должен был целовать за то, что тебе сделали одолжение и дали роль в нашем фильме.
– Ты знаешь, Бина, если бы мне пришлось выбирать… Я бы, наверное, и теперь предпочел ад. Если рай такой, каким ты его видишь. А насчет ног… Ноги пусть тебе целует Песочный. Пока не рассыплется окончательно. Хотя… По идее, это ты должна ему кланяться и молиться за его здравие. Без него тебе не видать ни ада, ни рая. Жаль, что ты до сих пор это не поняла…
Я резко развернулся и пошел прочь, все быстрее, быстрее. Мне хотелось оказаться на свежем воздухе. Сердце мое тарахтело. Оно уже плохо справлялось с работой. Оно рвалось на улицу, на свежий воздух. И там, прямо у двери я столкнулся с Лидой. Похоже, все женщины мира сегодня сговорились доконать меня. Это не удалось ни режиссерам, ни продюсерам, ни директорам, зато было под силу им.
Стандартная топ-модель стояла напротив меня, уперев одну руку в бок, а другой держа сигарету. Где-то вдалеке крутился Подлеев, не решаясь ко мне подойти. Я вдруг заметил, насколько он похож на Эдика. Удивительно, но участь Лиды, похоже, предрешена. Ей выпал такой крест – всю свою жизнь проводить с Эдиками, которые липли к ней, как мухи на мед. И она этот крест несла достойно. Впрочем, я был уверен, что в прошлом Подлеев был таким же мальчиком из рекламы. Лида вновь сделала свой выбор. Правда, теперь он дорого стоил. Фильма еще не существовало в природе, но о нем уже столько писали и говорили, что казалось, все «Оскары» мира дерутся за право принадлежать Подлееву.
– Н-да, Ростик, – Лида дыхнула мне в лицо сладковатым сигаретным дымом. – Хорошая была девушка Люба. Правда, слегка простовата. Но у каждого свой вкус. У Горлеева вкус подороже.
Я смотрел на эту холодную разукрашенную куклу бессмысленным взглядом, и мне казалось, что мое сердце уже просто не бьется. Боже мой, что же это происходит? Мертва хорошая девушка, и никому нет до этого дела. Более того, они ни капли не чувствуют ни чужого горя, ни своей вины. Ведь эта топ-моделька безжалостно отпихнула Любашу, заняв ее место не без помощи Лютика, а потом они вместе с Подлеевым устроили публичную казнь. Которую Любаша уже не смогла пережить… Я смотрел бессмысленным взглядом на этот топ-стандарт и думал – такие, как она (или как Бина), выдержали бы все. Но с ними подобное не могло случиться. Они не ведут откровенную войну, какую вела Любаша, пусть неправильную, пусть наивную, пусть некрасивую, пытаясь ошибочными импульсивными поступками добиться цели. Нет, эти никогда себя не казнят. Потому что это они стреляют в спину и уже раненых добивают на месте.