Я задумалась. Было ясно, почему он говорит со мной об этом. Уж не по личному же глубокому расположению.
– Не знаю, Ворон. В ту ночь я видела на дворе Пулю. Но…
– Пулю, значит, – он задумался.
– Но я не думаю, что… понимаешь, у Пули, у нее роман с парнем одним из ее же отделения. А он часовым был. Я их уже как-то в караулке застукала. Ну и в эту ночь тоже так. Трахались они просто. Она шла оттуда как раз.
– Что за парень, ты знаешь?
– Да, конечно. Это Ким. Кореец из ее отделения.
Ворон кивнул.
– Спасибо.
– Пуля навряд ли, – повторила я, – а так даже не представляю. В голове не укладывается. И потом, Ворон, это же кто угодно мог быть. Люди ходят по городу, откуда мы знаем, у кого и с кем связи. Может, у кого-то брат или отец в дружине…
– Да, это так. Надо все проверить. Спасибо, Маус.
Он положил руку мне на плечо, и мне стало вдруг так хорошо. Как в старые времена, когда мне было четырнадцать. Когда Ворон посмотрит, улыбнется, и весь день ходишь счастливая.
– Спасибо, – повторил он, – если бы не ты и такие же умные ребята, мы бы сейчас были в полной жопе, это честно, Маус.
Дане я велела сидеть дома, потому что мало ли как закончится бой. И действительно – сейчас в этом бардаке и посреди этого крематория с замерзшими убитыми только Даны не хватает. В конце концов, если меня убьют, но уцелеет кто-то из командования или моих друзей, Дану не оставят одну. Она теперь это знала.
Но я сказала, что вернусь во вторник вечером. После работы. И она послушно дожидалась меня дома.
Одно было хорошо, на работе уши будто разложило. Все-таки контузия временной оказалась, и то хлеб. Голова, правда, начала болеть, но в последнее время это уже в порядке вещей. А вот слышать я стала нормально.
Яра взглянула на меня с интересом.
– В городе ходят слухи, дружину Горбатого разбили. Это правда?
– По-моему, тут не только слухи, – пробормотала я, – грохоту было до самого Ёбурга, нет?
– Да, бой был хорошо слышен, – согласилась Яра, – так что, правда это?
– Ну да, – кивнула я, – Горбатого больше нет.
Яра едва заметно усмехнулась.
– Ладно. Иди снег разгреби на заднем дворе, сейчас поставка приедет.
Я работала до вечера, но раннего – еще даже не стемнело. Взяла на талон хлеба и шоколада – мы заслужили. И пошла домой. Усталость валила с ног, и я думала о том, что все кончилось. Все! Долбанный бой. Трупы во дворе Танки. Работа эта идиотская. Сейчас приду домой, сядем с Даной. Сварим кашу, откроем банку тушенки, хлеб опять же свежий. Поедим шоколада. Нажремся! От пуза, чтобы встать было трудно. С утра я съела в Танке небольшую миску каши, у нас теперь, наверное, всегда будут варить на всех, так что с голоду не помрем. Но сейчас у меня было привычное состояние полуголода, когда кишки присохли к позвоночнику, и уже начинает пошатывать. Нормальное в принципе состояние.
Зажжем свечи, поедим. Я расскажу Дане сказку… может, про бой расскажу, но чтобы не страшно. Про то, как мы всех разгромили и добычу потом собирали всю ночь. Потом она попросит про «старую жизнь», и я ей тоже что-нибудь расскажу… например, я еще про зимние игры не рассказывала. Как мы в детстве на санках катались. Горки ледяные заливали. Еще вот что надо рассказать – про Новый Год. Интересно, она с матерью вообще праздновала? Надо ей будет подарок придумать какой-то. Мне бабушка раньше дарила. А Дане я расскажу, что Дед Мороз ночью приходил. Если она знает, кто такой Дед Мороз…
И вдруг такая мысль у меня родилась – как же хорошо, что я тогда Дану к себе взяла!
А ведь не хотела, думала, что мать меня бы изругала за это.
А не было бы Даны – я бы сейчас дома сидела одна. И поговорить не с кем. И обнять некого. А Дана… у меня вдруг сердце захолодело. Дана сейчас лежала бы трупиком под камнями. Хотя может и скелета не осталось бы – крысы едят целиком.
Получается, что я ей стала вроде матери, подумала я. Только не так, как моя. Я для Даны – такая мать, какую хотела бы себе. Чтобы обнимала, кормила вкусненьким и рассказывала что-нибудь хорошее. Чтобы не била, прощала, называла лапочкой или еще как-нибудь.
И получается, что быть такой матерью – это примерно так же хорошо, как иметь такую мать самой. Хотя как я могу сравнивать – ведь на месте Даны я не была, и нормальной матери у меня никогда не было. Но ведь вот есть же откуда-то представление, идея такая – какой должна быть нормальная мать? В книгах я об этом не читала.
В таких мыслях я дошла до дома.
Уже за несколько сотен метров почуяла неладное. Что-то не так, а что – не пойму. Как-то тихо было вокруг дома.
В темноте ничего не разглядишь. Может, изменилась местность, но я особенно ничего не видела. Только ускорила шаг.
Ни шевеления, ни горячего дыхания в подъезде. На площадке я едва не споткнулась о темное тело. Бедная Кара лежала вытянувшись, закрывая проход к ступенькам. Я наклонилась к собаке. Пощупала рукой – тело окоченевшее уже. Сдохла? Собаки обычно куда-то забиваются, чтобы умереть, например, от болезни. Конечно, я не знаю точно, мало собак в жизни видела. Но вроде бы это так.
Я стиснула зубы. Спокойно. Нужен свет. Гробовая тишина в подъезде, все как вымерли. Я достала 112-й и включила подсветку.
Морда собаки была оскалена, карий глаз широко открыт. Вся грудная клетка разворочена прямым попаданием, кровь блестела на рыжей шерсти.
Так, серьезные люди побывали. Я переступила через собачий труп и стала подниматься, не убирая пистолета.
Наша дверь была снесена начисто. Валялась на полу.
– Дана, – позвала я дрожащим голосом. Никто не ответил. Тогда я вошла внутрь.
Вся наша мебелишка, сбитая как попало из ящиков и досок, была разметана и раскидана по квартире. Сундук вскрыт. И совершенно пуст, припасы подобрали начисто. Но даже это мало тронуло меня – так, сердце только екнуло.
Даны не было и следа. В обеих комнатах – и в теплой, и в холодной. В углу валялись раскиданные веером изрисованные листы бумаги и цветные карандаши. Я дрожащими руками подняла листки.
Бросилась вон из квартиры, стала стучать в соседскую дверь. Никакой реакции.
– Откройте! – я замолотила ногой по жести, – откройте! Это я, соседка ваша! Скажите хоть, что случилось!
Молчание. Потом тихий стариковский голосок из-за железной двери:
– Шла бы ты отсюда. Сама не уйдешь – мы квартиру подожжем. Из-за тебя проблемы одни.
– Да что случилось-то? – крикнула я, – где девочка?
– Дружки приходили, – вступил крикливый бабий голос из-за соседней двери, – и нам досталось из-за тебя! Вали отсюда лучше! И не возвращайся. Нам тут такие не нужны! Путаешься с дружками, блядища, а нам отвечать! Катись подальше отсюда!
Я почувствовала, что сил уже нет никаких. Даже стоять не могу. Отошла и села на ступеньку. Головой прислонилась к стене. Выключила подсветку 112-го – зачем мне теперь свет.
Потом я встала, вышла из подъезда и побрела в сторону Танки.
– Оставайся здесь, – сказал Ворон, – иди поешь, там что-то еще должно было остаться. Спать сегодня можешь тут у меня. Я тебе спальник дам.
Ворон давно уже живет на базе. А где ему еще жить?
– Не у тебя одной такие проблемы, – сказал он, – сегодня все выяснилось. Чингиз… У него мать убили, а жену и детей вроде забрали куда-то. Тоже исчезли начисто. У Беса разорили квартиру. Еще у пятерых так. Родню – кого убили, кто исчез…
Я замерла. А ведь до сих пор у меня была еще спасительная мысль – может, Дана в приюте. Может, не дождалась меня, убежала – и в приют… Хотя я понимала, что Дана уж скорее в Танку придет, чем туда. Но мысль эта меня грела. Думала, завтра в приют схожу, сейчас-то не пустят.
Я сейчас только о Дане могла думать. Больше ни о чем.
– Та сволочь, что связалась с Горбатым, – продолжал Ворон, – это был кто-то, кто знает все ваши адреса. Кто где живет. Понимаешь? И добро еще, если эта сволочь была одна.
Он взял меня за плечи.
– Не спи, Маус. Иди поешь. Пойдем.
Потянул меня к двери.
– Поесть надо. Я тебя не хочу потерять, Маус. Мы все сделаем, чтобы твою девчонку найти. Она жива, поверь.
Я взглянула на него с огромной надеждой. Надежда, наверное, прямо выплеснулась из моего глаза. Ворон кивнул.
– Мы сделаем все, Маус. Для тебя, для родных Чингиза и других. Я уверен, ваши родные живы, в рабстве, наверное, но живы. Не сомневайся. Это наша приоритетная теперь задача. Иди поешь.
Когда мы вышли, он отпустил меня и добавил.
– Мы арестовали уже Пулю. Мы все выясним, Маус.
Мы, восемь человек, теперь перешли жить на базу. Все, у кого обозленные дружки разорили квартиры, убили и забрали близких. И еще некоторые, кому деваться некуда. Собственно, в Танке вовсе не плохо жить.
Помещений хватило бы на всё ГСО, чтобы разместиться с удобствами. Но из-за отопления мы все поселились в одной комнатке, где поставили буржуйку. Ворон, как уже говорилось, давно жил в подвальной комнатушке, а Зильбер – в госпитале, с тех пор, как его жена в городе умерла. Только Иволга имела угол где-то в городе, недалеко от Завода.
Мне достался деревянный щит для тепла и хороший полярный спальник. К утру, конечно, все промерзает, вылезать стремно – но ведь и дома то же самое, холод, пока не протопишь. А здесь главное – ты не одна. Нет такого ощущения каждый день, будто борешься против всего мира. Тут мы вместе. Продукты у нас теперь были, даже на зиму, говорят, хватит на всех, если аккуратно делить. Двоих поставили работать кладовщиками.
Через пару дней за Танкой, где и так большая воронка была, выкопали яму. Ну как выкопали? Фугас заложили и взорвали, вот и вся работа. Переносили в яму заледеневшие трупы. Весь личный состав вокруг построили. У меня слезы катились. Настюху было жалко, конечно. Старых тоже погибло много, и я все вспоминала разные случаи. Как с Кузей семечки нашли и щелкали всем отделением. А теперь Кузя вон в яме лежит замерзший. Как с Чёрным в патруле были и нарвались на людей Горбатого. Еле ушли. Теперь Чёрного по кусочкам собрали, и то не все кусочки в сохранности оказались. Как меня Багира краситься учила – так и не научила, да и откуда мне брать косметику, смешно даже. По ассоциации вспомнила еще Фантомаса, хотя Фантомас уж давно погиб. Мой первый и единственный, наверное, на всю жизнь мужчина. Потому что больше я уже этим заниматься не буду. Но попробовать-то надо было, нет? Мне тогда было пятнадцать, ему семнадцать. Не сказать, что это было прямо зашибись