«Товарищи рабочие!
Каждый день, от рассвета до заката, или всю ночь каждый из нас вкалывает, чтобы не умереть с голоду. Из наших рук выходят коммы, системы наведения, точные электронные приборы, и все это хозяева везут на юг, на восток, чтобы продать за настоящие деньги, и купить одним только себе все больше и больше машин, предметов роскоши, хорошей еды, чтобы закабалить нас ещё больше. Чтобы самим жить ещё лучше, а нас запугать с помощью купленного оружия и оплаченных охранников, чтобы мы и пикнуть не смели. Их дети объедаются сладостями и пирогами, играют в роскошные игрушки – а наши умирают от болезней и голода. Справедливо ли это?
Та плата талонами, которую они нам дают, не составляет и десятой доли той стоимости, что мы производим для них. Уже тысячу раз наш труд окупил все машины, цеха и всю нашу получку. Да и купили они эти здания и машины на деньги, награбленные у народа. Справедливо ли это?
И даже эту мизерную плату нам не дают полностью. То задерживают получку. То на склад не подвозят необходимых нам продуктов. То за любую ерунду могут дать штраф и лишить нас талонов, а это каждый раз – угроза голодной смерти нашим детям и близким. Справедливо ли это?
Даже летом, даже прямо в цехах люди умирают от истощения и болезней. И эти хозяева не удосужились хотя бы прислать на завод врача, да хотя бы фельдшера. Мы для них – хуже скота, о котором все-таки хоть заботятся и лечат. Справедливо ли это?
И после работы мы не можем отдохнуть, не можем быть спокойны за себя и свои семьи. В городе – разгул преступности, дружки воруют, грабят и убивают, наши дочери и жены постоянно под угрозой насилия. Наш скудный заработок в любой момент может отнять сытый вооруженный бандит. Разве наши хозяева хоть как-то позаботились о безопасности в городе? Нет. Единственные, кто противостоит бандитизму – Городская Самооборона. В которой состоят и многие из рабочих.
Нет, товарищи, всё это несправедливо и неправильно. Но мы не будем ныть и стонать. Потому что выход есть! Мы сами организовали ГСО, и вот ГСО уже разбила самую крупную дружину в городе, уничтожила Горбатого, и стало легче жить. Так же вместе мы можем справиться и с другими бандитами – хозяевами Завода. В старые времена, чтобы добиться улучшений и повышения зарплаты, рабочие объявляли забастовку – прекращали трудиться, пока хозяева не пойдут на уступки. Сделайте это, и они будут вынуждены согласиться на всё. Они дадут вам не по тридцать, а по сто и более талонов в месяц каждому. На Заводе должен появиться медицинский кабинет, где будут лечить и ваших детей. Смены должны быть сокращены, как раньше, до войны – должен быть восьмичасовой рабочий день! Добивайтесь этого, товарищи, не будьте рабами!
Победа будет за нами!»
Мы с Чумой посмотрели сначала друг на друга, прочитав этот листок, а затем на Иволгу. Не знаю уж, почему, но написанное в листке очень мне понравилось. Это было не просто правильно – уж конечно, правильно все. Это давало какую-то надежду. Еще даже не знаю – на что. Но в этот миг мне показалось, что Иволга знает гораздо больше нас всех, и что если просто идти за ней и делать, что она скажет – то все будет просто отлично.
А Чума сказала.
– Зачем это надо? Ты же нарвешься, и тебя уволят.
– Я постараюсь не делать это открыто, – возразила Иволга, – да и если уволят – не трагедия.
– Могут и убить, – Чума явно была недовольна, – а потом, главное, натравят охрану на ГСО… охрана – даже не Горбатый… ты не представляешь, что у них есть. С ними нам не справиться.
В словах Чумы тоже был свой резон. Я подумала, что все это наше копошение – дружки эти все, считающие себя круче варёных яиц, мы сами – это всё вообще ничто по сравнению с тем, что творится в большом мире, у Серьёзных Людей. Тех, кто, например, по какой-то причине стал хозяевами Завода. Во время войны такое оружие и такие штуки разработали, какие нам ещё и не снились. Да что там – один только факт, что у каждого охранника гауссовка, и батареи они легко меняют, и патронов сколько хочешь! Одно это уже дает им огромное преимущество. А еще у них артиллерия есть, вертолёты, может, и самолёты есть. Шарахнут парой ракет по Танке – вот и конец всей ГСО.
Но почему-то эта мысль не волновала меня так сильно, как Чуму.
Иволга повернулась к моей подруге и серьезно сказала:
– Поэтому я и не пишу от имени ГСО. К тому же вы не давали мне своего согласия, и я не имею права от вашего имени говорить. А в целом, Чума, ты неправа. Да, их силы превосходят наши. Но и Горбатый был нас сильнее. А у нас другого выхода нет: нам надо двигаться вперед, или мы умрём. Понимаешь? Надо становиться еще сильнее, надо расти. В итоге нам нужен контроль над заводом. Если мы этого не будем делать, а будем тихо сидеть и есть кашу с червями, поглаживая пузо – нас сомнут рано или поздно.
На меня она и не смотрела. Наверное, потому, что я ничего не возражала, а только слушала. И в словах Иволги тоже была своя правда. Ведь когда я снова пришла в ГСО – там за два года моего отсутствия все только ухудшилось. Повыбило многих, другие поумирали, а новые не приходили. Оружия и боеприпасов стало меньше. Руки у людей как-то опустились – и лишь с приходом Иволги все снова пошло на лад. Потому что она перед нами задачу поставила. Перспектива какая-то появилась. И снова возникла эта мысль – Иволга знает, что делать.
– Как знаешь, – буркнула Чума, и мы двинулись дальше по коридору. Но тут я остановилась.
– Подожди минутку!
Я вернулась к Иволге, которая паковала листовки в несколько чёрных пластиковых мешочков.
– Иволга, слышь… Я ведь на складе работаю. Завтра рабочий день. Ты мне дай листовки, я тоже буду их того… народу раздавать.
На лице Иволги возникла мимолетная улыбка.
– Конечно, Маус. Только осторожнее. Ты народ на Заводе знаешь, смотри, кому можно давать, кому нет. Чтобы начальство не пронюхало.
И она всунула мне один из пластиковых мешочков, плотно набитый бумагой.
Не то, чтобы я хорошо знала народ на Заводе. Только в моем старом цеху – там да, а так всех же не упомнишь. Но мне давно кажется, что есть у меня на людей чуйка. Как раздавать листовки, я придумала заранее: заказы мы складываем в полиэтиленовые пакеты, которые рабочие с собой приносят, и вот некоторым в пакет я вместе с заказом совала и листовку. Приблатненным, тем, кто с начальством близок – конечно, нет. Пропускала я и тех, кто особо любил демонстрировать, какой он хороший работник, как за дело болеет – и других мог подставить, нажаловаться. Таких иногда видно уже по выражению лица, по осанке. Но большинство-то людей нормальные – и вот им я листовки вкладывала. Правда, подозревала, что некоторые из молодежи и читать не умеют – но они могли бы попросить кого-то из знакомых им прочитать.
Про некоторых даже сразу возникала мысль, что на них можно рассчитывать – они не просто нормальные, но еще и в авторитете у других, так что если они среагируют, может, даже уговорят других эту самую забастовку начать. А здорово было бы! Даже сама мысль, что сволочи хозяева, которые на Завод в черных МГ12 приезжают, хоть немного в своей железобетонной уверенности поколеблются, поймут: не могут они больше безнаказанно творить что хотят… эта мысль наполняла меня радостью, наверное, такой же, как у Чумы, когда та убивала дружков.
Что поделаешь, я на Заводе два года отпахала. У меня теперь эта ненависть тоже в крови.
Конечно, надо было действовать аккуратно, чтобы не заметила Яра. Что-то мне подсказывало, что листовки ей не понравятся. Хотя закладывать она меня, возможно, и не побежит. В этот день в обеденный перерыв была большая раздача —получка как раз, так что довольно быстро я все листовки пристроила. В какой-то момент меня начал страх мучить. Я выдала листовку одной наладчице, а потом засомневалась – стоило ли. Я и имени этой тетки не помню, но мне запомнилось, как она двух молоденьких девчонок ругала, что-то они не так сделали со станком. А может, она из «патриотов» которые из кожи вон лезут, лишь бы показать, какие они правильные и все знают и умеют, и может, надеются в мастера выбиться.
Ничего, сказала я себе, ну узнают – выгонят с работы. И что? Много я здесь зарабатываю? С голоду ведь все равно теперь не помру.
И тут меня пронзила другая мысль: да ведь не просто выгонят. А, скорее всего, заберут в охрану и спросят, что это такое. Конечно, я буду отпираться, мол, ничего не знаю, первый раз вижу. И доказать они не смогут, что это я была. Но кто же, вот идиотка-то, будет что-то доказывать?
Если у них подозрение возникнет, что это мои листовки, они просто заберут меня и будут бить, например, шокерами, пока не получат результатов. Или еще чего-нибудь похуже сотворят, даже воображать не хочется. А еще, Иволга рассказывала, сейчас машины такие придумали, которые практически мысли могут читать. Тут уже делай что хочешь, терпи любую боль – все равно они от тебя информацию получат. И про ГСО им все станет ясно, так что они на нас первыми нападут.
Эта мысль сначала меня жутко перепугала, а потом я придумала выход. Если меня возьмут, я сочиню историю, откуда эти листовки, сделаю вид, что испугалась пыток, и быстро все расскажу. Я даже придумала историю в подробностях, мол, есть такая организация, кто где живет и имена я не знаю, а принтер достали у Семенова в школе – Семенова подставлять не хочется, но где еще в городе принтер свободный есть?
Только если у них есть машины, которые мысли читают, это в самом деле совсем не поможет.
Обеденный перерыв миновал, и размышляя таким образом, я подмела склад и протерла окно раздачи. Яра что-то писала на планшете, сидя за столом.
Я подошла к ней.
– Все закончила. Можно мне домой идти?
Яра глянула на меня.
– Кстати, Маша… Новый Год приближается. Сегодня в Новограде вечеринка, у моих учеников тоже. Меня пригласили, и я могу кого-нибудь с собой взять. Может, ты бы хотела сходить?