Я вышла с собрания, погруженная в разные мысли, побрела к хоздвору, где у нашего отделения сегодня был наряд. За углом послышался голос Кавказа – зычный, хотя Кавказ на сей раз говорил тихонько. Будто специально понижая голос.
Я услышала слово «Ворон» и остановилась.
Что-то подтолкнуло меня – не иди дальше. Все отлично слышно и из-за угла.
– … то, что делает Ворон – намеренное разрушение ГСО. Вы вообще многого о нем не знаете. Я тоже вначале не знал и думал, что всё это у него бескорыстно, от широты душевной…
Кто-то задал вопрос – я не расслышала. Кавказ ответил.
– Нет, я не думаю, что он обогатился. Тут другие мотивы. Жажда власти. Садизм. На всё это можно по-разному посмотреть: благородный бывший сержант защищает горожан от бандитов… или он организовал свою собственную дружину, только более эффективную, заманил в неё тех, кому в обычных дружинах ничего не светит – и неплохо конкурирует с другими. Кстати, он всегда сам питался за счет ГСО. Чем не способ выжить? Нет, я не думаю, что это честно.
Ему что-то ещё сказали, и снова я услышала только ответ.
– Вы просто многого не знаете. Я тесно с ним общаюсь. Такого наслушался, и такое увидел, что никому не пожелаю. На самом деле это очень опасный человек.
У меня даже ноги подкосились. Ворон – нечестный? Живет за счет ГСО? Жажда власти и садизм? Да как у него язык поворачивается…
Внезапно я почувствовала себя глубоко несчастной. И еще – что никогда уже у нас не будет, как прежде. Что-то похожее было, когда предала Пуля. Но гораздо в меньших масштабах. Теперь, выходит, целая группа, может, вся вторая рота думает о Вороне – а значит, о нас всех – вот такие гадости… Только они, значит, правильные, а мы? Мы так, садисты, рвущиеся к личной выгоде. Я никогда не отделяла себя от Ворона.
И ещё – мне было непонятно, что же теперь с этим делать. На ватных ногах я поплелась к хоздвору, и лишь по дороге смогла как-то уговорить себя помолчать до поры до времени. Сделать обычное лицо и ничего не выдавать своему отделению.
Моё отделение занималось углём – один из копарей с нами расплатился так, ему возил кто-то из Коркина, где, говорят, уголь снова добывали. Вчера кучу растопки завалил снежок, надо было его почистить и перенести ценность в сарай. Мои ребята разобрали лопаты и тачки, галдели потихоньку. Я велела начинать работу, и сама взялась за носилки – тачек не хватало. Чума подхватила другой конец носилок, и нам быстро накидали угля. Мы отнесли его в сарай, сбросили. Я тихонько сказала Чуме.
– Отойдем. Поговорить надо.
Мы отошли за угол, и я рассказала о только что услышанном. Брови Чумы поднимались над прозрачными серыми глазами все выше и выше.
– Ну и мудак… подонок…
Меня порадовало, что она так однозначно оценила ситуацию. Чума и сама нередко ворчала на Ворона, и особенно на Иволгу – но действительно, это уж чересчур.
– Что теперь делать, как думаешь? – спросила я.
– Да что? Ведь это не секрет. Я думаю, Ворон давно это и сам знает. Я тоже слышала уже, ребята треплются… разносят. У них в четвертой роте давно такие разговорчики.
– Я ни разу не слышала.
– Есть, есть разговоры такие. Кавказ, он знаешь, сам такой – властный. Он власть делить не хочет. Копает под Ворона.
– Именно под Ворона… а почему не под Иволгу?
Чума подумала немного.
– Он Иволгу, наверное, не очень всерьёз воспринимает. Она же баба.
– Ну и что? – удивилась я. Авторитет Иволги ни у кого сомнений не вызывал. Но пожалуй, Чума права. Странно Кавказ к нам, бабам относился – как будто вообще не знал, что с нами делать. Не мог воспринимать всерьез. Может, и Иволгу так – ну офицер, ну знающая, но… баба же. Чума пожала плечами.
– Да кто его разберет.
– Противно, – я смачно плюнула в сторону. Плевок утонул в сугробе, – жили нормально, воевали, и тут этот… власти ему захотелось. Всё испортить надо. Ладно, Чума, пошли работать. Я, наверное, расскажу командованию…
Мы вышли из-за угла, и Апрель, стоявший с лопатой на груде угля, закричал:
– Эй, вон халявщицы идут! А ну, не прятаться!
Я погрозила ему кулаком.
– Командование не прячется, командование обсуждает стратегические вопросы!
Мы грохнули носилки на землю, и ребята в три лопаты стали наваливать нам уголь.
Что для меня удивительно: люблю я вот такие хознаряды, которые все вместе выполняют. Казалось бы, простой труд, ничего интересного. Кто любит работать? На заводе пахать – каторга натуральная. Дома, чтобы себя прокормить – вроде необходимость, деваться некуда, но всегда мечтаешь отдохнуть.
А вот работать всем вместе, и так, чтобы на общее благо, для всей ГСО – это реально весело. Настроение поднимается. К концу дня я почти забыла про мудачество Кавказа, про все эти мрачные дела. Мы переносили весь уголь в сарай, а часть сразу отнесли в первый корпус, на растопку. Этого и до конца зимы, наверное, хватит, и очень хорошо, потому что запасли мы, честно говоря, не так много.
А ведь надо же ещё и на кухню уголь, печки топить, чтобы готовить.
У всех настроение поднялось от работы. Мы пошли в корпус, весело болтая по дороге. С теми, кто в город возвращался, распрощались на полпути. А мы, несколько человек, дошли до казарм. Только тут я вспомнила о своих намерениях и взглянула на Чуму.
– Я зайду к командованию… если Дану увидите, скажите, скоро приду.
– Иди, не волнуйся! – Чума хлопнула меня по плечу. Я свернула за угол и вскоре постучала в подвальную дверь, там, в небольшом помещении жил Ворон.
Иволга тоже оказалась там, в его квартире. Она жила в городе, но иногда оставалась и здесь ночевать, когда дела было много. Ворон с Иволгой как раз сидели за столом и разговаривали. Перед ними дымились большие кружки – как видно, с чаем.
– А, Маус, садись, – пригласил Ворон. Я уселась. Ворон налил мне отвара из чайника. Отвар был горьким, но главное – горячим. Горячего попьёшь – вроде и есть не так хочется.
– Я мешаю, наверное? – все выглядело так, будто они до меня вели бурный спор, а теперь разом замолчали.
– Нет, не мешаешь. Все нормально, – Ворон взглянул на Иволгу, и та кивнула, – от тебя у нас нет секретов.
– Даже лучше, – согласилась Иволга, – так вот, Маус, мы тут как раз о Заводе разговариваем. Помнишь, ребята спрашивали насчет поддержки.
– Я не то, что против, – пояснил Ворон, – но реально подумай – какие у нас силы? Четыреста с небольшим человек. Пара пушек. Оружия сейчас достаточно, боезапаса тоже, но всё равно. Что мы там можем сделать? Это даже не Горбатый, это вообще смешно… Нас же с вертушек расстреляют – и хоронить будет нечего.
– Я сейчас и не предлагаю, – ответила Иволга, – я в принципе. На потом. И потом, Ворон, понимаешь – если все правильно организовать, то у нас будет не четыреста человек. А все, кто на Заводе сейчас – а это больше пяти тысяч.
– А ты уверена, что они все будут за нас? Им ничего не надо ведь, Иволга. У них зарплата есть. Они семьи кормят. Им рисковать не с руки совершенно.
– Будут, – коротко ответила Иволга. Её пальцы забарабанили по столу, – обязательно будут.
Я молчала. Что тут скажешь в самом деле? Иволга говорит вещи, которые – в глубине сердца чувствую – очень правильные. Зажигают прямо сердце. Но Ворон-то тоже во всем прав. Нет у нас сил. А заводским ничего не надо. Хотя… я вспомнила Витю и его коллег.
– Опасно это все, – произнесла Иволга, – понимаешь? Чем дольше мы сидим, тем больше опасность, что нас разобьют прямо тут. Мы начали движение, разворошили осиное гнездо… теперь просто так жить нас не оставят. Теперь либо движение вперед, либо смерть. И чем дольше мы медлим, тем хуже…
– Можно ещё какую-то цель наметить, – предложил Ворон, – вот Филин довольно легкая добыча. Как думаешь?
Иволга молчала, глядя на поверхность темного чая.
– Ладно, – сказала она, – сейчас я буду в основном на Заводе торчать… как можно больше. Там есть перспективные люди, Маус вот знает. Им надо только объяснить всё хорошенько, а так они уже ко всему готовы. А там посмотрим… Маус, – она подняла голову, серые глаза прищурились, – ты же к нам шла – рассказать чего-то хотела?
– Да, – я кивнула и стала рассказывать все, что случайно услышала сегодня от Кавказа. Ворон с Иволгой переглянулись.
– Опять то же самое, – тихо сказала женщина.
– Вот ещё почему, – кивнул Ворон, – если бы у нас хоть были четыреста человек надёжных… а так вообще неизвестно, что они думают.
Он стукнул по столу ладонью.
– Да дьявол раздери! Зачем мы вообще завязали эту бучу! Работали и работали спокойно… нет, набрали людей зачем-то… организовали чёрт-те что, прямо коммуну военную.
– Ну-ну, – Иволга покачала головой, – ты о чём? Хочешь опять прозябать, как это раньше было? Когда мы и себе реально помочь не могли – не то, что другим?
Себя она, как видно, от ГСО уже не отделяла.
– Нет, как раньше – тоже плохо, – согласился Ворон, – но не хочу я всех этих разборок, понимаешь? Не хочу! Я с бандитами бороться хотел. Людей защищать. Вон зло по ту сторону – лесники, дружинники. А вот мы – и за нами мирняк. Дети, старики, больные. Вот так я хотел! А вместо этого интриги какие-то дебильные, обвинения, фантазии шизофренические… Я не знаю, что с этим делать, Иволга! Я простой сержант. У меня даже гражданской профессии нет, с шестнадцати лет воевал. Не понимаю, что с этими делать!
– Я знаю, – вздохнула Иволга, – подожди немного. Просто подождём, посмотрим, как он раскроется. Прямо говорить мы с ним пытались – всё отрицает. Выгнать его сейчас? Вся четвертая рота не поймет, да и остальные… слухи пойдут, разговоры. Подождать надо – рано или поздно он что-то сделает…
– Все равно что у стенки стоять и ждать, когда пуля прилетит, – с тоской произнёс Ворон.
– Ну ты не у стенки… Мы сами стенкой встанем вокруг тебя, если что.
– Конечно, – подтвердила я, – Ворон… ты знаешь, ведь большинство – за тебя. Все равно. Мало ли что он там несёт. Моё отделение – все за тебя. Да пусть он тут сам ГСО устраивает, а мы вместе с тобой уйдём и начнём все заново, в другом месте!