т Сом.
– Сом, к сожалению, уехал к копарям, родню навестить, – сухо заметила Иволга. Ворон усмехнулся.
– Так внезапно! А Зильбер исследовал тело?
– Нет, не исследовал, – ответила Иволга, – тело уже похоронено. Четвертая рота это сделала оперативно, а Зильбер сегодня был занят. И сейчас занят, так что просил извинить.
– Выходит, никакого следствия даже и быть не может, – произнес Ворон, – все доказательства уничтожены. Уверен, там и следы сразу разровняли.
– А у Кавказа был 22-й! – крикнула я с места.
– Маус, – повернулась ко мне Иволга, – встань и скажи по-человечески!
– Когда я прибежала… вместе со всеми… я не заметила точно, было ли оружие у Ворона. А вот у Кавказа в руке был китайский автомат. Его обычное оружие.
– Ну и что? – раздраженный рык Кавказа перекрыл мой голос, – да, я был с оружием. Я был до этого на стрельбище с новичками. В этом есть что-то криминальное? И кто убил Духа, если это был не Ворон? Уж не я ли, по-твоему?
Может быть и ты, подумала я, но вслух не сказала. Страшно такое говорить. Вместо этого я села на свое место.
Судебное заседание продолжалось. Но то, что случилось вчера ночью, толком и не разбирали. И так все понятно! Никаких доказательств нет, тело захоронили, следы затерли, возможные свидетели куда-то уехали. Слова Ворона против слов Кавказа и Айфона. Вот только этих двое, а Ворон, к сожалению, один.
На это они и рассчитывали.
Но у меня перед глазами стоял труп Духа – я перевернула его.. и еще удивилась, что у него челюсть на бок сворочена. Это ему кто-то хорошо в челюсть вставил… Причем свежий удар был, кровь на губе сверкала еще. Однако либо ты даешь кому-то в зубы – либо стреляешь в него очередью на расстоянии как минимум метров десять, а скорее, судя по отверстиям, пятьдесят.
Либо, как скорее всего и было, дал ему в зубы действительно Ворон, а вот стрелял – сзади, и не из гауссовки – кто-то другой. Гауссовка с такой энергией бьет, что с небольшого расстояния там бы просто не осталось отдельных отверстий – все было бы разворочено, как, к примеру, от осколка мины.
Ёжкина мать, да легко было бы картину восстановить… почему мы сразу об этом не подумали? Нет у нас опыта в таких делах. А на следующий день, конечно, все, что нужно подобрали, снег растоптали, а парня захоронили. Нет уж, кто как – а я в эту версию Кавказа не верила теперь совершенно.
Он же считал ее уже доказанной. Ну а что? Говорить вроде и не о чем больше. И теперь судебное заседание у нас превратилось в разбор личности Ворона. Кавказ возвышался над всеми, лысый, мощный, и громил Ворона в длинной, тщательно построенной речи. И что интересно – я и раньше уже эти речи слышала, и все уже это слышали, так что это создавало дополнительное впечатление правды – якобы истину Кавказ глаголет, все знали и помалкивали, а он вот решился наконец вытащить правду на свет божий.
И самое противное – какой-то части моего существа казалось, что Кавказ прав. Пусть не во всем. Но ведь дыма не бывает без огня. Что-то же в этом есть все-таки…
– …Основатель ГСО, – разорялся Кавказ, – да, конечно. Мы все, товарищи, привыкли видеть в этом человеке основателя ГСО, и потому некоторые даже считают его каким-то кумиром. Но все, что он сделал – это неплохо обосновался в пустых помещениях танкового училища и организовал своего рода банду, такую же дружину, как и другие, чтобы отжимать у дружков продукты. Что ж, каждый устраивается как может! Но давайте повнимательнее посмотрим на личность так называемого Ворона. В миру его звали Алексей Павлович Воронков. Двадцать семь лет. Воевать он, как вы понимаете, не мог, к его восемнадцати годам война на нашей территории не шла. Однако где-то, каким-то образом он научился владеть оружием и некоторым приемам военного дела. Где и как? Я не буду говорить бездоказательно, однако единственная возможность научиться этому после войны была – у тех, кто воевал и затем вступил на путь грабежа честных граждан. То есть в дружине. Но опустим славные деяния Алексея Павловича до ГСО, ибо никаких достоверных сведений об этом у нас нет. Казалось бы, ничего плохого в создании еще одной дружины нет, каждый выживает, как может. Единственное, что мне в этом мешает, – Кавказ театрально наморщил нос, – единственное, что пахнет неприятно – то, что Алексей Павлович своих подчиненных решил обмануть. Он обучал их, выводил на большую дорогу, они отжимали трофеи у конкурентов – других дружин. Но называлось это – благородной помощью жителям города! И трофеи членам ГСО не разрешалось присваивать. Более того, до этого года они даже питания не получали – разве что раненые. Зато Алексей Павлович накапливал как материальные ценности, так и продукты. И жил в помещении ГСО припеваючи – продукты у него есть, голод ему не угрожал, ведь бойцы охотно приходили побороться за светлые идеи и заодно накормить своего предводителя. Эта ситуация изменилась лишь в прошлом году! И отнюдь не благодаря тому, что сам Воронков одумался. О нет! Но об этом позже.
Кавказ перевел дух. Меня мутило. Как можно вот так все перевернуть? Да, раньше у нас не было питания в ГСО… и если по фактам посмотреть – то как-то так все и будет. Однако не один Ворон жил в ГСО и питался – то один, то другой поселялся вместе с ним, но раньше организация была такой маленькой, что это быстро и заканчивалось. И очень часто Ворон ходил голодный, и он тоже солил червей себе на зиму – выживал как все. И какие там трофеи мы таскали из патрулей? Оружие еще бывало, а продукты – почти никогда. Да и не в этом дело. Я вспоминала себя тринадцатилетнюю, и Ворона. Как он меня учил автомат держать, а автомат у меня из рук валился – тяжелый. Как мы бежали кросс, и он повторял «надо потерпеть. Надо потерпеть». Спокойно так говорил, и я терпела. Или это все – эмоции, а если рассуждать здраво, то все было так, как Кавказ описывает? И Ворон нас специально обманывал?
…я помню, мы тогда притон накрыли, который дружки завели, и девчонок освободили – там некоторые были младше меня. Все ревели в голос. А у Ворона лицо стало темное-темное, на него смотреть было страшно. Обманывал?
Кавказ продолжал свои обвинения.
– Конечно, чтобы прокормиться, можно было и попроще путь найти. Нормальному человеку. В конце концов, молодому здоровому мужику место везде найдется – и в охране, и на Заводе. Можно и на себя работать, как копари, и просто в городе промышлять. Но не таков наш Воронков! Кроме еды, ему еще кое-что нужно было. Власть, товарищи! Власть – это сладкое слово, нет ничего слаще для властолюбца. И садиста. Вы думаете, вчерашний случай – единственный такой? Да нет, конечно! Воронков любит собственноручно расстреливать пленных, я видел это лично. Ему просто нравится убивать! И если бы только убивать… Все мы знаем, что в ГСО применяются пытки, и кто же завел такие методы обращения с пленными – пусть даже дружинниками? Да все он же, Воронков. Конечно, – Кавказ снизил обороты, – вы скажете, мол, но ведь и враг точно так же обращается с нашими пленными! Если не хуже. Но что это за аргумент, товарищи? Дружинники – бандиты! Они и ведут себя по-бандитски – насилуют, убивают, пытают. Неужели мы, если мы действительно считаем себя спасителями людей от бандитской заразы, можем позволять себе нечто подобное? Тогда, простите, чем же мы отличаемся от них?
Кавказ перевел дух.
– Воронков, во всяком случае, ничем не отличается от дружинников. Разве что в худшую сторону. Нет, товарищи! – воскликнул он с пафосом, – мы не должны себе позволять такого!
– Судя по роже Ворона, незаметно, чтобы твои подчиненные себя гуманно вели, – раздался ясный голос Апреля. Ворон поднял голову и посмотрел на говорившего внимательно. Кавказ повернулся и пафосно спросил.
– Воронков! У вас есть жалобы на обращение с вами?
Ворон взглянул на него, открыл рот и снова закрыл.
– Нет, – сказал он наконец, – проехали. Давай дальше говори.
Я втиснула ногти в ладони. Тоже мне аргумент… Наверное, у Ворона жалоб хватает. Вот только это по характеру такой человек, который эти свои жалобы даже под страхом смерти излагать не будет. Даже если это необходимо, чтобы гадов разоблачить.
– Во всяком случае, – подытожил Кавказ, – пара затрещин, которые Воронков получил при задержании… в связи с сопротивлением… не идут ни в какое сравнение с теми изощренными методами, которые у нас в ГСО под его руководством применяются к пленным. О себе скажу, что я ничего подобного не делал и не сделал бы даже по прямому приказу.
В зале зашумели. Я тоже удивилась – какие это особенные методы у нас применяются? У нас и пленные-то бывают крайне редко, зачем они нам. Мы либо убиваем, либо отпускаем. Однако когда он вот так говорит – кажется, что знает больше, чем все… ну а вдруг и правда что-то такое было? Кавказ поднял руку.
– Но продолжим. Убийства бойцов ГСО, чем-либо не угодивших Воронкову – далеко не редкий случай. Обычно они, конечно, маскируются под происки врагов… хотя какие из этих смертей действительно случились из-за врагов, а какие были умело организованы Воронковым – мы сейчас не установим. Но по сути дела, мы живем в вечном страхе! У нас каждый должен постоянно оглядываться, думать, с кем и о чем говоришь! Разве не так? Все должны быть согласны с командованием, в восторге от его инициатив – а иначе… нет, прямо нам ничем не угрожают, но вероятность просто исчезнуть на следующий день – не маленькая.
«Что он мелет?» – подумала я. В зале усилился шум – видимо, не мне одной пришла такая мысль. Кто-то из четвертой громко крикнул.
– Так и есть! Правильно!
– Мы не можем сейчас охватить все дела этого убийцы и садиста. Но по одному делу мне удалось получить исчерпывающую информацию.
Кавказ сделал внушительную паузу, обведя взглядом зал.
– Все вы знаете об истории, которая здесь случилась еще до того, как я, и многие другие пришли в ГСО. Девушка, позывной Пуля, была обвинена в предательстве и расстреляна. Основание – ее видели ночью во дворе, и было подозрение, что она связалась с агентами Горбатого. После чего атака ГСО на Дождево практически провалилась, было много погибших. Далее Воронков утверждал, что пленный дружинник Горбатого дал показания на Пулю, и она во всем призналась. Так было дело? Простите уж, но я усомнился в этом. Зная, как работают у нас с пленными, я прекрасно понимаю, что оговорить этот пленный мог кого угодно. Но оговорил, конечно, того, кого ему велели. Я проанализировал бой в Дождево и понимаю, что командованием были допущены тяжелые ошибки, и чудо, что ситуацию вообще удалось спасти. Благодаря бойцам, а не командованию. И еще благодаря тупости дружинников. Чтобы выгородить себя и представить ситуацию в нужном свете, Воронков и затеял этот процесс, и расстрелял абсолютно невинную девушку.