Но что-то мешало мне при всем этом. И по выражению лица Иволги я догадывалась, что и ей что-то мешает.
Иволга встала. Подняла руку. Это помогло лишь частично.
– Тихо! – гаркнула она, – Молчать!
Вопли в зале перешли в гул и глухое ворчание.
– Все верно, – сказала она, – вы правы. Даже голосовать не надо, и так все ясно. Но в этом деле еще много невыясненных моментов. И кроме того… Мы уже выросли. Мы уже не можем каждый вопрос решать общим голосованием. Я предлагаю следующее. Кавказа и этих пятерых взять под стражу. Образовать общим решением суд ГСО. Суд будет состоять из трех или пяти человек и решать все вопросы по обвинениям разного рода. Он же будет руководить расследованиями. В данном случае с Вороном мне пришлось принять некоторые меры, чтобы найти свидетелей, выяснить, почему молчал Зильбер, провести эксгумацию. И в последние месяцы командованию постоянно поступают жалобы по разным пустякам, конфликты. Всем этим может заниматься специальный орган – суд ГСО! Предлагаю первого кандидата в суд – Грея! У него есть юридическое образование, и хотя старые законы больше не годятся, но нужно иметь общее представление о том, как они создаются и работают. Ну что – голосуем! Кто за то, чтобы образовать суд ГСО?
Я облегченно вздохнула. Кажется, Иволга нашла хороший выход. Вот что мне не нравилось во всем этом. Если бы Кавказа и его людей застрелили прямо на месте – чем мы отличались бы от дружков или просто от разъяренной толпы? А так получается все верно. Обвинения будут доказаны, приговор вынесен квалифицированно.
Прямо как в довоенное время.
Похоже, большинству тоже понравилась эта идея. Ворон, сидя на трибуне, тоже голосовал. Все одобрили создание суда. И избрали туда Грея, и, при массовом одобрении, Мотю. Третьего члена суда предложил Принц, это была Зорька, женщина лет пятидесяти, в его роте она была при необходимости отличным снайпером, а так пользовалась большим уважением. Ее сын и дочь тоже были в ГСО.
Возле трибуны возникло замешательство – Кавказа и пятерых его активных сообщников брали под стражу. Все стали подниматься, расходиться. Вот что хорошо, думала я, пробираясь к выходу вслед за Чумой. На нас это решение не будет висеть. Меня все ещё пробирал мороз по коже, когда я вспоминала обвинение Кавказа – что Пулю расстреляли неправильно. Выходит, это мы все так ошиблись. Это мы все виноваты, не разобрались, расстреляли кого попало.
Теперь это, по крайней мере, не моя забота. Хотя с другой стороны, почему не моя? Моя. И ответственности я с себя тоже не снимаю. Я действительно уверена, что Кавказ – подонок, и что ему, как и его самым активным сообщникам – не место на земле.
15
– Посиди ещё, – попросил неожиданно Ворон, и я осталась.
В последние дни я часто заходила в компункт, к нему и к Иволге, в основном по организационным вопросам. И другие заходили, но со мной Ворон всегда подолгу беседовал. О том, о сем. Что припасы кончаются, а у копарей к весне тоже уже ничего нет, и жрать скоро будет нечего. Что сейчас ресурсов нет ремонтировать все, что снарядами побито – летом займёмся. И конечно, о моём отделении – было решено объединить тех, кто выжил из двух отделений, в одно. Теперь под моим командованием были, кроме оставшихся пятерых, еще четверо из второго отделения. Все хорошие, опытные бойцы. Да и у меня остались неплохие, если не считать Севера и Русалки. Ворон говорил, что они хотели бы организовать взвод спецназа на базе моего отделения – для разведки и для особых заданий. Об этом мы тоже говорили – как будем тренироваться, какое снаряжение получим.
Иволга молча работала рядом на своем ноутбуке. Может, какие-нибудь модели строила – она же офицер, она этому училась.
Ворон встал, подошел к низкому окошку, забранному решеткой. Внезапно грохнул мощный залп – я вздрогнула. И широкая спина Ворона заметно дернулась. Он повернулся ко мне.
– Вот и всё, – произнес медленно. Тут и до меня дошло, почему этот залп.
Кавказа и его пятерых сообщников суд ГСО, разумеется, приговорил к расстрелу.
По крайней мере с изнасилованиями все стало окончательно ясно – свидетелей и потерпевших нашлось достаточно. Да и доказательств убийства Духа – более чем хватает. А поскольку это убийство было даже не просто какое-то убийство из-за ссоры, например, а хладнокровно спланированное, именно с целью манипуляции и клеветы, Дух здесь вообще был только разменной монетой – то ясно, что на свою смерть Кавказ наработал сам. Айфон участвовал в заговоре. Остальные четверо, как было доказано свидетелями, по крайней мере знали о том, что готовится.
Вот доказательств связи Кавказа с дружками суд не нашел. Может, и была эта связь. Может, и нет. Все эти подонки и без того наработали себе на вышку.
– Тебе их жалко? – спросила я. Ворон качнул головой.
– Нет, конечно.
Он подошел к столу, сел. Иволга оторвалась от ноутбука, положила руку ему на предплечье. У меня что-то кольнуло внутри… они все время вместе. Конечно, Иволга прилично старше его, но она хорошо выглядит, по ней ничего такого и не скажешь. Почему ни мне, ни кому другому не пришло в голову, что может, их связывают какие-то особые отношения?
И почему мне даже сейчас это кажется все-таки неправдоподобным?
И почему так жаль, что я теперь окончательная уродка – без глаза и в платке?
Иволга убрала руку.
– Мне не жалко, – продолжил Ворон, – не в этом дело, Маус. Просто страшновато мне стало в таких случаях. Раньше я не так дергался. А сейчас… Когда понял, что о тебе вот так в любой момент могут начать рассказывать – мол, палач и садист. Я ведь когда Пулю убивал… думаешь, это легко было? Нет. Она красивая девчонка была, веселая. Давно уже у нас. Я знал, что она виновата. Мы все это знали. Никто её не бил, не пытал, она сама понимала, что виновата. А потом Кавказ мне вот так… что, мол, ни за что девчонку убили. Ты знаешь, если честно, лучше бы они мне тогда все ребра переломали, чем вот такое… Поэтому я и дергаюсь теперь. Не знаю – правильно мы поступаем, неправильно. Может, надо было их отпустить.
– Ага, а они бы к дружкам перешли. Нет, Ворон, всё верно!
– Да я и сам понимаю, – он наклонил голову, – что всё верно. Я понимаю. Но видишь как… получается, надо думать о будущем. Мы сейчас будем рационально действовать, без жалости – а потом нас за это закидают грязью, и вообще скажут, что, мол, это за защитники народа, сами же хуже дружков.
– Эх, Алеша, ты ещё молод, – вздохнула Иволга. Её глаза потемнели и сощурились. Она смотрела в пространство – не то прошлое видя перед глазами, не то будущее. – Ты не знаешь, как оно бывает. Даже если мы сейчас будем вести себя как ангелы, с жалостью и гуманизмом, все равно потом найдутся враги, которые скажут, что мы были палачи и подонки. И доказательства найдут – не найдут, так придумают. Вся история это доказывает. И ведь не отмоешься – доказывай что угодно, все равно осадок останется. Так что давайте уж вести себя так, как от нас этого требует окружающий мир, и в согласии со своей совестью. Со своей личной совестью и пониманием. И надеяться на то, что в будущем нас ждут не враги, а наши благодарные потомки. Впрочем, нам уже это будет все равно…
– Так совесть-то покоя и не дает, – ответил Ворон, – думаешь, я из-за потомков переживаю? Да плевать мне. Что обо мне, о нас подумают? Да пусть думают, что хотят, лишь бы жили и были счастливы! Но вдруг неправильно всё это? Маус, ты как считаешь?
Я набрала воздуха.
– Ворон, ты… ты самый лучший. Самый благородный человек из всех, кто сейчас живет. Самый добрый. Да, самый добрый. И самый… понимаешь, тебе действительно плевать на себя, ты ничего не боишься – ни смерти, ни того, что тебе на могилу наплюют. Ты делаешь то, что нужно. Делай то, что нужно, Ворон. Мы не можем сейчас в такой обстановке начать всех прощать и гладить по головке. Не можем дружков не убивать. Или нам надо в эту, как её, церковь блаженства… Вот они хорошие, да. А скажут о нас… Иволга правильно говорит, всё равно гадости будут говорить, никуда не денешься. Да только то, что говорят – и своя совесть – это разные вещи.
Ворон ласково посмотрел на меня.
– Почему-то мне важно, что ты думаешь, – сказал он, – не знаю почему, но очень важно.
– Я же обыкновенная девчонка.
– Да. Но ты давно у нас… и ты хорошая, Маус. Ты тоже хорошая.
– Лучше о другом подумайте, хорошие люди, – негромко вмешалась Иволга, – что делать-то теперь будем? Сейчас на нас ведь не дружки напали, таких крупных банд, которые бы на это решились, больше нет. На нас напали совсем другие люди… даже удивительно, что они вообще нас в труху не разбомбили. И Горбатого видели на батарее. То есть Горбатый действительно подался в Новоград и работает в охране. А это значит, что против нас теперь – частная армия Новограда. Это сейчас была разведка боем. В следующий раз нас сомнут. У них есть вертолёты, и арты у них гораздо больше. Сомнут, можно даже не сомневаться.
– Мы же внедряем сейчас нескольких людей в охрану, – заметил Ворон.
– Да, разведка – это важно, но уверяю тебя, они скоро сообщат о подготовке наступления, это я сразу могу сказать. Особенно если станет заметной связка завод – ГСО. А она станет заметной, Ворон. У нас мало того, что сорок три человека с завода в ГСО ходят, ещё и рабочую гвардию теперь организовали…
– А это что? – удивилась я. Я еще о таком не слышала. Иволга махнула рукой.
– Ну это наши ребята, которые в военке немножко понимают, прямо на заводе группу ГСО организовали. Занимаются в другом месте, конечно. Оружие на дому хранят. Ты ещё не слышала, мы это особо не афишируем. То есть они… Я там ни при чем, это всё они сами.
– Так уж и ни при чем, ага! – не выдержал Ворон. Он хмурился – ему никогда не нравились эксперименты Иволги на заводе, и понятно, отчего не нравились. По сути, Иволга ставила ГСО под удар.
– Ну… идею я, может, и подала, а дальше народ уже сам, – сдала назад Иволга, – и не надо дуться, Лёша. Проблема не в организации рабочих, которая так или иначе, с нами или без нас, образовалась бы. Проблема в Горбатом. Мы создали себе врага.