Мои руки стали слабеть. Мне становилось все хуже – от неимоверной усталости. Зачем, собственно, я отбиваюсь? Шансов нет. Вот она – смерть. Одна надежда, что Чума сможет привести в действие спецфугас… Если и она не сможет, это ничего, сделают с Завода дистанционно или пошлют кого-нибудь еще… мина сработает. А я… а мне, как и Штирлицу, видно пришло время. Я положила пистолет рядом с собой. Взяла в руку гранату.
Просто уже нет сил.
Все началось через несколько минут. Очереди затрещали бодрее, теперь в основном со стороны развалин. Они подходили. Я аккуратно распрямила усики чеки, теперь выдернуть ее можно одной рукой. Ну давайте, ближе, еще ближе. И будет отлично. Внутри грызло холодное отчаяние, хотелось только, чтобы уже скорее. Уже сейчас. Все. Потом они стрелять перестали. Рассчитывают взять живыми, ясное дело. Я различила силуэты типичных «Ратников», охры приближались.
А потом раздались очереди с севера – оттуда, где никого, вроде, быть не должно. И разрывы сбоку, мощные разрывы, озаряющие блок, камни, развалины – вспыхнул огонь. Я выпрямилась, придерживая чеку гранаты. И на миг включилось в наушнике радио.
– Маус, Маус, ты где? Я Чума.
И тут же выключилось. Я осторожно, опираясь на блок, встала. Справа от нас теперь полыхал огонь, и ничего больше не было видно. И на фоне стены огня показались вдруг два знакомых, даже в «Ратниках» хорошо знакомых силуэта. Я замахала рукой.
Чума оказалась рядом со мной.
– Так… Штирлиц?
– Мина установлена, – произнесла я негромко. Посмотрела на гранату в своей руке. Чума нырнула под камень, разбираться, что там со Штирлицем, мне страшно было об этом думать. Пыхтя, я восстанавливала целостность предохранителя… с этими новыми китайскими штучками все возможно.
– Жив, – произнесла Чума, снова возникая рядом, – ты как?
– Все нормально, – я выпрямилась, – Дай мне оружие. Лекс! Вы оба – берите Штирлица. Я охраняю. Там… что? – я кивнула на горящие развалины.
– Ничего. Накрыли из РПГ, – Чума показала на Лекса. Бедняга, придется ему и РПГ тащить, и раненого. Но Лекс здоровый, справится. Он и Чума подцепили Штирлица подмышки, закинули его руки себе на плечи.
– Отойдем подальше, – я шагнула вперед, поводя автоматом по сторонам, – активируем мину. Пошли!
Машина подобрала нас на полпути, мы забрались в кузов и затащили Штирлица. Уложили его на пол. Лицо у бедняги было совсем белое, глаза закрыты. Сколько крови он потерял? Есть ли шансы? Но Чума держала руку на шейном пульсе и уверяла, что Штирлиц еще жив.
От озера до Завода два километра. Я это хорошо знаю, сколько раз ходила этой дорогой, мимо озера, на работу. Очень быстро мы оказались у ворот, огромные створки открылись. Штирлица тут же подхватили, потащили в лазарет, Лекс отправился помогать. А мы с Чумой остались за воротами и привели в действие атомный фугас.
Сначала был глухой удар – чисто звуковой толчок, как отдаленный гром. И больше ничего не происходило. Странно, что не было света – фугас, видно, очень маленький. Мы стояли несколько минут и смотрели с тревогой в бледное рассветное небо. С востока уже расходилось розовое сияние. Конечно, озера отсюда мы не видели, вид закрывали целые кварталы развалин. Хотя развалины здесь не высокие – Частный Сектор, но есть и многоэтажки.
Но все равно ядерный взрыв, пусть маломощный – хоть что-то мы должны заметить? Интересно, стартовали ли наши беспилотники – да наверняка. Можно пойти в штаб и все узнать там. Но мы почему-то не двигались с места.
И пришла Волна.
Я никогда такого не видела и не могла даже представить, что наша Обувная Фабрика на такое способна. Это ведь не океан. Вдали над развалинами прямо в небе встала Волна – одна-единственная, гигантская, темно-серая с белым трепещущим гребнем. Она была выше домов, выше многоэтажек, наверное, даже выше Уральских гор. Несколько секунд она стремительно двигалась – в направлении к берегу, туда, где мы только что отстреливались. И потом обрушилась вниз.
– Ни фига себе, – Чума первой обрела дар речи.
– Ладно, пошли, – я повернулась к воротам, – отдыхаем теперь.
17
Трибуну в упаковочном цеху собрали из подручных материалов – ящиков, досок. Иволга, Ворон и Дмитрий Иваныч сидели на краю трибуны, а в центре стоял Арсен с микрофоном, прицепленным к воротнику. Арсен был одним из организаторов ГСО на заводе. Он сам служил в армии – не на большой войне был, как Иволга, для этого слишком молод, но воевал против Великой Орды. И пользовался среди рабочих большим авторитетом. Сейчас он фактически руководил комитетом забастовки.
… – и вот мы тут, короче, – говорил он немного сбивчиво, но четко, – с товарищами составили список требований, которые выдвинем господину Фрякину. Если хозяева согласятся выполнить эти требования, то мы можем опять начать работу…
– А они нас всех поувольняют! – крикнул кто-то из толпы.
– Нет! – возвысил голос Арсен, – это одно из требований. Мы все должны остаться на работе.
Я слушала список невнимательно – уже присутствовала при его составлении, в основном, конечно, все это написала Иволга, а остальные так, соглашались или немного спорили.
– Повышение заработной платы на Заводе на 50 процентов. Значит, кто получал раньше 30 талонов – будет получать 45, а кто получал 50 – тот 75. Рабочий день 8 часов, с учетом получасового перерыва. Введение в городе пособия по безработице и социальных пособий, в вещевой и продуктовой форме. Установить нормы пособия – взрослому человеку 10 талонов в неделю, ребенку – 6. Создание общественной больницы, медицинская помощь должна оказываться бесплатно всем нуждающимся. Создание школы для всех детей города, начиная от возраста семи лет…
Я задумалась. Все это была дичь полная. Представляю, что сказала бы Яра. Она бы просто расхохоталась. Почему, мол, элита, самые умные и активные люди, должны на свои средства кормить и лечить нищебродов, настолько тупых, что не способны даже устроиться на работу? Каждый должен заботиться о себе сам.
Нет, я-то так не думаю. Вот моя мать – разве была тупая или неактивная? Какое там. Она, конечно, была вздорная баба, и меня не особо любила, но какие чудеса ловкости проявляла в добыче средств пропитания… если бы она не выкручивалась самыми удивительными способами, не изобретала – то новый способ засолки жуков, то лекарство для меня из коры чего-то там – то мы бы и не выжили. Но работу найти ей было не по силам. Так и все жители города – на самом деле они даже изобретательнее и умнее хозяев Завода, те просто с самого начала вращались в нужных кругах, имели нужные средства и прибрали собственность к рукам.
Но все же нехорошо на душе – вроде бы и в словах Яры есть определенная правда. Они сильнее. Сумели захватить собственность и заставить других на себя работать. Почему они должны делиться? Логично? Вроде бы да. Нам, конечно, плевать на это – мы просто жить хотим. Но ведь логично…
– Пункт двадцать, – читал Арсен, – создание на Заводе профсоюза, который будет следить за выполнением данных требований, соблюдением условий и защищать права рабочих… Если все эти требования будут выполнены, мы готовы освободить территорию завода и приступить к работе. Переговоры по этому вопросу должны проводиться на нейтральной территории в городе или на территории Завода, при этом вашей делегации мы гарантируем неприкосновенность и свободу. Время и порядок охраны переговоров предлагаем назначить вам.
Он поднял голову от бумажки.
– У кого еще есть замечания, дополнения – валяйте!
– Жилье пусть строят в городе! – крикнул кто-то. Народ зашумел. Предложений у всех было, видимо, много. Арсен поднял бумагу с требованиями и помахал ею.
– Товарищи, тут можно много чего придумать! Давайте хотя бы с этого начнем. Возражений нет? У кого есть существенные – повторяю, существенные возражения – записывайтесь на выступление.
Существенных возражений нашлось немного. Вышла Айслу от женкомитета – при забастовочном Совете женщины Завода быстренько создали женкомитет, Иволга с радостью эту идею поддержала и даже, кажется, сама протолкнула. Я знала уже, что женкомитет хотел включить в список кое-какие дополнительные требования, но во время обсуждения они не прошли. Теперь Айслу перечислила их: беременных женщин нельзя увольнять с работы, их переводят на физически легкий труд, а с восьмого месяца и до трех месяцев жизни ребенка женщине дают оплачиваемый талонами отпуск. И другое еще разное. Арсен объявил голосование, и собрание поддержало на этот раз требования женкомитета.
– А пусть еще ГСО финансируют из прибыли! – крикнула Катя, оказавшись рядом с трибуной. Все засмеялись. Неожиданно Иволга сказала.
– А пусть! Давайте включим это требование!
Все стали голосовать, но я руку не подняла. Внутри у меня было как-то нехорошо, но я не очень понимала – почему. Что же Иволга – с ума сошла? Зачем нам такая помощь? Ведь ясно, кто содержит ГСО – тот и решает, чем мы занимаемся. Однако большинство проголосовало за этот пункт.
Потом на трибуну взобрался старичок Редискин – уже не знаю, настоящее это имя, или прозвали его так. Редискин был очень древний, чуть ли не в Первом Союзе еще жил, и уверял даже, что был до войны коммунистом. Очень странно: на Иволгу он совершенно не похож, и с ней ничего общего не имел. Казалось бы, если два коммуниста рядом, они и работать будут вместе, но этого не было. Да и не мог Редискин ничего вообще.
Зато он прославился тем, что постоянно толкал очень длинные речи, в которых ничего не возможно было понять. Вот и сейчас он начал.
– Товарищи! – заговорил он жиденьким слабым голоском, и как обычно, в первые секунды его слушали, – современная международная обстановка является очень тяжелой для пролетариата и коммунистического движения! Социальные завоевания прошлого уничтожены полностью. Фашизм поднял голову! В этой обстановке наша главная задача – сплотиться и сомкнуть ряды в союзе со всеми неравнодушными гражданами, чтобы выразить решительный протест угнетател