— Думаю, да, — согласился Джош. — Да, моя версия. Так что я отчаянно хотел стать Бэтменом. Я надел костюм, и отец повел меня на trick-or-treating[35]. В тот год я получил больше конфет, чем когда-либо раньше. И я знал, что это из-за костюма. Из-за того, как здорово он выглядел. Когда мы возвращались домой, я с трудом нес все эти сладости.
Джош издал тихий, грустный смешок.
— А моя мать… ну, она ушла. Пока нас не было, она собрала кое-какие вещи, бросила их в чемодан и ушла, оставив записку: «Мне очень жаль». Вот и все, что она сказала. Никаких объяснений. Никаких контактов для связи. Только это скудное извинение. Было ощущение, что она просто исчезла. Я знаю, что так чувствуют себя все после потери близких. Человек есть, а потом его вдруг нет, и вы должны приспособиться к жизни без него. Но мне сложно было принять ситуацию, потому что моя мать сделала это добровольно — загодя спланировала побег без прощания. Костюм Бэтмена — тому доказательство. Она никогда раньше не тратила столько времени на мои костюмы. Думаю, в этот раз она так старалась, уже зная, что сбежит. И вложила всю свою любовь и внимание в тот дурацкий костюм Бэтмена, потому что сознавала — это будет последнее, что она сделает для меня.
Он замолк, позволив своей истории — этой длинной печальной истории — буквально повиснуть и задержаться в машине.
— Ты все еще скучаешь по ней? — спросила Чарли.
— Иногда. А ты скучаешь по своим родителям? — сразу перевел он разговор. Чарли в ответ согласно кивнула и добавила:
— И еще я скучаю по Мэдди.
А вот о том, что скучает по Мэдди больше, чем по родителям, Чарли вслух не сказала, потому что вообще никогда не признавалась в этом. Это не особо нравилось ей, но было правдой. Она очень походила на своих родителей. Ее отец всегда казался тихим и склонным к самоанализу, как и она. Ее мать, как и Чарли, считалась страстной любительницей кино, и все благодаря бабушке Норме. У Чарли были карие глаза отца и дерзкий носик матери, и она видела их всякий раз, когда смотрелась в зеркало. Они всегда оставались с ней, что значительно облегчало боль от их потери.
Мэдди же была совсем другая. Нечто иностранное и экзотическое, напоминавшее тропический цветок, растущий в пустыне. Яркая, красивая и редкая. Вот почему ее потеря до сих пор причиняла так много боли, и именно поэтому Чарли чувствовала себя такой виноватой. Ей уже никогда не встретить еще одну подобную Мэдди.
— Почему ты рассказал мне эту историю? — спросила она Джоша.
— Потому что хотел, чтобы ты узнала меня получше.
— Чтобы я тебе доверяла?
— Может быть, — ответил Джош. — Это сработало?
— Может быть, — откликнулась Чарли.
Джош включил «дворники» смахивать собиравшийся снег и переключился на более низкую передачу, помогая машине преодолеть не слишком крутой, но длинный подъем. Чарли была знакома с этим участком дороги.
Поконос.
Место, где родилась и выросла Мэдди.
Место, из которого она надеялась сбежать.
Они проехали мимо выцветшего щита, рекламировавшего одно из тех мест отдыха для молодоженов, которые пользовались популярностью в пятидесятые и шестидесятые годы. Это явно было простовато. Предлагало нечто, напоминавшее массивную бревенчатую хижину с обшитыми деревом стенами и крышей из зеленого сланца. Называлось «Домик в Горном оазисе». Наклеенный на изображение домика заметный белый баннер с черной надписью агитировал:
НАСЛАДИТЕСЬ
НАШИМ ПОСЛЕДНИМ СЕЗОНОМ!
Судя по состоянию баннера — потрепанного по углам и выцветшего, хотя и не настолько сильно, как остальная часть рекламного щита, Чарли предположила, что последний сезон курорта закончился несколько лет назад.
Бабушка Мэдди работала в таком заведении, пока в конце восьмидесятых оно не закрылось. Мэдди развлекала Чарли рассказами о том, как навещала бабушку на работе — бегала по пустым бальным залам, пробиралась в свободные комнаты, плюхалась на круглые кровати в спальнях с зеркальными потолками и забиралась в ванны в форме гигантских сердец.
Безвкусно. Вот так Мэдди описывала это место. Безвкусно.
«Они явно старались придать домику чувственности, но это был самый худший, самый дешевый вид сексуальности. Гостиничная версия трусиков без ластовицы».
Впрочем, Чарли знала, что так было не всегда. Мэдди рассказывала ей и о том Поконосе, каким он был за пару поколений до их рождения. Тогда кинозвезды часто выезжали на несколько дней из Нью-Йорка в близлежащие районы, чтобы порыбачить, отправиться в пеший поход и покататься на лодке, пообщаться с рабочим классом Филадельфии, Скрэнтона, Левиттауна. Мэдди показывала фотографию своей бабушки, позировавшей у бассейна с Бобом Хоупом[36].
«Она познакомилась и с Бингом Кросби[37], — говорила Мэдди. — Правда, в разное время. Прикинь, если бы такое было возможно сейчас! Восторг!»
Чарли вздохнула и посмотрела в окно, на деревья, проплывавшие мимо серыми размытыми пятнами.
Словно призраки.
Они наводили ее на мысль о людях, погибших на этом шоссе.
Таких, как ее родители. Изрезанных осколками стекла. Сгоревших в огненных обломках. Раздавленных тоннами искореженного металла. Теперь их души застряли здесь и бродят по обочине дороги, вынужденные вечно смотреть, как в те места, до которых они сами так и не доехали, проносятся другие.
Она снова вздохнула, достаточно громко, чтобы Джош обеспокоился:
— Тебя снова укачало в машине?
— Нет, я просто…
Голос Чарли сорвался, слова буквально застряли в горле, как леденец, который неожиданно проглотили.
Она никогда не говорила Джошу, что ее укачивает в машине.
По-настоящему этого никогда не было.
Это имело место во время фильма в ее голове, который она помнит смутно, да и не хочет вспоминать. Полицейский штата приближался справа. Дыхание Чарли затуманивало окно. Ее указательный палец скользил по стеклу.
Но если этого на самом деле не было, если все происходило у нее в голове, то откуда Джош знал про укачивание?
Мысли Чарли начали кружиться, щелкая подобно старому кинопроектору. Он будто раскручивал их. Те мысли, которые должны были прийти ей в голову гораздо раньше.
Come As You Are только начала играть, когда она погрузилась в этот длинный яркий мысленный фильм, и все еще играла, когда она очнулась.
Это было вполне возможно. Чарли когда-то читала, что нам только кажется, будто сны длятся часами, на самом же деле они могут пролететь за считанные мгновения. Она предполагала, что такое утверждение применимо и к фильмам в ее сознании. Началась песня, в ее мыслях развернулся фильм, а когда все закончилось, Come As You Are могла все еще звучать.
Но когда Чарли вырвалась из предполагаемого фильма, она опять услышала начало песни. Это определенно казалось странно, учитывая слова Джоша, что она была в отключке более пяти минут.
К тому же существовало расстояние, которое они преодолели за это время. На карте, висевшей на остановке для отдыха, оно было длиной примерно с ее указательный палец, что в реальном масштабе означало мили. Гораздо большее расстояние, чем то, которое может быть покрыто в течение одной песни, не говоря уже о секундах.
Это означало, что музыка прерывалась.
Джош действительно выключал стереосистему.
Чарли видела, как он это делал. Все случилось не в ее голове, как он заставил ее поверить. Это было по-настоящему. Это происходило!
И если это было реально, то и все, что последовало после, также могло быть реальным. Включая «Двадцать Вопросов».
«Давай поиграем», — предложил Джош.
Эти вопросы могли быть не просто ее мыслями. Возможно, они были не только диалогом в ее сознании.
Имелась вероятность, что она действительно задавала их. А это значит, что Джош отвечал, до тех пор, пока она не вычислила загаданный объект, абсолютно невинный на первый взгляд, но абсолютно кошмарный в соответствующем контексте.
— Ты просто — что? — спросил Джош, напомнив Чарли, что она так и не закончила фразу.
— Устала, — вздохнула она. — Я так устала!
Окно запотело от ее дыхания. Совсем чуть-чуть. В образовавшемся на стекле пятнышке Чарли удалось разглядеть нечто похожее на букву.
Ее глаза расширились.
От шока.
От страха.
А с ее сердцем происходило обратное. Оно сжималось и сжималось в ее груди, как черепаха, которая прячется в свой панцирь, пытаясь спастись от нависшей угрозы. Вот только Чарли знала, что уже слишком поздно. Угроза уже была здесь. Чтобы окончательно убедиться в этом, она произнесла еще три слова с длинным шипящим слогом в конце.
— Вымотана просто соверше-е-енно.
Пятно на окне росло. Расширяющийся матовый круг. Внутри которого, нацарапанное ее дрожащим пальцем, четко просматривалось одно единственное слово. Написанное задом наперед. Читаемое для того, кто смотрит на него снаружи.
HELP
Интерьер. «Гранд Ам» — ночь
Чарли уставилась на это слово, ее правый глаз дергался, словно ему было больно смотреть. Это подергивание доказывало, что в ее голове нет никакого фильма.
Но она продолжала желать, молиться, умолять, чтобы все было не так, как кажется, надеяться, что она ошибается. Если подходящий момент для несуществующих переживаний вообще возможен, то сейчас был именно он. Но снег все так же бился в лобовое стекло, «дворники» продолжали мельтешить, Джош спокойно сидел за рулем, пятно на стекле начало медленно отступать, словно цеплялось за жизнь, и Чарли знала, что все это реально.
Это было реально с самого начала.
Джош врал ей! Обо всем!
И она позволила ему. Черт, она помогла ему сделать это! Сомневаясь в собственном разуме. Тем, что дала понять, насколько уязвима. Позволила ему думать, будто он может сделать и сказать все, что угодно, и она поверит в это. Это буквально сюжет фильма.