Атаки 55-й стрелковой и 219-й мотострелковой дивизий с юга совпали с натиском 45-го стрелкового корпуса с севера, выходившего на Пропойск из окружения. Этими совместными действиями был нанесен огромный урон 10-й моторизованной дивизии Гудериана. Во второй половине июля Пропойск неоднократно переходил из рук в руки.
Определенных успехов достигли и другие части 28-го стрелкового корпуса, наступавшие на Чериков. Генералу Попову удалось перерезать Варшавское шоссе и заставить 4-ю танковую дивизию Гудериана надолго перейти к обороне.
Наступление 4-й армии и возросшая активность оказавшихся в тылу противника дивизий 45-го стрелкового корпуса 13-й армии не на шутку напугали Гудериана.
Он еще раз донес в Берлин, что с рубежа Чериков - Довск маршал Тимошенко развивает начатое 13 июля контрнаступление двадцатью дивизиями{11}. Чтобы предотвратить угрозу, нависшую над правым флангом немецких войск, наступавших на Смоленск, Гудериан всеми дивизиями 24-го и половиной войск 46-го моторизованных корпусов перешел к обороне на реке Сож. Таким образом, почти половина группы Гудериана была лишена возможности участвовать в июльском наступлении на Смоленск.
В то же время начиная с 16 июля стали переходить реку Сож с севера преимущественно ночью - вначале одиночки, мелкие группы и подразделения, а затем целые полки и дивизии 13-й армии. Генерал Попов высылал навстречу дивизиям 45-го стрелкового корпуса своих разведчиков. Они провожали выходившие из окружения части к бродам, заранее оповещали командиров, где и сколько можно будет использовать лодок, паромов, плотов. \176-177 - Схема\ К пунктам, где ожидался выход окруженных из вражеского кольца, интендант 4-й армии заблаговременно подтягивал кухни.
Наиболее организованно вышли 132-я стрелковая дивизия под командованием генерал-майора С. С. Бирюзова и 137-я стрелковая дивизия во главе с полковником И. Т. Гришиным. Они сумели сохранить и переправить через Сож даже часть своей артиллерии и автотранспорта. Артиллеристы сразу же стали на позиции, а остальные части и подразделения этих дивизий были выведены во второй эшелон 28-го стрелкового корпуса.
Не бездействовал и наш правый фланг. Начиная с 17 июля находившийся там воздушно-десантный корпус генерала Жадова почти ежедневно атаковал противника в районе Мстиславля и Кричева. В те дни я не часто бывал на правом фланге, потому что был уверен за него. Меня всегда восхищали кипучая энергия генерала Жадова и его умение организовать бой, осуществить самый сложный маневр. Алексеи Семенович Жадов и удачно дополнявший его начальник штаба корпуса полковник Александр Федорович Казанкин - бывшие мои однокурсники по Академии имени Фрунзе - хорошо чувствовали обстановку и всякий раз своевременно оказывались там, где в них была большая необходимость.
Для усиления воздушно-десантного корпуса{11} я передал Жадову несколько подразделений из армейского запасного полка и корпусной артиллерийский полк. Вместе с ним действовал также сводный отряд 6-й стрелковой дивизии под командованием полковника М. А. Попсуй-Шапко.
Большею, к сожалению, мы направить туда не могли. Однако и в таком составе правофланговая группировка наших войск не раз выбивала врага из Кричева, наносила тяжелый урон переправлявшейся через Сож 3-й танковой дивизии противника и в конце концов принудила последнюю перейти к обороне под Кричевом. А в районе Мстиславля до 20 июля топтались на месте эсэсовская дивизия "Райх" и полк "Великая Германия".
В тяжелых боях под Мстиславлем, как рассказывали многие очевидцы, тяжело был ранен командир 6-й стрелковой дивизии полковник М. А. Попсуй-Шапко. О дальнейшей его судьбе до сих пор ничего не известно.
20 июля мы получили телеграмму от маршала Тимошенко, в которой сообщалось, что 4-я армия поступает в оперативное подчинение командарма-13. Чтобы уточнить наши дальнейшие задачи, я на рассвете 21 июля направился на КП 13-й армии. Меня встретил там начальник штаба комбриг Александр Васильевич Петрушевский, мой сослуживец по штабу Западного округа.
Петрушевский рассказал о положении и состоянии войск 13-й армии, находившихся еще в окружении, о способах связи с ними. В отношении войск нашей 4-й армии и их действий он был осведомлен достаточно хорошо и ничего нового из моей информации почерпнуть, по-видимому, не смог.
Мы условились, что впредь все оперативные документы, отправляемые из 4-й армии в штаб фронта, в копиях будут докладываться штабу 13-й армии. И на этом наша беседа как-то иссякла.
Я осторожно намекнул, что теперь мне надо бы встретиться с командующим, но Александр Васильевич никак не реагировал на это. Он предложил мне посмотреть узел связи армии, познакомиться с организацией охраны штаба. Здесь у него царил действительно образцовый порядок. У нас, в штабе 4-й армии, растерявшем при отступлении большую часть радиостанций, автомобилей и инвентаря, ничего подобного и в помине не было.
Однако, повосхищавшись увиденным, я опять завел речь о встрече с командармом:
- Где же Герасименко?
Теперь у Александра Васильевича пут к отступлению были отрезаны, и на правах старого товарища он высказался вполне откровенно:
- Генерал-лейтенант Герасименко прибыл в армию всего несколько дней назад. В должности командарма он, так же как и ты, еще не утвержден. Вероятно, этим вызвано его постоянное раздражение, которое прорывается даже в отношениях со мной. Вот и вчера мы расстались с ним очень холодно. Он лег спать поздно и в мрачном настроении. Будить его, пожалуй, не стоит...
Я не настаивал.
Вместе с Петрушевским мы отправились завтракав, но тут-то как раз и последовало приглашение к командарму.
Василий Филиппович Герасименко, уже знакомый мне по 21-й армии, выглядел действительно мрачнее обычного. Способный, оперативно грамотный командир, он очень быстро поднимался по служебной лестнице и накануне Великой Отечественной войны командовал уже Приволжским военным округом. Положение временно исполняющего обязанности командарма явно тяготило его.
Когда я для завязки беседы высоко отозвался о порядках в штабе 13-й армии, он болезненно поморщился и процедил сквозь зубы:
- А что же нам остается делать? Вот двадцать первая армия, которой я командовал в начале июля, имеет в своем составе несколько полнокровных корпусов и теперь ведет наступательные бои под Бобруйском. А в тринадцатой армии, кроме своего штаба да штаба сорок пятого стрелкового корпуса, ничего реального не существует.
- Выходят же из окружения сто тридцать вторая и сто тридцать седьмая стрелковые дивизии, - заметил я.
- А сколько там людей и с каким вооружением они выходят? - сверкнул на меня глазами Герасименко. - Я считаю, что четвертая армия не создала условий, необходимых для выхода из окружения войск тринадцатой армии. Больше недели вы ведете наступление на Пропойск, Чериков, Кричев. Ночью врываетесь в эти пункты и, судя по вашим сводкам, даже занимаете их, а утром немцы опять выгоняют вас оттуда и становятся хозяевами на Варшавском шоссе, преграждают нашим частям выход к реке Сож.
Это уже было слишком. Но я сдержался и рассказал Герасименко, как ответил на подобный упрек члена Военною совета армии командир нашей 55-й стрелковой дивизии подполковник Тер-Гаспарян:
- Вы же знаете, что Пропойск и Чериков обороняют танковая и моторизованная дивизии, пользующиеся сильной поддержкой авиации. А мы на Пропойск наступаем пехотой без танков и авиации, без противотанковой и зенитной артиллерии, без противотанковых мин. Ночью мы захватим Пропойск, а утром удержать нечем. Вот если бы кто из нас обладал такой силой, как философ Хома Брут из повести Гоголя "Вий": ворвался бы в Пропойск, провел вокруг города черту, и никакая нечистая сила через тот круг не проникла бы.
Герасименко криво улыбнулся и заговорил уже более спокойно:
- Вступая в командование тринадцатой армией, я предложил начальству недурной план разгрома противостоящего вашей армии противника. Корпуса генералов Жадова и Попова вместе с механизированным корпусом Кривошеина одновременно нанесут удар с юго-востока, а тринадцатая армия корпусами комдива Магона и генерала Бакулина жиманет с северо-запада. Шестнадцатого июля я даже отдал приказание Бакулину отводить корпус из Могилева к реке Проня, но на следующий день получил вот эдакое послание от Верховного Главнокомандующего.
И он положил на стол телеграмму. Это была очень лаконичная директива: "Герасименко. Могилев под руководством Бакулина сделать Мадридом".
- Что ж, - сказал я, пробежав телеграмму глазами, - если корпус Бакулина успел построить вокруг Могилева кольцо оборонительных сооружений, он может сыграть видную роль во вражеском тылу.
Герасименко опять нахмурился и ничего не ответил мне.
Расстались мы гораздо теплее, чем встретились. Пожимая мне руку, Герасименко сказал на прощание:
- А Пропойск вы все же должны взять. К северу от него много еще не вышедших из окружения частей тринадцатой армии...
Возвращаясь к себе, я заехал на командный пункт генерала Попова. Он доложил результаты последних атак на Чериков и данные о числе людей, вышедших из окружения, а потом пошутил:
- Вот вы, Леонид Михайлович, прекрасно ведь знали, что под Брестом я потерял свои часы, но всегда делали вид, будто вас это не касается. А командарм-тринадцать Герасименко заглянул ко мне сегодня в первый раз и, как только узнал, что у меня нет часов, сразу подарил свои...
- Значит, быть вам под его началом! - парировал я.
И пророчество мое сбылось.
В те дни Западный фронт основные свои усилия и внимание сосредоточил на сражении, разыгравшемся у стен Смоленска. Руководить войсками левого крыла, действовавшими на реке Сож, под Бобруйском и в районе Мозыря, командованию фронта становилось день ото дня труднее. Исходя из этого, Ставка Верховного Главнокомандования для удобства управления выделила из состава Западного фронта войска его левого крыла и образовала из них новый фронт - Центральный. В его состав с 25 июля переходили 21-я и 13-я армии. Войска 4-й армии передавались в состав последней, а наше арме