Мы спешно мобилизовали все средства, все возможности. Фондаминский часть полученного им за Амалией приданого отдал партии – если не ошибаюсь, несколько десятков тысяч рублей. На все эти деньги были куплены маузеры. И никто тогда не нашел это странным. Социалист-революционер и не мог поступить иначе – это, помню, тогда ему даже в особую заслугу не ставилось. Амалия тоже нисколько об этих деньгах не жалела, хотя сама непосредственного участия ни в делах партии, ни в революции не принимала.
В Москве 14 ноября были арестованы члены Крестьянского союза – могущественной организации, распространившейся в октябрьские «дни свобод» по всей России. Центральное бюро Крестьянского союза находилось в Москве; полиция нагрянула во время заседания и всех его членов отправила в Таганскую тюрьму (Стааля, Тесленко, Блеклова и Белевского). Все это восприняли тогда как первое открытое наступление правительства Витте против революции.
Затем начались аресты и в других общественных организациях – в Железнодорожном союзе, в Союзе почтовых служащих, которые сыграли огромную роль при проведении всероссийской стачки, вынудившей правительство издать Манифест 17 октября. 26 ноября был арестован в Петербурге председатель Совета рабочих депутатов Хрусталев-Носарь.
14 ноября был поднят красный флаг на броненосце «Очаков» в Черном море, близ Севастополя. Во главе восставших был лейтенант Шмидт. Он не вполне отдавал себе отчет в смысле происходившего – поднял красный флаг и восстание против правительства под звуки… «Боже, царя храни». По приказу командующего Черноморским флотом адмирала Чухнина лейтенант Шмидт и с ним несколько матросов были расстреляны. Лейтенант Шмидт погиб под выстрелами героем.
2 декабря в Москве вспыхнуло восстание в Ростовском полку – казармы были захвачены восставшими солдатами. Но и это движение было неожиданным – оно было плохо подготовлено и через два дня ликвидировано правительством. 3 декабря в Петербурге был арестован весь Исполнительный комитет Совета рабочих депутатов. Правительство теперь перешло в открытое наступление – революция больше ждать не могла. Революционные партии и организации Петербурга и Москвы сговорились объявить новую всеобщую всероссийскую забастовку на 7 декабря. Теперь на карту было поставлено все.
Хорошо помню собрание, на котором было принято это решение. Оно происходило в большом зале Музея содействия труду в доме Хлудова, который находился в Театральном проезде, рядом с известными всей Москве Центральными банями. В этом же доме – в октябре – ноябре – был наш партийный центральный сборный пункт. Большая зала с утра до вечера кишела тогда народом.
Здесь назначались деловые свидания, сюда приносили тюки литературы, а иногда и оружие – это был настоящий революционный муравейник. И любопытно, что в те наивные времена никто даже не контролировал приходивших – прийти сюда каждый мог прямо с улицы. Вероятно, и приходили… По углам огромной залы обычно собирались небольшие кучки – организаторы и пропагандисты отдельных городских районов, обсуждавшие свои очередные дела и планы. В определенные часы здесь всегда можно было увидеть «товарища Бабкина», окруженного несколькими десятками районных организаторов и пропагандистов.
Бабкин был псевдоним или кличка Вадима Викторовича Руднева, моего близкого товарища по немецкому университету еще с 1901 года. Он только что сдал тогда в Швейцарии экзамены на доктора, но, приехав в Россию, занялся не медицинской практикой, а революцией – вошел в наш Московский комитет и сделался одним из самых видных его руководителей. Здесь, в этой зале, Вадим каждый день давал инструкции всей московской партийной организации. Это скорее были даже не инструкции, а приказания.
Совет рабочих депутатов в Москве был создан по образцу петербургского, все три революционные партии (социалисты-революционеры, меньшевики социал-демократы и большевики социал-демократы) имели в Исполнительном комитете Совета свое представительство. Представителями от эсеров в нем были Вадим Руднев и я. На этом собрании Московский Совет рабочих депутатов должен был определить свое отношение к предложению Петербурга – начать всеобщую забастовку. Решение, собственно говоря, можно было предвидеть заранее; столкновение приближалось со стихийной силой: так приближается гроза с громом, молнией, ливнем, а может быть, и с градом. И есть ли такие земные силы, которые бы грозу остановили? Думаю, что в глубине души мы все были уверены в неизбежности поражения: что, в самом деле, кроме поражения, могли мы ждать при столкновении с войсками, вооруженными пулеметами и артиллерией? Что могли мы сделать со своими жалкими револьверами и даже динамитными бомбами? Но мы все были молоды, мы были охвачены революционным энтузиазмом, и разве, в конце концов, наш лозунг не звучал: «В борьбе обретешь ты право свое!»? Лучше погибнуть в борьбе, чем быть связанными по рукам и по ногам без всякой борьбы. Ведь на карту была поставлена честь революции!
Огромная зала была переполнена народом. Сомневаюсь, чтобы даже в этот решительный момент производился контроль приходящих. Было произнесено много пылких речей. Но – и я отмечаю это с некоторым удивлением и уважением – раздался тогда и голос благоразумия.
Большую, продуманную и обоснованную речь произнес представитель меньшевиков социал-демократов Василий Шер: «Мы должны сто раз взвесить и сто раз примерить, прежде чем принять роковое решение. Победить мы не можем – думать так было бы нелепостью. Разве могут наши организации, по существу безоружные, бороться с огромным полицейским и военным аппаратом правительства? Кроме того, наши силы истощены всем предшествовавшим движением. И назад пойти мы не можем… Мы должны отдать себе отчет в том, что, начав забастовку, мы должны пойти до конца – вплоть до нашего истребления».
Надо отдать справедливость присутствовавшим – его речь была выслушана спокойно и со вниманием, но потонула в последовавших затем горячих выступлениях других. Все были охвачены желанием борьбы. За нее была и наша организация. От социалистов-революционеров выступил я. «Революция и правительство, – говорил я, – это как два человека, нацелившихся уже один в другого из пистолетов. Весь вопрос в том, кто первый нажмет на собачку…»
Как и следовало ожидать, решение о забастовке было принято всеми присутствовавшими единогласно. Голосовали за это решение и меньшевики, а с ними и Василий Шер. Он поступил так же, как в свое время, в революцию 1848 года, поступил Герцен. Накануне уличного выступления на одном из революционных собраний в Париже он высказался решительно против такого выступления. Собрание приняло решение участвовать в предстоящем выступлении. «Значит, гражданин Герцен, – обратился к нему один из присутствовавших, – вы не с нами?!» – «Разве я никогда не делаю глупостей? – ответил Герцен. – Я с вами!» И он, действительно, пошел с ними.
Кстати сказать, это был тот самый Василий Шер, хорошо известный в социалистических кругах Москвы, который в 1930-х годах был центральной фигурой одного из московских процессов: советское правительство обвинило его в измене, сношениях с японцами и гитлеровцами и других невероятных преступлениях. Все, знающие Шера, конечно, этим обвинениям не верили, не верили в это, разумеется, и сами большевики – с таким же успехом можно было бы его обвинить в намерении украсть Луну с неба. Но он, как это ни было удивительно, во всех взводимых на него тогда преступлениях сознался! Эти невероятные сознания подсудимых московских процессов до сих пор остаются страшным секретом внутренней советской политики. Как и остальные сознавшиеся и приговоренные, Василий Шер после процесса бесследно исчез. Вряд ли он остался в живых после того, как от него большевикам удалось добиться всего, что им было надо[41].
Владимир Зензинов
Абрам Гоц
Илья Фондаминский
Амалия Фондаминская (Гавронская)
Гёттингенский университет
Берлинский университет
Борис Савинков
Московское восстание 1905 г. Баррикады на улицах
Тюрьма «Кресты» в Санкт-Петербурге
Александровская тюрьма в Иркутске
Группа каторжан Александровской тюрьмы (слева во втором ряду человек с бородой – предположительно В.М. Зензинов)
Река Лена
Охотск. Храм Спаса Преображения
В.М. Зензинов в Якутии
Жилище якутов (фото В.М. Зензинова)
Якутск
Февральская революция 1917 г.
Первый съезд Советов. 1917 г.
Президиум Первого съезда Советов
Лидеры партии эсеров с участниками Первого съезда крестьянских депутатов
А.Ф. Керенский на автомобиле с охраной
Е.К. Брешко-Брешковская, «Бабушка русской революции»
Агитационный плакат «Вся власть Учредительному собранию» в Петрограде. 1917 г.
Л.Г. Корнилов и Б.В. Савинков в 1917 г.
Демонстрации с портретами Керенского, лидера Временного правительства. 1917 г.
Н.Д. Авксентьев, министр внутренних дел, во втором составе Временного правительства, с военными
Министр земледелия Временного правительства В.М. Чернов и министр внутренних дел Н.Д. Авксентьев в августе 1917 г.
Октябрь 1917 г. в Петрограде
Демонстрация сторонников Учредительного собрания, разогнанного большевиками
Адмирал А.В. Колчак
В.М. Зензинов в эмиграции
Особенность принятого нами тогда решения заключалась в том, что в тот момент решался не только вопрос о забастовке. Все понимали, что дело было гораздо серьезнее. Забастовку обязывались «всемерно перевести в вооруженное восстание». Это так и было открыто сформулировано. Принятое постановление гласило:
«Московский Совет рабочих депутатов совместно с Московским комитетом (социал-демократы меньшевики) и Московской окружной организацией (социал-демократы большевики) Российской социал-демократической рабочей партии и Московским комитетом партии социалистов-революционеров объявляют всеобщую политическую забастовку в среду, 7/20 декабря, с 12 часов дня, всемерно стремясь перевести ее в вооруженное восстание».