— Стало быть, ты против мира, Протагор?
— Да! — ответил тот и как-то странно мотнул головой, отчего многие подумали, что Протагор пьян. — Да! — произнёс он громче. — Я против мира, когда ничего не происходит, когда нет борьбы и волнений. — Рука Протагора при этом дрогнула — и вино из чаши пролилось ему на голову, вызвав весёлый смех гостей. — Вот! — сказал он, утираясь подушкой. — Вот единственное событие, которое возможно...
— Мир — это возможность трудиться и в труде создавать великое или значительное, — возразил Протагору Перикл. — Мир — это праздники, торжества, радость, отсутствие страданий, наслаждение спокойным досугом, любовью, общением с друзьями, это долгая, обеспеченная жизнь, путешествия. Я удивлюсь, если ты не согласишься с этим, Протагор!
— Я соглашусь, — ответил Протагор, и теперь все убедились, что он действительно опьянел: произнеся эти слова, он откинулся на подушки и тут же захрапел.
Юноша Лисикл, желая услужить хозяевам дома, и прежде всего Аспасии, подбежал к Протагору и стал его тормошить, требуя, чтобы тот проснулся.
— Оставь его в покое, Лисикл, — сказала юноше Аспасия без всякого осуждения в голосе, скорее даже с некоторой нежностью, как говорят матери расшалившимся детям. — Пусть Протагор поспит, Лисикл. — Она дважды произнесла имя Лисикла, и ей это, кажется, понравилось, но, может быть, она делала это только для того, чтобы гости узнали и запомнили имя юноши.
Самую мудрую мысль высказал Фидий, с чем сразу же согласились хозяева дома, да и другие поддержали его. Фидий сказал, что преимущества мира должен почувствовать каждый афинянин, что мир просто обязан сказаться на благополучии граждан, что богатство и могущество Афин — это богатство и прочность очага каждого человека.
— Запомним, что предложил Фидий, — сказала Периклу Аспасия, сидевшая, как всегда, на ложе мужа, сказала тихо, не для всех. — Улучшить жизнь всех афинян, взять да и улучшить вдруг — вот, кажется, небывалое. То-то Фукидид взовьётся от злости.
— Раздать афинянам деньги из казны? — спросил Перикл. — Это можно сделать, но только один раз, ну два раза, три. Скажем, раз в год.
— А раз в день?
— Как?! Тогда никаких денег не хватит. Впрочем, я подумаю.
Этот разговор Перикл и Аспасия продолжили после того, как гости разошлись. И вот к какому решению пришёл Перикл: надо не просто раздавать афинянам деньги из общей казны, а платить им за службу, какая только существует в Афинах: пританам — за участие в Совете Пятисот, гелиастам — за разбирательство судебных дел, стратегам, командирам пехотных отрядов, начальникам конницы, софронистам, воспитателям эфебов, государственному казначею и секретарю Буле, Совета Пятисот — словом, всем, кого афиняне избирали на должность. Но не только избранным, но и назначенным по жребию: архонтам, которых десять и из которых один, первый, архонт-эпоним, председательствует в судах, второй, архонт-царь, отвечает за гимнастические состязания и разбирает дела об оскорблении богов и святынь, третий архонт, полемарх, приносит жертвы богам войны, остальные, фесмофеты, проверяют, соответствуют ли новые законы старым, и разбирают дела о политических преступлениях. По жребию назначаются также астиномы, следящие за порядком в Афинах, агорономы, или рыночные надзиратели, метрономы — они следят, чтобы торговцы не обвешивали и не обсчитывали покупателей, портовые надзиратели, члены коллегии из одиннадцати человек, ведающие тюрьмами и исполнением смертных приговоров, заведующие ремонтом храмов, священнослужители, алофеты — они устраивают всякого рода праздничные процессии и состязания, оподекты, собирающие подати и пошлины, практоры, взыскивающие штрафы, логисты и их помощники, следящие за тем, как исполняют свои обязанности городские чиновники, — словом, все магистраты, кому выпал жребий служить Афинам в течение года.
Всем им Перикл решил назначить ежедневную оплату, а кроме того, раздавать афинянам деньги на посещение театров и оказывать другие вспомоществования, особенно бедным. Только за участие в Народном собрании решено было не платить.
— Присутствие на Собрании — не служба, а святой долг каждого афинянина, — сказал Перикл. — За это — ни обола. Говоришь, Фукидид взовьётся от злости?
— Взовьётся, — ответила Аспасия.
— Охотники любят сбивать птиц на взлёте...
Утро выдалось ясное, но прохладное — трое суток до этого лил дождь, всё остыло — земля, камни, дома, само небо. Лужи на улицах сверкали, как слюда, ветви на деревьях опустились под тяжестью влаги, трава вдоль оград лежала мокрая и тёмная, голоса и стук тележных колёс гулко разносились в застывшем до неподвижности воздухе, птицы радостно щебетали, встречая солнце после утомительных дождливых ночей и дней.
В это утро легко работалось глашатаям: крикнешь в одном конце улицы — и вот твой голос возвращается к тебе эхом с другого конца. И ввысь летит, и в стороны. Глашатаи идут по разным улицам, но слышат друг друга, словно находятся рядом. Сегодня они созывают афинян на Пникс, на Экклесию, Народное собрание. Голос глашатая — как голос божества: ни ослушаться, ни перечить ему никто не имеет права. И не услышать не может: голоса у глашатаев могучие, глухого разбудят, и благозвучные, зовут, не пугают.
— На Пникс, на Экклесию, граждане! Совет созывает Экклесию, Перикл предлагает новый закон!
Перикл — это всегда неожиданность, правда. Не всегда приятная. А афиняне ничего так не любят, как новости. «Если не случается ничего нового, то и жизнь не случается», — говорят они. И готовы охотиться за новостью хоть целый день, с утра до ночи. Тоскуют и видят печальные сны, если охота была неудачной. Радуются и созывают друзей на симпосии, если удастся раздобыть новость — тогда на всю ночь хватит разговоров, иначе — уснут уже после третьей чаши.
— На Пникс, граждане, на Экклесию! — кричат глашатаи, не уставая.
Кто успел открыть с утра лавку или мастерскую, спешно закрывает её. Сони вскакивают с постелей, словно их вдруг окатили холодной водой. Кто сильно проголодался за ночь — ест: на ходу жуёт лепёшки, заедает сыром, кто потерпеливее — собрал еду в узелок, запасся водой или вином. Экклесия длится не один час, и пока говорят ораторы, приятно утолить голод и жажду, перебрасываясь словами с соседями. Переговариваться и угощать соседей в таких случаях просто необходимо — так определяется общее мнение, которое потом надо выражать криками, аплодисментами, свистом или топаньем ног.
Со скрипом и грохотом запираются городские ворота — в дни Экклесий город не принимает ни гостей, ни торговцев и бдительно охраняется на случай неожиданного нападения врагов — так повелось с давних пор.
Одни торопятся, почти бегут на Пникс, другие идут медленно, важно, отчего скифские стрелки, стражники, покрикивают на них, торопят. На Пниксе афинян встречают лексиархи и их помощники, гонят прочь тех, главным образом юнцов, которым ещё рано посещать Экклесию, и чужестранцев, граждан же равномерно распределяют по площади, чтобы все могли видеть и слышать ораторов, ограждают входы на Пникс красными канатами, через которые без разрешения лексиархов никто не смеет переступить ни в ту, ни в другую сторону. А кто нарушит ограждение самовольно, уплатит штраф, после которого будет долго вздыхать и чесать затылок.
Эпистат поднялся на Камень и потребовал тишины. Стало тихо, хотя и не настолько, чтоб было слышно, как, встревоженные большим стечением народа, носятся, крича и рассекая воздух крыльями над Пниксом, чайки и голуби. Это станет слышно потом, в паузах между словами ораторов, когда все замолкают, чтобы не пропустить что-либо важное.
Появился жрец с заколотым поросёнком. Держа тушку за задние ноги, он обошёл всю площадь, заполненную афинянами, орошая землю каплями стекающей крови и повторяя слова привычного заклятия:
— Да будут произнесены речи и приняты решения врагам на горе, афинянам на благо, да оградят наш город от всяких бед отечественные боги.
Перикл стоял у Камня и ждал, когда вернётся жрец и эпистат прокричит: «Начинаем, граждане!»
И вот эта минута пришла — эпистат объявил о начале Экклесии. Гул голосов затих, как откатившаяся волна.
— Перикл, сын Ксантиппа из Холарга предложил, Совет обсудил и выносит на ваш суд закон о вознаграждении всех избранных голосованием и назначенных по жребию афинских магистратов, о зрелищных деньгах и других вспомоществованиях. Совет предлагает одобрить новый закон, но вам решать, граждане, после разъяснений Перикла и выступлений ораторов! — сказал эпистат и уступил место на Камне Периклу.
Сейчас он скажет о небывалом, и, если афиняне одобрят его предложение, наступит другая жизнь: пятьсот пританов, шесть тысяч гелиастов, двести чиновников других рангов, а всего две трети афинских граждан будут регулярно получать вознаграждение за свою службу, да и другие не останутся без вспомоществований. Отныне жизнь афинян станет обеспеченной в такой мере, что никому не придётся охотиться за куском хлеба или глотком вина, у всех появится необходимая пища, одежда, имущество, жильё, свободные граждане станут по-настоящему свободными не только от страха преследования неумеренной власти, но и от нужды. Гарантия от преследования властей — демократия, гарантия от нужды — умелое ведение хозяйства, мощь и богатство государства, Афин, властвующих над всем эллинским миром. Демократия и Афинский союз — источник небывалых благ для афинского народа.
Перикл знал, что и в демократии, и в Афинском союзе не всё так, как хотелось бы: демократия, власть Народного собрания, большинства, ущемляет права тех, кто остаётся в меньшинстве, власть эта часто бывает неразумна и поддаётся уговорам и подкупам вождей то на пользу тебе, то во вред. Афинский союз лишь Афинам обеспечивает приток больших богатств, а всем другим, союзным городам, — только безопасность, которая в условиях длительного мира кажется подарком судьбы, хотя на самом деле всеобщую безопасность ежедневно и ежечасно отстаивают Афины своим могуществом, а оно невозможно без богатства и военной мощи, поддерживаемой постоянно.