Среди всех греков четверо особенно прославились в борьбе с захватчиками.
Первый из них, спартанский царь Леонид, в августе 480 г. до н. э. защищал горный проход Фермопилы. Он не отступил даже тогда, когда пришла весть, что его окружают враги. Сохраняя верность обычаям своей родины, Леонид остался на месте с горсткой своих людей[22]. Спартанцы сражались даже тогда, когда сломались мечи и копья, бились голыми руками, зубами и погибли все до единого.
После прорыва через Фермопилы персидский поток залил Беотию и приближался к Аттике: Многие уже утратили всякую надежду, но Фемистокл поддерживал в народе волю к борьбе. По его предложению было принято решение о том, что все население покинет город и страну: женщины и дети переедут на острова и на Пелопоннес, а мужчины составят экипажи боевых кораблей.
К этому времени эллинский флот уже потерпел поражение у северной оконечности острова Евбея. Теперь корабли собирались в проливе между
Аттикой и островком Саламин. Был уже конец сентября, дни стояли солнечные и прозрачные, и густой столб дыма, поднимавшийся над родным берегом, был виден издалека — это пылали занятые персами Афины. Акрополь защищала горстка стариков. Они забаррикадировали вход балками, веря в то, что они и есть та самая деревянная стена, о которой говорилось в пророчестве. Персы ворвались в Акрополь с северной стороны, она охранялась слабо, так как здесь защитники надеялись на неприступность обрывистых склонов холма. Увидя врага наверху, многие бросились в пропасть, другие искали спасения в храме Афины. Но персы уничтожили всех и подожгли Акрополь. Суеверный Ксеркс на следующий день приказал сопровождавшим его в походе сторонникам бывших тиранов принести искупительные жертвы богам. Когда они поднялись на холм, то увидели, что сгоревшая накануне священная оливка Афины уже дала новый росток, свежий и крепкий.
На греческих кораблях у Саламина вид клубов дыма вызвал переполох. Военный совет постановил отступить к Истму и там попытаться организовать сопротивление: перекрыть узкий перешеек стеной и оборонять побережье при помощи флота.
Ни к чему не привели просьбы и увещевания Фемистокла, убеждавшего членов совета: «Только здесь, в проливе Саламина, наши корабли смогут победить вдвое сильнейший персидский флот. Если мы уйдем отсюда, персы займут Саламин и Эгину, на которых находятся наши жены и дети».
Афинский вождь не остановился даже перед угрозами: «У нас двести триер. Мы погрузим на них всех наших людей и имущество и отправимся далеко на запад, оставив вас на милость персов. Что же вы тогда сделаете, ведь у вас вместе взятых кораблей меньше, чем у нас, — едва наберется сто восемьдесят?»
В ответ представитель Коринфа презрительно заметил, что люди без родины не имеют права голоса в совете.
Склока и ссоры длились долго. Спартанцы после дли тельных колебаний склонились к мнению большинства необходимо отступить от Саламина. Именно в этот момент Фемистокла вызвали с собрания. Вышел — и остолбенел от удивления: перед ним стоял Аристид. Правда незадолго до этого ввиду персидской угрозы по предложению самого Фемистокла воем изгнанникам было разрешено вернуться на родину, но это не стерло из памяти дав них обид. Первым пошел на примирение изгнанник. Он сказал Фемистоклу: «Теперь не время для ссоры. Мы оба афиняне и можем спорить только об одном — как лучше служить отчизне. Поэтому скажу тебе очень важную вещь: сколько бы ни рассуждали в совете об отступлении, покинуть Саламин уже нельзя! Мой корабль только что прибыл с Эгины, и я видел собственными глазами — персы нас окружили».
Фемистокл ответил: «Я тебе очень благодарен за хорошую новость. Скажу больше: персы перекрыли пролив по моему совету. Коль скоро греки не хотят сражаться по свое и воле, я заставлю их это сделать. Через доверенного раба я сообщил Ксерксу о том, что наш флот попытается выскользнуть у него из рук, по-дружески посоветовал ему закрыть эллинов в заливе, как в мешке. Слава богам, я сумел его убедить. Ну а теперь сообщи обо всем что ты видел, вождям; если я им расскажу, они не поверят. Впрочем, теперь это уже безразлично. Так или иначе, но мы в ловушке».
Битва началась на рассвете следующего дня. Триста восемьдесят греческих кораблей вступили в бой с семьюстами персидскими. Сам Ксеркс наблюдал за сражение с одного из прибрежных холмов. Когда царь видел героический поступок кого-либо из своих, он расспрашивал о нем, а придворные тут же записывали его имя, имя отца и из какого он города. Многие подданные царя сражались мужественно: одни — в надежде на щедрую награду, другие — опасаясь гнева владыки. Несмотря на это, они не могли сравняться в отваге с эллинами и, потеряв поло вину кораблей, отступили. Вскоре после неудачной битвы Ксеркс вернулся на родину, оставив в Греции огромную сухопутную армию. Война еще не была закончена.
Только летом следующего, 479 г. до н. э. эта армия была разбита под Платеями объединенной эллинской армией под командованием спартанского регента Павсания. Он-то стал третьим героем войны.
Ну а четвертым стал отец Перикла Ксантипп. Он вернулся на родину по амнистии тогда же, когда и Аристид, затем сражался под Саламином, а еще через год его выбрали одним из стратегов. Ксантипп руководил эскадрой, которая вместе с кораблями других государств должна была преследовать персов на море. Правда, формально командовал кораблями спартанец, но больше считались с афинским представителем, ибо его город выставил самый значительный флот. В тот самый день, когда Павсаний разгромил персов под Платеями, Ксантипп уничтожил триста персидских кораблей. Персы вытащили их на сушу на мысе Микале, протянувшемся от малоазиатского побережья к острову Самос. С этого момента греки стали хозяевами Эгейского моря.
Далее союзники направились к проливам, ведущим в Черное море, надеясь захватить мост, воздвигнутый по приказу Ксеркса над Геллеспонтом. Но мост уже был уничтожен бурей. Тогда спартанцы отправились на родину, а Ксантипп высадил своих людей на Херсонесе — том самом полуострове, которым за 15 лет до этого владел Мильтиад. Афиняне осадили главный город края — Сеет. За его стенами укрылись многие персы во главе с высокопоставленным чиновником сатрапом Артаиктом. Осада затянулась.
Наступила осень, а потом и зима, принесшая дожди и холода. В афинском лагере росло недовольство. Люди хотели вернуться на родину, но Ксантипп резко возражал: «Уйду отсюда только после взятия города или приказа из Афин».
В то время в Сеете свирепствовал голод. Горожане питались отваром из кожаных ремней. Наконец в одну из ночей персы украдкой спустились с городской стены и бежали. Жители города, преимущественно греки, сразу же отворили ворота осаждавшим. Беглецов настигли недалеко от Сеста. После короткой схватки их взяли в плен и заковали в кандалы. Артаикт хотел выкупить себя и сына за двести талантов, кроме того, он предлагал передать еще сто талантов храму, который перед этим разграбил и осквернил.
Почти на самой оконечности Херсонеса расположилось местечко Элеунт. Там почитали могилу, где, как считалось, покоились останки Протесилая — героя троянской войны. Вокруг произрастала священная роща, куда за многие века набожные паломники принесли большое количество драгоценных даров. Артаикт с разрешения царя захватил эти земли. Сокровища были разграблены, роща выкорчевана и превращена в пашню, а в самом святи чище сатрап развлекался с женщинами.
Ксантипп не согласился на выкуп и выдал сатрапа жителям Элеунта. Артаикта вывели на берег и распяли не далеко от того места, где раньше находилась одна ш опор персидского моста. Умирающий был вынужден смотреть, как мучительно гибнет его сын, которого мстительная толпа закидала камнями.
Ксантипп совершил великие деяния: освободил морс от персов; захватил Сеет и Херсонес — бывшие владения Мильтиада, открыв тем самым путь в Черное море; привел в Афины много богатств, а также найденные в Сеете крепежные канаты от моста Ксеркса. В знак признания огромных заслуг Ксантиппа народное собрание после его смерти позволило Периклу установить статую отца на Акрополе, вблизи наиболее почитаемых святынь города. Ее изваял Фидий — друг Перикла.
Тот же ваятель по просьбе Перикла и, разумеется, за его счет изготовил еще одну скульптуру, установленную рядом с изображением Ксантиппа. Она изображала поэта Анакреонта — певца вина и беззаботной любви — уже старым человеком с кифарой в руке, как бы опьяненного божественным нектаром. Именно таким его помнили в Афинах. Поэт прибыл ко двору тиранов Гиппарха и Гиппия, когда ему уже было далеко за 50. Тяжесть прожитых лет давила на плечи, навевала печальные думы:
Эх, виски уж мои поседели,
Да и череп лоснится, как шар,
Годы юности прочь улетели,
Зубы крошатся… нет, уж я стар…
Предо мной уже в Тартар дорога…
В этой жизни пожить веселей
Мне на долю осталось немного —
О, как тяжко расстаться мне с ней![23]
Несмотря на эти грустные минуты, Анакреонт жил в Афинах беззаботно и весело до тех пор, пока не был убит Гиппарх. Еще через четыре года спартанцы и Алкмеониды изгнали из Афин Гиппия. Тогда и поэт покинул город, переехал в Фессалию, где еще не перевелись аристократы, умевшие повеселиться.
Почему же скульптурное изображение «придворного мотылька», друга тиранов оказалось на Акрополе рядом со статуей Ксантиппа? Были на это свои, весьма необычные причины. Во время пребывания в Афинах стареющий поэт подружился с одним молодым человеком. Очевидно, этот эфеб был очень красивым, если обратил на себя внимание такого ценителя, как Анакреонт. Избранником поэта стал Ксантипп. В то время он даже не думал о том, что когда-либо свяжет свою судьбу с Алкмеонидами, которые тогда еще находились в изгнании в Дельфах и строили планы свержения тирании. Молодому Ксантиппу очень импонировало, что любимец властителей Афин, украшение их двора и замечательный поэт относится к нему с такой симпатией.