Нам хорошо известно, что замужние афинянки не пользовались большой свободой: они постоянно находились в отдельной части дома, а в город выходили только в сопровождении домашних. Но некоторые женщины изыскивали массу способов, чтобы обмануть даже самых ревнивых мужей. На стороне последних было, однако, старое суровое право, позволявшее убить любовника жены, схваченного на месте преступления. Вот как защищался один афинянин, обвиненный в подобном убийстве: «Когда я женился, то сначала поступал так, чтобы ни жене не докучать, ни позволять ей слишком много; следил за ней, как полагается. После рождения ребенка я полностью доверился супруге, посвятил ее во все свои дела, полагая, что не может быть более крепкого залога верности. И лучше моей жены не было женщины во всем мире: отличная хозяйка, очень экономная, со всем она управлялась прекрасно. Но смерть моей матери стала началом всех моих несчастий. Во время похорон жену увидел ее будущий соблазнитель. Он выследил служанку, обычно ходившую на рынок за продуктами, сговорился с ней, а потом добрался и до самой госпожи.
Должен тут сказать, что дом у меня двухэтажный, разделенный на мужскую и женскую половины. Жена кормила ребенка сама. Я, чтобы не утруждать ее ежедневным схождением вниз на омовение, поселился на верху, женщины же заняли первый этаж. И так уж получилось, что жена часто отправлялась спать вниз, к ребенку, и я по своей наивности не только ни о чем не догадывался, но даже считал свою жену самой добродетельной женщиной в городе.
Однажды я вернулся домой из деревни раньше, чем предполагалось. После ужина ребенок кричал, был очень беспокоен. Подкупленная служанка специально его дергала, поскольку в доме находился чужой мужчина. Но все это выяснилось уже позднее. Тогда же, ни о чем не догадываясь, я велел жене спуститься вниз и дать ребенку грудь, чтобы дитя наконец успокоилось. Она сначала не хотела, якобы радуясь моему возвращению, а когда я, разгневанный, приказал ей удалиться, устроила скандал: «Так значит мне нужно уйти, чтобы ты привел сюда служанку! Знаю, что однажды, напившись, ты уже приставал к ней!»
Услышав столь нелепое обвинение, я рассмеялся, а жена встала и ушла. Тем не менее, как бы в шутку, она закрыла меня в комнате, а ключ забрала с собой. Не обратив внимания па женские капризы, я сразу же лег и, измученный целым днем работы в поле, мгновенно заснул. Уж рассвело, когда жена поднялась наверх и открыла дверь. На мой вопрос, почему ночью скрипела калитка, коварная женщина ответила: «Погас светильник у изголовья колыбельки. Пришлось идти к соседям за огнем».
Я ничего на это не ответил, убежденный, что так оно и было на самом деле. Мне только показалось странным, что жена накрашена, хотя не прошло еще и тридцати дней, как умер ее брат. Однако и об этом я не сказал пи слова.
Прошло некоторое время, и я уже стал забывать о случившемся. Но вот однажды на улице ко мне подошла старуха. Как оказалось, ее послала женщина, с которой любовник моей жены сожительствовал ранее. Когда оп перестал ее навещать, разгневанная и оскорбленная женщина начала следить, куда он ходит теперь. Подосланная (но старуха подстерегла меня около моего дома и говорит: «Не хочу совать нос в чужие дела, но знай: человек, покусившийся на твою честь и честь твоей жены, является также и нашим врагом. Порасспрашивай свою служанку — и все узнаешь. Его зовут Эратосфен, и живет он в доме Оя. Соблазнил не только твою жену, но и многих других. Такое уж он избрал себе ремесло».
Сказав так, она быстро удалилась, а я, как вкопанный, остался стоять посреди улицы. Мне сразу все вспомнилось: и как жена закрыла меня в комнате, и как скрипела калитка, и как она была накрашена. Едва вернувшись домой, я приказал служанке идти со мной в город; привел ее в дом одного из моих родственников и только там сказал: «Знаю все, что делается в доме. Выбирай: либо тебя высекут и навсегда отправят на работу на мельницу, либо скажешь правду и будешь прощена. Только не ври, говори все как было!»
Девушка сначала все отрицала, кричала, что я могу делать с ней что хочу, но она ничего не знает и ничего не скажет. Но когда я упомянул имя Эратосфена, сразу испугалась. Упала мне в ноги, и я еще раз обещал ей прощение. Только тогда она рассказала, как тот человек приблизился к моей жене после похорон и к каким уловкам прибегал, чтобы привлечь ее внимание, как во время праздника Фесмофорий, когда я был в деревне, жена ходила в храм вместе с его матерью. Когда она закончила, я ей пригрозил: «Ни одна живая душа не должна знать о происшедшем, иначе наш договор потеряет силу. И еще я хочу, чтобы ты мне все показала. Слова ничего не стоят, я хочу сам убедиться в измене».
Четыре или пять дней спустя уже после захода солнца я встретился со своим другом и родственником Состратом: он возвращался с поля. Зная, что в такое позднее время у него в доме не водится еды, я пригласил его к себе. Сытно перекусив, Сострат отправился к себе, а я лег спать. Разбудил меня голос служанки: «Эратосфен у госпожи!»
Я велел ей сторожить ворота, а сам потихоньку выскользнул на улицу и начал обходить разных знакомых. Иных застал дома, других нет. Во всяком случае собрал всех, кого только мог. В ближайшей лавке мы взяли факелы и вошли в дом. Служанка открыла нам ворота. Те, которые вошли первыми, увидели Эратосфена лежащим с женщиной, а остальные — уже стоящим на постели и абсолютно нагим. Я ударил его — он упал. Мы стянули ему руки назад и крепко связали. И тут я крикнул: «Что, захотелось испоганить мой дом?» А он только умоляюще лепетал: «Плохо, плохо я сделал, признаю. Не убивай меня! Возьми деньги, дам тебе сколько хочешь!» Он скулил, а я только и ответил: «Не я тебя убью, а законы нашего города, которые ты, проклятый распутник, нарушил. Ты опозорил меня, мою жену и детей!»
Так он нашел ту судьбу, которую законы нашего города уготовили людям, совершающим подобные преступления. Эратосфен вовсе не был схвачен на дороге, как утверждают мои обвинители, и не искал спасения у домашнего очага, да это и не было возможно, коль скоро руки у него были связаны, а я его крепко держал»[32].
Дело об убийстве Эратосфена слушалось через 30 лет после смерти Перикла, но подобные случаи имели место и при нем, и ранее. В Афинах издавна действовал закон, позволяющий оскорбленному мужу самому, без суда, на месте свершить правосудие, лишь бы при этом присутствовали свидетели. И если Перикл действительно соблазнял замужних женщин, как упорно и повсеместно утверждали в Афинах, то он должен был бы соблюдать чрезвычайную осторожность не только для сохранения своего доброго имени.
Всегреческий конгресс
Эллины с радостью встретили весть о заключении мира с персами. Только в Спарте и Коринфе она могла возбудить страх: теперь Афины обрушатся на них всей своей мощью. Но даже и там отдавали себе отчет в том, что в истории Эллады наступил великий момент, ибо кровавое противоборство с Персией длилось уже полвека, с момента восстания в Милете. Оно заполнило жизнь двух поколений и закончилось, что бы ни говорили враги Перикла, успехом, превосходившим самые смелые мечты бойцов под Марафоном и Фермопилами. Кто бы мог подумать тогда, когда бесчисленные полчища Ксеркса, подобно вышедшей из берегов реке, затопили Беотию и Аттику, а воины на кораблях у Саламина видели дымы горящих Афин, что через 30 лет «царь царей» согласится уступить часть своих земель и примет унизительное для него условие не посылать кораблей в Эгейское море.
Но самая большая радость охватила жителей городов, входивших в Морской союз. Целью его существования была война с Персией. Поэтому, создавая союз, греческие города обязались покрывать его военные расходы. Со временем, когда Афины крепкой рукой взяли бразды правления, взносы союзников превратились в обязательную дань, взыскиваемую афинянами со всей суровостью. Пока длилась война, все терпели подобное положение как вынужденную необходимость: попыток выйти из союза было сравнительно немного. Теперь же, после заключения мира, выплата фороса утратила всякий смысл. Сложившуюся ситуацию понимали следующим образом.
Конечно, союз был создан «на вечные времена» и может, следовательно, продолжать свое существование. Мало ли в Элладе союзов, возникших в далеком прошлом и существующих только для того, чтобы вместе чтить божества и заботиться об их святынях. Однако нет никакого смысла платить взносы, да еще такие высокие. К тому же у союза, несмотря на все траты за 30 лет, и так накопилась огромная сумма в 5 тыс. талантов. Коль скоро отпала необходимость в вооружении, ее должно хватить на века. На что пойдут эти деньги? Разве что на жертвы бессмертным богам, приносимые для общей удачи.
Афинянам трудно было ответить на столь весомые доводы. Договор с персами превращался одновременно в могилу Морского союза, являвшегося фундаментом афинской мощи. Перикл прекрасно осознавал опасность — он знал о настроениях союзников. Все считали, что после заключения мира наконец-то наступят перемены к лучшему, ждали награды за долгие годы лишений. Нельзя было не учитывать подобных настроений, одновременно не упуская из внимания и того, что отказ Афин от верховенства в союзе был бы для них политической и экономической катастрофой.
Весной 449 г. до н. э., почти сразу после утверждения договора с персидским царем, по предложению Перикла афинское народное собрание приняло решение: в следующем административном году (т. е. в 449/448) взносы в казну союза взиматься не будут. Перикл явился инициатором еще одного постановления, вызвавшего много толков по всей Элладе. Оно гласило: «Наши послы отправятся во все эллинские государства Европы и Азии. Послов будет двадцать, и изберут их из числа самых достойных мужей старше 50 лет. Пятеро из них посетят города Азии и острова от Лесбоса до Родоса, еще пятеро — города на фракийском побережье и у проливов вплоть до г. Византии. Третья пятерка завезет наше послание в города Беотии, Фокиды, Пелопоннеса и в те, что расположены на побережье Ионического моря. И наконец, четвертая пятерка объедет города Евбеи, Фессалии и соседние края. Послы будут просить большие и малые государства, чтобы в установленное время они прислали своих представителей в Афины. Народ афинский и совет пятисот собирают всегреческий мирный конгресс. Он будет обсуждать три вопроса, которые одинаково волнуют всех эллинов: во-первых, восстановление разрушенных персами святынь. Во-вторых, выполнение обетов, данных бессмертным богам в то время, когда эллины защищались от захватчиков. В-третьих, безопасность на морях, чтобы все могли плавать без страха.