— Ты хочешь, чтобы вино доставляло мне удовольствие?
— Конечно, — сказал мальчуган.
— Тогда подавай мне чашу очень медленно и также медленно ее уноси.
Лицо ребенка залил прелестный румянец, а Софокл обратился к своему соседу за пиршественным столом, процитировав поэта Фриниха:
— На пурпурных лицах сияет блеск любви.
Тут в разговор вмешался педагог Эрифрей:
— В поэзии ты, Софокл, разбираешься превосходно, но вот Фриних, мнение которого ты тут привел, выразился неудачно. Пурпурные лица! Да ведь если бы какой-нибудь художник разрисовал лицо этого мальчика красной краской, то оно уже не казалось бы нам таким прекрасным! Значит, красоту нельзя сравнивать с тем, что по сути дела не является красивым.
Софокл рассмеялся:
— Так, значит, друг, тебе не нравится стих Симонида, который эллины очень хвалят: «Улетели слова с губ пурпурных девицы»? Наверное, ты осуждаешь и того поэта, который называет Аполлона златовласым? Ведь если бы художник действительно изобразил бога с золотыми волосами, а не с черными, как это принято, то картина выглядела бы не лучшим образом. А еще кто-то сказал: «Розовые пальчики нимфы». Но если мы покрасим пальцы женщины розовой краской, то это будут пальцы красильщицы, а не прелестной девушки.
Тут все рассмеялись, а пристыженный Эрифрей замолчал. Софокл снова обратился к маленькому виночерпию. Заметив, что тот вынимает мизинцем из вина какую — то крошку, он спросил:
— Ты хорошо видишь эту крошку?
— Да.
— Так сдуй ее и не мочи пальца в вине.
Мальчик наклонился над чашей, которую Софокл как раз подносил к губам. Головы их сблизились, а когда они уже почти соприкасались, поэт неожиданно обнял мальчика, притянул его к себе и поцеловал. Пирующие даже зааплодировали от восторга. Многие, смеясь, восклицали:
— Ну и ловко же ты его обманул!
В ответ Софокл сказал:
— Вот так, мои дорогие, я и учусь искусству стратегии. Ведь Перикл утверждает, что я хороший поэт, но плохой командир. А вы что скажете, удалась моя военная хитрость или нет?»[44]
Так описал эту сцену в своих воспоминаниях один из ее свидетелей — поэт Ион Хиосский. Он был почти ровесником Софокла, которому тогда исполнилось 56 лет. Так же, как Софокл, Ион был драматургом. Трагедии поэта с острова Хиос пользовались успехом. Зрителям нравились гладкость и плавность их языка, хотя, по мнению многих, они не могли сравниться с более глубокими и наполненными очарованием творениями Софокла. Ион попробовал свои силы и в других видах творчества. Он был автором дифирамбов и прелестных любовных элегий и даже покусился на изложение истории родного острова в форме эпопеи. Но самое главное, в воспоминаниях Иона представлены портреты многих его современников.
Перикл на пиру не присутствовал. В тот момент он находился вместе с эскадрой далеко от Хиоса, у южного побережья острова Самос, и намеревался преградить дорогу кораблям самосцев, которые возвращались из похода на Милет. Софокл ждал подкреплений с Хиоса и Лесбоса, ибо перевес сил был на стороне самосцев: они имели семьдесят кораблей против сорока у Перикла. Вождь беспокоился: сможет ли Софокл проявить решительность по отношению к обоим островным государствам, которые в последнее время как будто колебались в своей верности Морскому союзу и Афинам?
Перикл имел все основания не доверять стратегическим талантам поэта. Избранием в коллегию десяти стратегов на 441/440 административный год Софокл был обязан не славе вождя, а успеху поставленной в 442 г. до н. э. трагедии. Тогда его «Антигона» получила первую награду. А когда несколько месяцев спустя выбирали стратегов, многие граждане предпочли видеть на этом посту именно Софокла. Очевидно, они думали, что тот, кто устами Антигоны столь красноречиво защищал неотъемлемые права людей, став членом правительства, будет охранять счастье и свободу отдельной личности. Стратеги оказывали огромное влияние не только на военные дела, но и на всю государственную политику. Поэтому-то Перикл, и ранее многократно избиравшийся в коллегию стратегов, с 443 г. входил в нее постоянно. Свои — голоса ему отдавали все десять фил. Это возвышало его над остальными коллегами, которые представляли только отдельные филы. Перикл внимательно следил, чтобы в коллегию подбирались люди, поддерживавшие его политику. Тайные интриги, связанные с персональным составом коллегии, вероятно, были одним из важнейших факторов политической жизни Афин, для нас, к сожалению, совсем не известным. Доверив Софоклу столь важный пост, сограждане совершили ошибку, к слову сказать весьма распространенную. Богатое воображение и тонкая интуиция, необходимые поэту, скорее мешают политику, которому нужны жесткость и быстрота в принятии решений. Тем более эти качества должны быть у военачальника. Человек же интеллигентный и творческий, столкнувшись с проблемой, видит слишком много путей ее разрешения и нескончаемую цепь последствий каждого шага, он колеблется, пребывает в нерешительности, в то время как ситуация требует немедленных действий.
И тем не менее Перикл не противился выдвижению кандидатуры Софокла, несмотря на то что Софокл никогда не принадлежал к числу сторонников его политики. Некоторые даже считали, что в «Антигоне» поэт хотя и не напрямую, но беспощадно критиковал предводителя афинского государства. Сторонники такой точки зрения утверждали: «Креон, холодный и бездушный блюститель интересов государства, — не кто иной, как Перикл. Именно поэтому уже в начале трагедии он назван стратегом, хотя на самом деле был царем».
Соглашаясь на избрание Софокла, Перикл, очевидно, рассуждал следующим образом. В предыдущем году поэт входил в состав коллегии десяти надзирателей за союзной казной. Тогда он вел себя весьма лояльно по отношению к правящей партии. Став стратегом, он вряд ли поступит иначе. Административный год пройдет тихо и мирно, не возникнет даже необходимости на деле проверить полководческие способности Софокла. К тому же во всех важнейших вопросах решающим будет мнение большинства, поддерживающего своего вождя. Кто мог подумать во время выборов 442 г. до н. э., что вскоре вспыхнет тяжелая война и поэту будет доверена важная военная миссия?
Итак, Перикл напряженно ожидал, кто же явится первым: корабли союзников под командованием Софокла или флот самосцев. Именно в этот момент поэт упражнялся в военных хитростях за гостеприимным столом на Хиосе. Ион смотрел на его шалости с дружеской снисходительностью и с тех пор часто повторял: «Как собеседник во время застолья Софокл просто незаменим: симпатичный, веселый, остроумный».
Но тут же признавал: «И все-таки Перикл прав. Как политик Софокл действительно не. отличается ни быстротой, ни энергией. Поступает как честный, но самый обычный афинянин».
Удивительно слышать оценку, данную Периклом Софоклу в устах Иона, ибо хиосский поэт не выносил вождя афинских демократов и никогда не скрывал этого. Он считал его самоуверенным гордецом, презирающим всех окружающих. Но Иона раздражало не только поведение Перикла, которое можно было бы оценивать по-разному. У него были и другие, более глубокие причины для антипатии. Прежде всего Ион не любил афинскую демократию и вообще демократов — и не только потому, что сам был аристократом. Его родной остров Хиос — могущественный и богатый край — входил в Морской союз, однако Хиос всегда стремился жить по своим законам. В то время как афинские демократы хотели полностью подчинить себе государства союза, олигархи, казалось, выступали за более мягкие формы власти. Так во всяком случае гласила молва, усиленно распространяемая олигархами, которые таким путем стремились усилить свое влияние в союзных городах. Однако если кто-то и связывал свои надежды с олигархами, он глубоко ошибался. Слишком уж быстро все забыли, как вождь олигархов Кимон жестоко подавлял все попытки выйти из союза, например восстание на острове Фасос. Если бы олигархи снова пришли к власти, то они проводили бы по отношению к подчиненным государствам такую же твердую линию, как и их предшественники.
Другое дело, что Кимон — человек открытый и доступный — везде приобретал себе друзей и имел их среди союзников великое множество. Ион сохранил в своей благодарной памяти прекрасный образ сына Мильтиада, прославлял его везде, где только мог. «Военная хитрость» Софокла за столом у Гермесилая напомнила Иону другой пир, состоявшийся примерно 30 годами ранее, и рассказ о другой военной хитрости. Описание тех событий он тоже включил в свои воспоминания.
«Однажды, будучи совсем молодым человеком, я приехал с Хиоса в Афины. Меня пригласил в свой дом Лаомедопт. На пир явился и Кимон. Сначала мы принесли жертвы богам, а потом кто-то попросил Кимона спеть. Тот согласился и запел весьма приятным голосом. Все начали его хвалить:
— Насколько же ты выше Фемистокла. Он открыто говорит, что не учился ни музыке, ни пению и умеет только одно: делать наше государство великим и богатым. Ты же умеешь и то, и другое: и веселиться, и побеждать.
После этого завязалась беседа о деяниях Кимона. И тут он сам вмешался в разговор:
— Хотите знать, что я считаю самой удачной военной хитростью? Так вот, не так давно при поддержке наших союзников мы захватили два города у проливов, ведущих в Черное море. Большие персидские гарнизоны попали к нам в плен. Союзники обратились ко мне с просьбой разделить добычу. Я приказал отдельно разложить одежды и оружие пленников, а их самих поставить рядом. Послышались жалобы, что дележ будет неравным. Тогда я сказал союзникам:
— Сами выбирайте, что хотите. Мы, афиняне, удовлетворимся оставшимся.
А они в ответ:
— Ясное дело, берем одежды и оружие персов!
И еще радовались, как я хорошо все поделил. Ведь им достались золотые наплечники, цепочки, оружие, роскошные одежды, а нам — полуголые пленники, слишком изнеженные, чтобы использовать их на какой-нибудь работе. Прошло некоторое время — и к нам из разных концов Азии стали приезжать друзья и родственники наших пленников. Выкупали их за бешеные деньги. Заработанных денег хватило на содержание флота в течение четырех месяцев и еще осталось на то, чтобы немалую сумму внести в государственную казну»