Поражение Мильтиада явилось спасением для Алкмеонидов. Никто уже не вспоминал о щите и предательстве под Марафоном, всех занимало только паросское дело. Могущественный род получил возможность расправиться со своим врагом. Снова выступил старый недруг Мильтиада Ксантипп, муж Агаристы. На этот раз он обвинил вождя в обмане афинского народа и потребовал смерти. Судебный процесс ввиду его особой важности проходил в присутствии всего народного собрания. Мильтиад не мог произнести речь в свою защиту, не мог даже стоять: загрязнение раны вызвало гангрену. Его внесли в собрание на ложе. Защищать Мильтиада взялись друзья. Собственно, они даже не защищали его, а молили о милосердии, напоминали о былых заслугах обвиняемого. Эти униженные просьбы дали определенные результаты. Народ, правда, счел, что победитель под Марафоном несет ответственность за события на Паросе, но даровал ему жизнь, присудив огромный штраф — 50 талантов.
Мильтиад вскоре после суда умер. Чтобы бросить тень на обвинителей, сторонники великого вождя заявляли позднее, что он заживо сгнил в тюрьме, безжалостно брошенный туда за неуплату штрафа.
Остракизм
Мегакл и Ксантипп понимали происшедшее так: обвинительный приговор Мильтиаду — это поражение Филаидов и всех родов, некогда составлявших партию Равнины. Наконец-то Алкмеониды снова выдвинутся на первое место в государстве. Кто же теперь осмелится вновь вспомнить дело о щите и сговоре с персами? Увы, они глубоко заблуждались. Правда, несчастье, случившееся с Мильтиадом, действительно подорвало влияние аристократов, но события последующих лет показали, что выгоду из этого извлекли вовсе не Алкмеониды.
Весной 487 г. до н. э. в народном собрании был поднят вопрос: «Нет ли в нашем государстве человека, замышляющего установить тиранию? И не полезно ли для общего блага назвать его имя?»
Каждый гражданин сообщит имя человека, который, по его мнению, имеет чрезмерные политические амбиции. Голосующих должно быть не менее 6 тыс. Тот, на кого придется наибольшее количество голосов, должен на десять лет покинуть пределы Аттики. Однако изгнанник не лишается ни гражданских прав, ни своего имущества.
Возможно, что такой закон ввел еще Клисфен, но только теперь он был применен на практике, поскольку народ принял это предложение. Было дано распоряжение провести голосование. Писали тогда на самом дешевом и наиболее доступном материале — черепках от глиняной посуды, называвшихся остраками; отсюда и происходит название этого необычного суда — «остракизм».
Жертвой остракизма могли стать наиболее преданные государству люди, единственной виной которых была большая популярность, естественно вызывавшая зависть. Страх перед тиранией по-прежнему сохранялся в массах афинского народа, а политики подогревали этот психоз, постоянно обвиняя друг друга в тиранических замыслах. Остракизм был наиболее действенным методом расправы с соперником, и никто не думал о том, что при изменении политической ситуации он сам может стать жертвой «суда черепков».
Страхи афинян перед тиранией часто вызывали насмешку. Вот как высмеивал их почти через пол века после первого остракизма в одной из своих комедий Аристофан:
Б д е л и к и о н:
Вам мерещатся тираны, заговорщики во всем,
Обсуждаете ль вы дело важное или пустяк;
Между тем о тирании уж полвека не слыхать[11];
Ну а вы соленой рыбой меньше заняты, чем ею.
На базаре даже стали о тиранах все кричать.
Ты себе торгуешь карпа, не салакушку — сейчас;
Продавец дешевой рыбы тут же рядом заворчит:
«Этот, кажется, припасы выбирает, как тиран…»
Ты прицепишься к порею, чтоб приправить им сардель, — На тебя взглянувши косо, зеленщица говорит:
«Ишь, порею захотелось! Иль тираном хочешь быть?
Иль должны тебе Афины дань приправами, платить?»
Бделикиона поддерживает его собеседник Ксанфий:
В полдень к девке непотребной я зашел вчерашний день.
Оседлать со собрался, а она озлилась вдруг;
И вскричала: «Как! Ты хочешь Гиппием-тираном быть?»[12]
Исход первого в истории Афин голосования никого не удивил. Чаще всего упоминался некий старец по имени Гиппарх. Сомнительно, чтобы этот человек когда-либо думал об установлении тирании, но его связывало с семьей Писистрата дальнее родство. Он подозревался в тайных связях с врагом во время персидского нападения.
Уже через год, весной 486 г. до н. э., к народу снова обратились с вопросом о возможном тиране, и снова состоялся «суд черепков». На этот раз удар был нанесен Мегаклу. Два года спустя в изгнание отправился его шурин и ближайший соратник Ксантипп. Сохранились черепки с их именами, выброшенные куда-то в развалины. Надписи, нацарапанные явно неумелой рукой, лаконичны: «Мегакл, сын Гиппократа из Алопек», «Ксантипп, сын Арифрона»). Этого было вполне достаточно — все знали, о ком идет речь.
Когда Ксантипп покидал родину и семью, его младшему сыну Периклу было около десяти лет. Мальчик уже должен был понимать, что произошло несчастье: его отец и дядя потерпели политическое поражение. Задумывался ли тогда маленький Перикл над удивительными судьбами Алкмеонидов и связанных с ними людей? Почти 50 лет назад их изгнал тиран Писистрат, еще через 25 лет они сами выгнали его сына Гиппия, а сейчас их лишал родины афинский народ, обвинив в стремлении к тирании и сговоре с тем же Гиппием.
Так в течение всего нескольких десятков лет со сцены сошли не только Мильтиад, но и его враги. Это вовсе не было делом случая или проявлением стихийной неприязни масс к людям, поднимавшимся над толпой (хотя такую неприязнь и создавали, и использовали). Широкой политической кампанией втайне руководил один человек, действующий жестоко и расчетливо. Когда было нужно, он вступил в союз с Алкмеонидами и уничтожил вождя аристократов, победителя персов под Марафоном. Потом напал на Гиппарха. Даже если бы Алкмеониды и захотели, они были бы не в состоянии защитить Гиппарха, так как в глазах народа он был явным сторонником старой тирании. А когда Мегакл и Ксантипп остались на политической арене одни, удар был нанесен и по ним. Им снова припомнили щит, блеск которого видели под Марафоном. Поэтому нет ничего удивительного в том, что тысячи рук нацарапали на черепках сначала имя Мегакла, а потом и Ксантиппа.
За этим человеком шли массы, ибо он умел приобрести их доверие. Именно он был автором знаменитого закона 486 г. до н. э., в котором говорилось: «Архонтов больше не будут выбирать старым способом. Ежегодно будут назначаться пятьсот кандидатов, причем не только среди богачей, но и среди людей среднего достатка. Жребий покажет девятерых из них, которые займут высшие посты в государстве».
Должность, получаемая в сущности по воле слепого случая, утратила свое былое значение. До сих пор ее получали выходцы из знатных родов, теперь же в коллегию архонтов были допущены представители широких слоев населения, и она потеряла свой блеск. Зато повысился престиж поста, который по-прежнему получали в результате выборов, т. е. стратега.
Не смея открыто нападать на такого влиятельного политика, завистники давали выход своему недоброжелательству в распространении злобных сплетен. Говорили, что у него болезненное честолюбие, и выдумывали даже причины, по которым оно расцвело столь пышным цветом. Например, вспоминали, что хотя по отцу новый предводитель народа и происходит из старинного рода Ликомедов, но он не чистокровный афинянин, а его мать, кажется, даже не гречанка. Двусмысленность своего положения будущий вождь болезненно прочувствовал еще в мальчишеском возрасте, когда занимался спортом не в одном из городских гимнасиев, а в гимнасии на Киносарге, за городскими стенами, куда принимали детей от смешанных браков. Именно тогда, по мнению многих, у него появилась мечта подняться выше самых знатных родов Афин. Другие злопыхатели добавляли, что просто внешнее уродство заставляет его искать удовлетворения в прелестях власти. Но даже самые яростные враги признавали, что этот политик — светлый ум и прекрасный оратор.
Новый руководитель афинского народа был почти ровесником Ксантиппа. А звали его…
Фемистокл
Изгнанным Алкмеонидам жилось не так уж плохо. Друзей они имели во многих городах, а доходы от имений текли к ним, как и прежде. И все же люди сожалели об их судьбе и осуждали афинян за неблагодарность. Когда однажды во время игр в Дельфах победили кони Мегакла, поэт Пиндар — певец спортивных успехов знати — сложил такую оду:
Державные Афины — Лучший зачин,
Воздвигаемый песнопениям Конному роду могучих Алкмеонидов.
Какое отечество, который дом Назову я виднее в эллинском мире?
Город городу говорит о них,
О сынах Эрехфея, для тебя, о Аполлон,
Дивную воздвигший обитель у божественного Тифона.
Влекут меня пять истмийских побед И та, олимпийская, отменная перед Зевсом,
И эти две, что при Кирре, —
Твои и твоих отцов победы, Мегакл!
В радость мне новое благо твое,
В горесть мне — зависть, награда лучших дел;
Воистину говорят:
Счастье, которое долго в цвету,
И добром, и злом лежит на осчастливленных.[13]
Последние слова должны были служить Алкмеонидам утешением: да, наступили печальные дни, но они не смогут помешать предназначенному этому роду. Пока же, однако, ничто не обещало благоприятного поворота событий. Изгнанники с нетерпением ждали новостей из Афин, но, увы, они были неутешительными: влияние Фемистокла усиливалось.
Этот человек творил чудеса. Он сумел сделать так, что скаредный, не выпускающий из рук даже жалкого обола[14]