афинский народ великодушно отказался от раздела между всеми гражданами значительной суммы денег и предназначил ее на общегосударственные цели. Речь шла о доходах от эксплуатации недавно открытых серебряных рудников в Лаврионе. Сначала было предложено раздел лить неожиданно упавшие с неба деньги среди всех граждан как совладельцев рудников. Фемистокл резко возражал против этого и напоминал соотечественникам: «Вот уже много лет мы ведем войну с Эгиной. Этот островок находится недалеко от нас, его можно увидеть с любого пригорка в Аттике. И несмотря на это, мы не можем с ним справиться. Война все ширится, причиняет нам массу неприятностей, из-за нее мы становимся посмешищем для соседей. Почему же так происходит? У нас нет сильного военного флота — вот главная причина. Мы имеем во много раз больше людей и богатств, но что толку, коль скоро на море мы слабее. Поэтому я предлагаю все доходы от Лавриона полностью предназначить для строительства кораблей».
Ненависть к соседям — соперникам в морской торговле — оказалась сильнее присущего афинянам сребролюбия. На верфях Пирея теперь день-деньской стучали молотки и топоры, а с побережья в город долетал терпкий запах смолы, предназначенной для пропитки корабельных досок. В течение двух лет Афины стали самой могущественной морской державой Эллады; они имели не меньше 200 триер[15].
Порт в Пирее также обязан своим созданием Фемистоклу. Его начали строить еще за три года до Марафонской битвы, в 493 г. до н. э., когда Фемистокл стал архонтом. До этого афиняне использовали только пристань в заливе Фалерон, который находился (в наших мерах отсчета) всего в 5 км от города. Но это был открытый для стихии и врагов залив. Пирей граничил с Фалероном с запада. Дорога от него до Афин была немного длиннее. Но самое главное — прибрежная равнина, ведшая к Пирею, представляла собой труднопроходимое засоленное болото. Именно по этим причинам Пирей в течение многих веков не использовался в качестве порта, хотя остальные условия для создания морской стоянки здесь были прекрасными, три полуострова — Мунихия, Акте и Ети — он — гористые, с сильно изрезанной береговой линией, создали три глубоких закрытых морских бассейна. Только Фемистокл сумел убедить народное собрание в том, что угроза войны делает необходимым строительство такого порта, который мог бы служить городу в любых ситуациях. Персидское нападение прервало работы в Пирее, но теперь они возобновились с еще большим размахом.
Фемистокл стал идолом простого народа, который получил работу и обрел чувство собственной значимости. Конечно, у вождя было много противников. Они критиковали его программу морских вооружений и считали, что в каждой войне последнее слово всегда остается за сухопутными силами. Такого же мнения придерживался и вождь олигархов Аристид, ранее поддерживавший Фемистокла. В результате в 482 г. до н. э. Аристида изгнали из Афин по приговору «суда черепков». Обвинения его в тиранических замыслах — являлись просто нелепыми, ибо Аристид был необычайно скромным и справедливым человеком.
В Афинах прекрасно понимали, что вовсе не война с маленькой Эгиной склонила Фемистокла к усиленному строительству флота. Действительной причиной вооружения явилась угроза нового персидского вторжения. После Марафона в военных действиях наступил длительный перерыв, потому что в 486 г. до н. э. умер царь Дарий, а его сын и наследник Ксеркс должен был сначала укрепиться на троне. Вскоре, однако, с востока в Элладу стали приходить грозные вести. Ксеркс собирает огромное войско по всей территории своего необъятного царства. Корабли финикийцев и тех греков, которые подчинялись «царю царей», собрались в малоазиатских портах. Маршрут великой армии пройдет вдоль северного побережья Эгейского моря. На Геллеспонте должен быть построен мост, а основание полуострова Афон прорежет канал.
Персы ворвутся, в Грецию через ущелья у подножия Олимпа, обиталища богов. Гнев «царя царей» направлен прежде всего против Афин и Спарты — все остальные, если вовремя покорятся владыке, будут оставлены в покое.
Страх охватил жителей греческих государств. Некоторые из них открыто послали царю персов в знак покорности землю и воду, другие вели тайные переговоры. Даже бог Аполлон, казалось, был благосклонен к завоевателям. Ответ, который дала афинским посланцам его жрица в Дельфах, звучал так: «Несчастные, почему вы еще здесь? Оставьте дома, гордые стены вашего города и убегайте на край света!»
Далее пифия рисовала перед собравшимися жуткую картину всеобщего уничтожения, пожара святынь, гибели статуй богов, потоков крови: Закончила же свое пророчество обращением: «Выйдите из сего храма и приготовьте свои сердца для несчастья!»
Но послы не хотели возвращаться на родину с такой страшной вестью. Они вновь вошли в святыню, сжимая в руках оливковые ветви, и умоляли бога: «Господин наш! Не уйдем отсюда, пока не узнаем чего-нибудь более благоприятного о судьбе нашего города. Останемся здесь как смиренные просители хоть до самой смерти».
Бог уступил. Устами пифии он заговорил во второй раз. И новое пророчество не очень ободряло, но часть его можно было по крайней мере толковать по-разному, прежде всего следующие слова: «Только деревянные стены не будут разрушены, они спасут тебя и твоих детей. Ты, однако, должна будешь бежать еще до того, как отряды конных и пеших подойдут с суши. Божественный Сала — мин, ты обречешь на гибель потомство жен во время сева либо сбора урожая».
В Афинах долго раздумывали над этим непонятным ответом: Мнения были самые разные. Некоторые доказывали, что он явно указывает путь спасения: надо сесть на корабли и бежать из страны еще до того, как враг пересечет ее границы. Фемистокл же упорно твердил, что в пророчестве говорится о битве кораблей, — на это ясно указывают слова «деревянные стены» и сообщение о победе у побережья острова Саламин. Если бы афиняне должны были здесь потерпеть поражение, бот наверняка не воспользовался бы эпитетом «божественный».
Народное собрание постановило: будем сражаться.
Через 40 лет историю борьбы эллинов и персов описал Геродот. Он знал лично очень многих участников событий и почти все подробности, но смотрел на происшедшее уже с определенной временной перспективы и мог отличить вещи важные от случайных и мало значимых. Вот его оценка принятого тогда афинянами решения: «… Я вынужден откровенно высказать мое мнение, которое, конечно, большинству придется не по душе. Однако я не хочу скрывать то, что признаю истиной. Если бы афиняне в страхе перед грозной опасностью покинули свой город или, даже не покидая его, сдались Ксерксу, то никто из эллинов не посмел бы оказать персам сопротивления на море. Далее, не найди Ксеркс противника на море, то на суше дела сложились бы вот как: если бы даже и много «хитонов стен»[16] пелопоннесцам удалось воздвигнуть на Истме, то все же флот варваров стал бы захватывать город за городом и лакедемоняне[17] после героического сопротивления все-таки пали бы доблестной смертью. Следовательно, их ожидала бы такая участь, или, быть может, видя переход всех прочих эллинов па сторону персов, им пришлось бы еще раньше сдаться на милость Ксеркса. Таким образом, и в том и в другом случае Эллада оказалась бы под игом персов. Действительно, мне совершенно непонятно, какую пользу могли принести стены на Истме, если царь персов господствовал на море. Потому-то не погрешишь против истины, назвав афинян спасителями Эллады»[18].
Таково было мнение Геродота. Истмийский перешеек представляет собой узкую полоску земли, соединяющую Пелопоннес со средней Грецией. Его ширина едва достигает 6 км. С военной точки зрения оборона перешейка была вполне обоснована. Но она означала политическое поражение, ибо в этом случае персы без борьбы заняли бы почти всю Грецию. Поэтому-то Геродот столь решительно осуждал подобные мысли, возникшие, правда, уже в ходе военных действий. Пока же, осенью 481 г. до н. э., представители греческих государств собрались, чтобы создать союз для совместного отражения захватчиков. Съезд проходил как раз на Истмийском перешейке, в священном округе Посейдона. Этот бог водных пространств опекал два залива: Саронический — на востоке от перешейка и Коринфский — на западе.
Рядом с его святыней разместился стадион, окруженный сосновым лесом. Каждую вторую весну сюда собирались огромные толпы людей, чтобы присутствовать на древних и весьма почитаемых Истмийских играх. Говорили, что первым их провел легендарный царь Афин Тесей, поэтому, хотя земля и принадлежала Коринфу, афиняне здесь имели особые привилегии.
Горстка посланцев из тридцати государств в этом святом и прославленном месте думали о спасении общей свободы. Прибыли греки из Спарты, Афин, Коринфа, Эгины, Сикиона, Мегары, Халкиды, Эретрии, Платей, а также из многих других, в том числе и очень маленьких, государств. Однако среди заседавших отсутствовали представители богатых и людных краев: Фив, Аргоса, Фессалии, Крита. Никого не прислали и богатые греческие города Италии и Сицилии. Таким образом, среди греков не было пи согласия, ни единства. Этот факт уже сам по себе мог посеять страх и сомнения в сердцах собравшихся. Тем не менее они действовали твердо и решительно; постановили, что будут сражаться плечом к плечу, отложив свои споры на более поздние времена. Командование всеми силами на суше и море было поручено спартанским воинам.
Афинское воспитание
Во время описываемых событий Периклу было около 45 лет. Конечно, мальчики в этом возрасте не служили в войске. Военная служба начиналась только, с 18 лет, но первые два года эфебы[19] несли службу внутри страны, не принимая участия в дальних походах. И хотя в городе только и говорили, что о войне, Перикл и его сверстники должны были делать свои обычные дела: учиться музыке и поэзии, заниматься спортом. Так воспитывали мальчиков из богатых семей. Школы тогда были только частными. Избранный родителями раб следил за поведением мальчика во время учебы и забав. Этот раб назывался «педагог» и имел по отношению к своему питомцу весьма широкие права, например, мог пороть его всякий раз, когда считал нужным. Впрочем, то же самое делали и учителя. Древние греки считали, что будущий господин должен сначала сам научиться подчиняться.