1. Царь и подданные. Лишь в самых общих чертах можно обозначить правовое и государственное положение византийского императора и его отношение к населению империи. И это не потому, чтобы мы не располагали достаточными для этого наблюдениями, а скорей вследствие сложности влияний, лежащих в основании идеи Византийского царства. Царь (βασιλευς) византийской эпохи столько же ведет свое происхождение от римского императора, сколько от египетских фараонов — через посредство Птолемеев и сирийских диадохов. Одной из существенных особенностей Римской империи, унаследованной Византией, было отсутствие закона о престолонаследии, которым объясняется многое в государственном положении царя и от которого зависел а столь частая смена царей и династий. В реформах Диоклетиана, завершенных Константином, дано значительное преобладание восточным, именно персидским, правовым и государственным воззрениям, которые наложили свой особенный отпечаток на византийского царя и которым впоследствии, при постепенном разграничении Запада и Востока, суждено было развиваться далее и усиливаться новыми заимствованиями и дополнительными обрядами из Персии. В каком направлении шло это развитие, об этом свидетельствует прекрасный памятник начала V в. «Перепись административных чинов Западной и Восточной империи» [179]. Здесь император является уже вполне обособленным и стоящим вне связи с существующими государственными учреждениями, которые в нем имеют свой авторитет и источник своей власти. Будучи поставлен во главе всего населения государства как его владыка, император рассматривается как обладатель военной и гражданской власти и как законодатель. Организация императорского двора с огромным штатом чиновников и с целым рядом отдельных ведомств носила на себе явные следы устройства восточных монархий, и главнейше Персидской империи.
Из длинного ряда византийских царей, проведших империю через разнообразные опасности, многие нередко сами стояли на краю гибели. Хотя за немногими исключениями, представляющими при необеспеченности власти и отсутствии идеи преемственности ее по наследству замечательное по своей редкости явление, престол занимали лучшие люди из военного и лишь частию и в исключительных случаях из гражданского ведомства, но все же были периоды, в особенности в V и VI вв., когда царская власть, становясь предметом домогательства честолюбивых военных людей, готова была сделаться игрушкой в руках немногих или обратиться в военную диктатуру. Против этого зла боролись двумя способами: прежде всего входит в обычай система усыновления, при которой еще при жизни царя с согласия сената и войска назначался преемником ему усыновленный им из хорошо известных ему военных людей. Так, Юстин I передал власть своему племяннику Юстиниану, а по пресечении династии также посредством усыновления достигли царской власти военные люди Тиверий II (578) и Маврикий (582). Но с течением времени неудобства, соединенные с необеспеченностью престолонаследия, вызвали другие, более радикальные меры борьбы. С VIII в. нарождается новый принцип династий, т. е. возникает обычай передавать власть преемственно от отца к сыну. Так, в доме Ираклия власть переходила от отца к сыну в пяти поколениях (610–711), а в доме Льва Исавра — в четырех поколениях (717–797). Укреплению идеи наследственности способствовал, между прочим, вошедший в силу обычай, по которому уже с VII в. императоры находили полезным при вступлении на престол короновать и призывать к разделению с ними власти не только своего сына, но и всех сыновей и даже внуков. Так, царь Василий, достигнув власти, короновал трех своих сыновей. Этим, однако, не вводилось многовластия, ибо за старшим «великим» царем оставалась полнота власти, а прочие разделяли с ним почести, властью же пользовались в той мере, какая им предоставлялась личным расположением и доверием старшего царя. Самого выразительного обнаружения эта система достигла в X в. при Македонской династии, когда Константин Порфирородный «царствовал» по правам наследства, но не управлял делами и когда по смерти Романа II, при малолетстве сыновей его Василия и Константина, были призваны к власти даровитейшие военные люди всех времен Византии — Никифор Фока (963–969) и Иоанн Цимисхий (969–976), которые, сообщив империи небывалый внешний блеск, все же не решались посягнуть на власть прямых представителей Маке- донской династии, царевичей Василия и Константина. То же начало наследственности обнаруживается при последних представительницах династии в женской линии, при Зое и Феодоре, которые, будучи призваны к царской власти, сообщали ее в целом или в части избранным ими из числа служилого сословия супругам. В XII и последующих веках при Комнинах и Палеологах династические идеи получили полное преобладание, но это не спасло империю от разложения, имевшего причины не в том или другом положении царской власти, а в противоположности между провинциями и в сепаратных тенденциях составных частей населения, образовавших империю. По теории, византийский царь как прямой преемник и продолжатель серии римских императоров не имел равной себе под небом власти. Эта теория развита и обставлена патриархом Фотием, завершившим в своем Номоканоне учение о царском достоинстве и об отношении между властью царя и патриарха. Лучшие государи византийские, называвшие себя ромэйскими императорами, считали особенно высоким своим долгом заботиться о распространении империи до тех пределов, в каких она была при Августе и Константине. Юстиниан Великий, цари-иконоборцы, Никифор и Цимисхий, рыцарственные цари из дома Комнинов — все они озабочены были осуществлением этой мысли. Могущественным средством в руках царя для поддержания его авторитета был религиозный характер царской власти. Со времени Маркиана (450) вошло в обычай освящать вступление на престол церковным актом возложения царского венца от руки патриарха и помазания миром. Особенно резко выразил свой священный авторитет иконоборческий царь Лев III, сказав о себе в завязавшейся с папой переписке: «Я царь и первосвященник». Но, хотя не в такой грубой языческой форме, священный характер царства запечатлелся во всей практике византийских обрядов и придворных церемоний. Так приветствовали царя на Вселенских Соборах, так относились к нему в делах церковных и в вопросах вероучения. От многих императоров сохранились беседы и поучения на церковные и богословские темы. Религиозное начало, представителем коего был царь как носитель восточного православия, составляло главную связь между частями империи, столь различными по населяющим их народностям и по языкам. Как защитник и покровитель православия царь главные свои военные предприятия пронизывал религиозной идеей. Так, Ираклий, выступив против тиранствовавшего в империи Фоки, имел на своих кораблях образ Богоматери, заменявший военное знамя. Своим войнам против персов он придал выразительный религиозный характер и закончил свои походы популярнейшим церковным торжеством — воздвижением животворящего креста.
Власть царя простиралась на всех подданных, отношение которых к власти, равно как взаимные между собой отношения, было определено законом. Византийское законодательство как естественное преимущество царской власти весьма внимательно относилось к происходящим в условиях жизни переменам и отразило в себе важнейшие периоды эволюции государственно-правовой жизни. Как бы ни изобиловала история Византии вопиющими нарушениями права, как бы ни часто встречались мы с проступками против собственности, с хищничеством и взяточничеством, с нарушениями служебного долга, изменой и т. п., никак не можем упускать из внимания, что правовое сознание было глубоко внедрено в умы общества. Об этом не только свидетельствуют законодательные памятники, но это также подтверждается общим мнением, сохраненным в литературных памятниках.
2. Население империи. Еще более затруднений ожидает нас, если мы обратимся к точному определению правового положения подданных царя. Прежде всего, в империю входили целые государства и народы, которые пользовались и под властью императора некоторыми изъятиями и привилегиями, обеспечивавшими им внутреннюю самостоятельность; иное отношение центрального правительства было к населению, жившему на окраинах, и иное — к населению в центральных областях; чрезвычайно разнообразны были условия гражданского положения, зависевшие от того, на государственных или частновладельческих землях сидело население; наконец, государственное и правовое положение отдельных лиц разнообразилось в зависимости от службы в придворном, военном, гражданском или духовном ведомстве. Таким образом, общий взгляд на поставленный вопрос будет находиться в зависимости от рассмотрения частных тем, которые иногда нуждаются в специальных исследованиях. До некоторой степени упрощается дело, если мы предложим вести речь о сословных различиях в населении империи, зависевших от службы, от занятий и от других условий, влияющих на правовое положение лица.
Высшим сословием в империи было служилое сословие, точно распределенное по степеням и рангам и заполнявшее многочисленные центральные приказы и ведомства, а равно ведавшее провинциальной администрацией. Служилое сословие не было кастой, и доступ в него не был закрыт для лиц, не принадлежавших к служебным кругам. Государственная служба имела притягательную силу в чинах, в общественном положении и в материальном обеспечении и открывала дорогу к высокой карьере и к приобретению больших состояний. Прежде всего, государственной службой приобреталось патрикианское достоинство, ибо высшие военные чины и звание евнуха в придворной службе соединялись с патрикиатом. В раннюю пору империи, когда сенат пользовался еще старыми привилегиями римского учреждения того же имени, служебная карьера заканчивалась внесением служилого чина в сенаторские списки. Сенаторское звание имело тенденцию обратиться в сенаторское сословие, так как это было наследственное звание и так как причисление к званию сенатора не обязывало ни к присутствию в заседаниях сената, ни даже к пребыванию в столице. Когда же в Константинополе сенат как законодательное и судебное учреждение был уничтожен и его дела перешли в придворное ведомство, то сенат стал исключительно