Служебное расследование показало, что дипломат вручил почту московскому ямщику Ивану Осипову. Тот передал ее своему двоюродному брату, ямщику Кузьме Дмитриеву, и велел отвезти к новгородскому переводчику Михаилу Сахарникову. А он, в свою очередь, передал почту своему начальству.
В результате новгородскому воеводе велено было впредь не допускать подобного самоуправства и пропускать почту шведского резидента «безо всякого задержанья». Официальное извинение перед шведским дипломатом и выговор новгородскому воеводе означали скорее не реальное запрещение перлюстрации, а требование проводить подобные операции, не оставляя видимых следов.
В 1652 году можно было прочесть переводы писем из Лондона и городов Германии (Гамбурга, Мюнхена, Регенсбурга), Франции (Монмеди). В 1659 году письмо из Лондона рассказывало о событиях в Англии, Ирландии, Шотландии. Заметим, что соседи России действовали подобными же методами.
В 1666 году по инициативе боярина А Л. Ордин-Нащокина была организована регулярная почта для пересылки государственных бумаг и частной переписки торговых людей. В 1668 году начал действовать почтовый тракт Москва — Вязьма — Дорогобуж через Смоленск на Вильно, столицу Литвы. Такая почта стала называться «немецкой».
В 1674-76 годах властями читались письма русского резидента в Варшаве В.М. Тяпкина. Король Ян Собеский в одну из встреч бросил ему упрек, что он писал письма «сорные и затейные [т. е. зашифрованные]».
Поскольку Речь Посполитая (объединение Польши и Литвы) на протяжении ряда веков была одним из главных соперников Московской Руси, то с 1690 года, как утверждает один из авторов, в Смоленске вскрывались все письма, идущие за границу.
Правда, если судить по документам, это все-таки была не перлюстрация, а цензура. Дело в том, что 28 апреля 1690 года думный дьяк Е.И. Украинцев направил в Смоленск воеводе князю Ф.И. Шаховскому следующую грамоту:
«Если смоленские жители, шляхта или мещане, и иных чинов люди, будут писать письма за рубеж, и будут приносить эти письма переводчику Ивану Кулбацкому, который заведует приемом и отпуском почты, то этот последний, прежде отсылки их по назначению, должен предъявить их воеводе. Письма должны быть не запечатаны, чтобы без ведома воеводы никто ни о чем за границу не осмеливался писать.
Если же кто о каких-нибудь делах своих или о каких-нибудь вестях будет писать за границу без ведома воеводы с какими-нибудь ездоками или с почтою, то корреспонденты и переводчик будут в ответе и, смотря по содержанию письма, могут даже подвергнуться жестокому наказанию».
Но тот же автор, который опубликовал эту грамоту, сообщает о причине ее появления: заграничная почта, направлявшаяся в Польшу, и в том числе письма польского резидента в Москве, была возвращена в Смоленск. Е.И. Украинцев требовал почту, кроме писем польского посланника, прислать в Посольский приказ. Недаром, например, известный шотландец на русской службе Патрик Гордон сообщал сыну в Шотландию о мерах предосторожности при посылке писем в Москву
В 1698 году А.А. Виниус, руководивший с 1675 года «немецкой почтой», получил от Петра I указ, по которому частную почту стали регулярно возить по Сибири. К тому же впервые в русской истории правительство гарантировало тайну переписки. Указ требовал: «…Отнюдь ничей грамотки не распечатывать и не смотреть, чтоб всяк, заплатя достойную плату, был обнадежен, что его грамотка в дом его дойдет».
Для сохранности почту возили в специальных мешках, которые запечатывали сургучными печатями различных ведомств: приказов, таможен, воеводскими печатями или личными штемпелями «почтарей». В конце XVII века в «заморской почте» появились специальные печати, которые в начале XVIII века распространились и на внутреннюю почту.
Почтовые реформы XVII века при Петре I с началом Северной войны плавно переросли в новую реформу, которая шла в русле прежних начинаний, отличаясь лишь масштабами преобразований. В 1701 году международная почта из ведения А.А. Виниуса перешла под руководство переводчика Посольского приказа П.П. Шафирова.
В 1705 году в ходе Северной войны по приказу Петра I «все жители Митавы должны были под страхом смертной казни передавать для перлюстрации любую свою переписку», чтобы лишить шведов возможности получать информацию о русских войсках в Курляндии.
В Артикуле воинском, утвержденном 26 апреля 1715 года Петром I, имелся параграф 124, в котором объявлялось: «Никто из пленных да не дерзает письма свои сам запечатывать… и тайным образом оныя пересылать. Но должен, не запечатав, коменданту вручить».
Указ Петра I от 17 июня 1718 года, на первый взгляд, можно было отнести к области перлюстрации. Но на самом деле в этом документе речь шла о том, что к некоторым из арестованных по делу царевича Алексея приходят «подозрительные письма под другими конвертами». То же относилось и к шведским пленным, которым «по воинскому поведению и обычаю явная корреспонденция за отворчатою печатью… запрещена не была», но к ним «под конвертами чужестранных письма… приходят и отходят».
Поэтому под страхом смертной казни и конфискации «всего… движимого и недвижимого имения» такие письма велено было отдавать в Генеральное почтовое управление. Причем «сей указ» следовало «везде публиковать и во всех почтовых дворах прибить».
Понятно, что в данном случае имелась в виду цензура, а не перлюстрация. Кроме переписки военнопленных, всегда официально контролировалась также переписка заключенных. Вскрытие корреспонденции могло производиться и на основании постановления прокуратуры или суда по представлению следственных органов в отношении лиц, подозреваемых в совершении преступлений.
В годы правления Петра I перлюстрация отразилась в деле царевича Алексея. В июле 1718 года голландского резидента барона Якова де Би вызвали в Коллегию иностранных дел и под угрозой ареста фактически допросили канцлер Головкин и вице-канцлер Шафиров.
Предметом допроса стало содержание отправленных бароном в Гаагу депеш об обстоятельствах смерти Алексея Петровича, а также источники секретных сведений голландского дипломата. Оказалось, что письма Якова де Би в Голландию на петербургской почте вскрывались и читались. За эти «ругательные реляции (коих на почте несколько одержано)» он по указу Петра I был выслан.
Надо сказать, что для российской власти само писание писем было делом подозрительным. В этом отношении характерен указ Петра I от 18 августа 1718 года «О запрещении всем, кроме учителей церковных, писать в запертых покоях письма, и о доносе на тех, которые против сего поступят»
Но системный характер тайное вскрытие почтовой переписки приобрело с середины XVIII века. Эпоха дворцовых переворотов после смерти Петра усиливала недоверие очередного государя к окружающим. Вокруг трона шла подковерная борьба различных политических групп, как правило, пользовавшихся поддержкой тех или иных европейских дворов.
Почтовая цензура с начала существования входила в состав почтового ведомства, которое также претерпевало многочисленные реорганизации. Если говорить о почтовом ведомстве начиная со времени появления регулярной перлюстрации, то в 1727 году был создан Генеральный почтамт, руководивший деятельностью почтовых контор по всей России.
Вступившая на престол 25 ноября 1741 года в результате дворцового переворота Елизавета Петровна, при всем внешнем увлечении балами и развлечениями, не забывала, что сама имела тайные сношения с послами Франции и Швеции в Петербурге. В этот момент власть более всего интересовалась перепиской иностранных дипломатов.
Перлюстрация переписки иностранных дипломатов была организована при деятельном участии вице-канцлера А.П. Бестужева-Рюмина в начале 1742 года, в марте которого он стал главным директором почт. Непосредственное осуществление перлюстрации дипломатической корреспонденции почтовый директор поручил барону Ф.Ю. Ашу, которого он назначил на должность почт-директора в Петербурге.
В 1743 году А.П. Бестужев, не доверяя рядовым копировщикам, приказал копировать в ЧК «цифрами писанные» части писем иностранных послов и передавать для дешифровки и перевода Ивану Андреевичу Тауберту.
По этому поводу вице-канцлер Бестужев писал Ашу: «Усмотренные в переписываемых унтер-библиотекарусом Таубертом в цифрах писем неисправность причиной, что я Вам особливо рекомендовал, за нужно признать впредь списываемые им копии не токмо в речах, но и в цифрах все нумеры противу оригиналов сходны, с им сличать и исправность оных прилежно наблюдать, ибо то необходимо потребно…
Ещё рекомендуется отсюда отходящие за границу иностранных министров письма прилежно рассмотреть и оные все верно списать… и того для не худо когда б и закреплённые иногда пакеты отворить возможно было, к чему благоволите приложить особливое старание».
По распоряжению вице-канцлера А.П. Бестужева почтовые службы должны были раскрывать и копировать все письма зарубежных послов (даже к дамам), пересылаемых через границу. Частные письма, пересекаемые границу, так же, по возможности, раскрывались все, но копировались наиболее интересные. Основной массив информации поступал непосредственно А.П. Бестужеву от Ф.Аша.
Первым, кого вице-канцлер Бестужев привлёк к дешифровке перехваченных писем, стал известный немецкий математик и специалист по теории чисел Христиан Гольдбах. Первых успехов в дешифровке он достиг спустя примерно год.
30 июля 1743 года он представил Бестужеву-Рюмину 5 дешифрованных писем, 2 августа — 5 писем, 10 августа — 2 письма, 20 августа — 5 писем, 27 августа — 2 письма, 30 августа — 2 письма. Только за июль — декабрь 1743 года было дешифровано 61 письмо «министров прусских и французских дворов».
Секретные чиновники регулярно информировали начальство о корреспонденции иностранных дипломатов, проходившей через Выборгский, Московский, Петербургский почтамты, и кратком ее содержании. С 19 мая по 31 июля 1749 года было подано 40 таких реестров.
Наибольшего успеха Гольдбах добился 4 июня 1744 года, когда им была прочитана шифрованная депеша французского посла Иоахима-Жака Тротти маркиза Шетарди в Париж. Этот случай стал хрестоматийным в истории криптологии.