Так более удобно было выносить и заносить опломбированные мешки с письмами, которые в большинстве случаев возятся на тележках, на виду у толпы, снующей туда и сюда по перрону. Все нормально: прибыла почта, ее разгружают, в почтовый вагон передают отправления во все концы страны.
Никому даже в голову не могла прийти мысль, что в скором времени облеченные специальным доверием люди начнут «ковыряться» в прибывшей корреспонденции без ведома и согласия отправителей или получателей читать их письма.
Но прежде всего письма поступают на почтамт. Там на конвертах и на открытках гасят марки, занимаются сортировкой корреспонденции… Так вот, между двумя процессами — гашением марок и сортировкой — все письма уходили на тайную проверку. Так было не только с поступающей корреспонденцией, но и с отправляемой, собранной в почтовых ящиках.
Примечательно, что работники почтамта никакого отношения к этому делу не имели. Более того, подавляющее большинство из них даже не подозревали о манипуляциях тайных цензоров, производимых в такой близости от их рабочих мест, что, казалось бы, не знать об этом было невозможно.
На железнодорожной станции, как правило, почтовые работники имели свой вход со стороны привокзального перрона. Через этот вход каждое утро работники почтамта совершенно открыто, группами и в одиночку, шли в свое учреждение.
Вход в помещение «ПК» находился в другой стороне, при этом на перрон цензоры вообще попасть не могли. Благодаря этому создавалось впечатление, что люди, входящие в здание почтамта с другой стороны, вообще никакого отношения к нему не имели.
А чтобы создать иллюзию, что входили они вообще не в служебное помещение, а в какой-то жилой дом, туда никогда больше 2-х человек разом в одно и то же время не имели права входить.
Кроме того, для лучшей маскировки входа в «ПК» могла быть специально оборудована пристройка из досок площадью 2x2 метра, нечто вроде тамбура, где на стенах висели никому не нужные старые вещи: сломанная лестница, дырявое ведро, ободранный веник и т. п.
Пристройка имела дверь, которая никогда не закрывалась. Собственно и замка-то в той двери не было. Внутри было темно, что создавало впечатление заброшенности этого странного помещения. Разумеется, у входа в это учреждение не было никакой вывески.
Каждый из сотрудников «ПК» знал, что в досках тамбура проделаны специальные отверстия, через которые в дневное время, прежде чем выйти на улицу из тамбура, каждый сотрудник внимательно осматривался. Он убеждался, что поблизости нет знакомых, и лишь после этого окончательно покидал конспиративное помещение «ПК».
Но основное назначение пристройки заключалось в другом: на одной из ее внутренних стен выделялся столб, к которому были прикреплены доски, а на том столбе, со стороны, примыкающей к стене, находился почти совершенно незаметный, искусно оборудованный сигнальный звонок.
Он был так замаскирован, что пользоваться им мог только тот, кому уже было известно место его нахождения. Но для полной конспирации существовал и свой код для входа. Чтобы открылась перед тобой заветная дверь, следовало дать 2 очень коротких звонка.
Лишь после этого вахтер открывал дверь, и сотрудник входил в помещение тайной цензуры. А во входной двери тоже не было внутреннего замка, и открыть ее мог только вахтер изнутри. Вахтеры, сменяясь, дежурили там круглосуточно, выполняя и роль охранников, ибо в «ПК» имелось, что скрывать от посторонних глаз.
Вход в это неприметное учреждение находился с непроезжей части улицы. Никогда там не было автомашин, выход на перрон строго запрещался, а потому и людей не было. Все было предусмотрено, все до мелочей продумано и так сделано, что придраться к чему-либо не представлялось возможным.
Снабженные двойными рамами, окна «ПК», как правило, наглухо забивались и никогда не открывались. Вентиляция в те времена считалась непозволительной роскошью, поэтому помещение никогда не проветривалось. Изнутри окна были затянуты плотными шторами так, что снаружи никто в помещение заглянуть не мог.
Лишь крохотные форточки можно было открывать, но их явно не хватало для проветривания, к тому же отворять их разрешалось лишь тогда, когда в комнате находились сотрудники. По ночам — ни в коем случае. При открытых форточках запрещалось громко разговаривать, чтобы снаружи не услышали голосов и не догадались о существовании «ПК».
Мешки с корреспонденцией из почтовых вагонов, а также письма, собранные в городе, доставлялись в почтамт для гашения марок и дальнейшей отправки адресатам. У входа в помещение, куда поступала вся корреспонденция, висело объявление: «Посторонним вход воспрещен».
Именно оттуда, из зала, где осуществлялись самые невинные почтовые операции, и поступали письма в «ПК». После гашения почтовых марок все письма бросали в специальные деревянные ящики размером 80x40 см. Эти ящики открыто стояли на столах, за которыми трудились почтовики, преимущественно женщины. Под одним из столов в стене была прорублена брешь размером 90x90 см.
Люк был сделан с таким расчетом, чтобы можно было протащить в него 2 ящика, поставленные один на другой. В обычное время люк был закрыт наглухо — с обеих сторон двумя раздвижными фанерными дверцами. В определенные часы, однако, дверцы раздвигались, и очередные 2 ящика с письмами уплывали через них в помещение «ПК».
Процесс передачи писем на перлюстрацию проходил совершенно секретно. Только несколько работников, занятых на сортировке писем, были в курсе дела. Они-то и передавали ящики в люк, хотя сами едва ли имели представление — для чего именно.
Они проходили инструктаж, чтобы ничем не интересоваться и никогда не болтать о том, чем занимаются. Они молча заполняли ящики и ставили их в замаскированный люк. На этом их миссия заканчивалась. Они давали подписку о неразглашении, а за молчание им иногда выдавались какие-то денежные премии.
Стена с люком была единственной, отделяющей почтамт от помещения тайной цензуры. Эту стену строили специально выделенные органами МГБ рабочие, причем она состояла из 2-х стен. Пустое пространство между ними было заполнено древесными опилками, что гарантировало ее абсолютную звуконепроницаемость.
Существовало также еще одно неписанное правило: не ходить на привокзальную площадь и не общаться с почтовыми работниками. Связь с почтамтом поддерживалась только в случае крайней необходимости, да и то лишь начальником отделения «ПК».
В тайной цензуре имелись специальные сотрудники, которые принимали от почтовиков ящики с письмами. Они составляли отдельную группу, известную под названием «Списки». В комнате, куда прежде всего попадали ящики с письмами и где работала эта группа, хранились совершенно секретные списки людей, находившихся под наблюдением оперативных работников УМГБ.
Все без исключения письма, посланные в адрес этих подозрительных людей, равно как и от них исходящие, следовало немедленно задерживать и в отдельном конверте отдавать старшему группы. Изолированная комната всегда была заперта изнутри, вход в нее строго воспрещался всем, в том числе работникам «ПК».
Могли входить туда только лишь начальник отделения и сами работники группы «Списки». Объяснялась такая строгость тем, что фамилии людей, попавших в списки, не имели права знать даже работники «ПК», не входящие в эту группу.
Основная ее задача заключалась в отборе писем согласно секретным спискам МГБ, а также отборе писем для перлюстрации. Ни одно письмо не могло миновать сотрудников группы «Списки», а так как письма на почтамт доставлялись круглосуточно, то и сотрудники этой группы вынуждены были трудиться в 3 смены.
Списки людей, взятых под наблюдение оперативниками МГБ, утверждались начальником областного управления. Каждые 3 месяца поступали новые списки, обновлялись фамилии, но были, разумеется, и такие, которые по истечении 3-х месяцев переходили в новые списки.
Хранились там также отдельные списки людей, на которых был объявлен всесоюзный розыск и, понятно, любая информация о них, которую только удалось бы раздобыть, представляла для МГБ большую ценность. В распоряжении работников этой группы имелись все образцы почерков любителей строчить анонимные послания, доносы, а также составителей листовок.
Как правило, в группе «Списки» работали молодые или бездетные сотрудники, и это объяснялось просто. Некоторые из них в «политическом отношении» не отличались «подкованностью», но зато обладали феноменальной памятью, а именно данное качество превыше всего ценилось в них.
Для того, чтобы успешно справляться со своими обязанностями, они должны были знать имена, фамилии, адреса сотен людей, находившихся под наблюдением органов, знать характеры почерков, даже запоминать отдельные буквы анонимок, листовок, лозунгов, плакатов, чтобы легче было выявить их авторов.
В дни, когда из УМГБ поступали новые списки, сотрудники этой группы приходили на работу на несколько часов раньше, с тем, чтобы начать изучение новых списков. Иногда им приходилось вызубривать наизусть до 600–800 фамилий.
В обязанность этой группы входил также отбор всех писем для международного отделения, а также писем для тайной перлюстрации. Причем отбирать надо было не вслепую, а «собачьим нюхом» вылавливать письма, представлявшие «оперативный интерес».
В первую очередь отбирались анонимные письма, письма без обратного адреса, с адресами, напечатанными на машинке, письма, отправленные «до востребования», заказные письма с искаженным почерком или, наоборот, написанные чересчур четко либо печатными буквами, или заклеенные самодельным клеем.
Если вместо фамилии отправителя стояла закорючка, это уже считалось подозрительным, и письмо без долгих раздумий направлялось на проверку. Предполагалось, что в перечисленных видах писем авторы хотят что-то скрыть от бдительного цензорского глаза.
Кроме подозрительных писем, необходимо было также отбирать для проверки письма великого множества жителей города и его окрестностей. Работники МГБ отлично знали, что в городе и вокруг него проживали много «антисоветских элементов» — заключенные, бывшие и нынешние ссыльные, поселенцы, а эти люди, разумеется, не могут питать симпатий к советской власти, отчего их и следует постоянно держать под наблюдением.