2.12. «Обработка» почты
В «ПК» требовалось не просто вскрывать письма, а «работать» ювелирно, чтобы никто никогда не догадался о проделанной операции. На письме не должно было остаться ни малейшего следа вскрытия, чтоб даже самый опытный глаз не смог ни к чему придраться.
Для вскрытия писем применялась специальная посуда из нержавеющей стали, заказанная, кстати, не на обычном предприятии, а в собственных мастерских МГБ. Они находились в Москве, откуда и получали передовую «спецтехнику».
Упомянутая посуда представляла собой герметически закрывающиеся чаны, имеющие сверху отверстие для их заполнения водой. Кроме того, в них имелись и специальные клапаны для прохождения пара. Письма, подлежащие перлюстрации, клались не на металл, а на специальную марлевую подкладку.
Когда вода нагревалась до кипения и пар сквозь отверстия устремлялся вверх, конверты клались на марлю. После воздействия пара на клей письмо открывалось без труда. Кстати, вскрытие производилось не пальцами, а предназначенной для этого тонкого процесса костяной палочкой. Палочку вводили в клапан конверта и…
Обычно на конвертах, купленных в магазинах или киосках, слой клея был тонок и, как правило, не доходил даже до конца клапана. С таким «материалом» справлялись без лишних хлопот. Но бывало иногда, что сотрудники сталкивались с самодельными конвертами, заклеенными «домашним» клеем.
С ними приходилось повозиться, ибо такой клей не поддавался воздействию пара. В этом случае «ученые» цензоры пытались вскрыть любой клапан — боковой или нижний, какой поддастся. Наглухо заклеенные конверты передавались специалисту, у которого имелась не одна «волшебная» костяная палочка, а целый набор всевозможных «отмычек».
Если после вскрытия на конверте оставались подозрительные следы, то письмо просто-напросто конфисковывалось и уничтожалось. Действовал незыблемый принцип: пусть лучше письмо пропадет, чем минует контроля цензуры или, того хуже, попадет в руки адресата со следами вмешательства «ПК».
В некоторых случаях вскрытие писем при помощи пара имеет свои недостатки. Так, например, при чересчур сильном паре на внутренней стороне конверта остаются оттиски письма, их нетрудно обнаружить. Это прежде всего относится к письмам, написанным чернилами или химическим карандашом. Подобные оттиски являются неопровержимым доказательством того, что письмо прошло через чьи-то посторонние руки.
Приступая к работе, цензор уже находил на своем столе определенное количество вскрытых писем. Согласно правилам служебного распорядка, кроме этих «документов» он не имел права класть на стол никаких посторонних предметов. В столе имелось несколько перегородок, и все «задержанные» письма складывались в них.
Отдельно накапливались «документы» для «оперативного использования», отдельно — для химической проверки, отдельно «до выяснения» и т. д. Особое значение придавалось чистоте рабочего места. Приступая к работе, цензор обязан был прежде всего дочиста протереть стол и вымыть руки — это делалось для того, чтобы на письмах ни в коем случае не оставались следы, в том числе видимые отпечатки пальцев проверяющего.
При извлечении вложения из конверта необходимо было обратить внимание на то, чтобы после проверки оно было положено обратно в конверт в прежнем виде, то есть такой-то стороной кверху, сложенное по всем прежним загибам.
Внимание и наблюдательность считались неотъемлемыми качествами цензора, без них он и шагу ступить не мог. Так, ему вменялось в обязанность обращать внимание на оттиск штампа гашения марок, на следы клея на клапанах, на оттиск штампа гашения марок, на следы клея на клапанах, на оттиски на вложении после написания адреса отправителем, на чернильные оттиски после парового вскрытия и т. п.
Все указанные «мелочи» служили цензорам ориентирами, которыми они руководствовались, вкладывая вложение обратно в конверт. Вложение из конверта следовало вынимать осторожно, обязательно над самым столом, обращая при этом внимание на то, чтобы ничего из письма не выпало и не потерялось, особенно небольшие фотографии.
Перлюстрация одного письма продолжалась от 2-х до 4-х минут. В это время никто не имел права подойти к цензору, отвлекать его от работы, которой он занимался. Вообще во время перлюстрации в цензорском зале царила «мертвая» тишина. Цензоры были поглощены «обрабатываемыми документами», то есть изучением и оценкой мыслей авторов писем.
По характеру почерка опытный цензор мигом определял, к какой категории людей зачислить отправителя, и какое письмо у него в руках, — от школьника или старика, от мужчины или женщины. Разумеется, нетрудно было усмотреть также — написано ли оно грамотным человеком или неучем.
Уже на основании этих поверхностных наблюдений он был в состоянии сообразить, заслуживает ли данное письмо более серьезного внимания или достаточно его только мельком пробежать. Редкий случай, чтобы что-то существенное ускользнуло от бдительного «ока» тайного цензора.
Отделения «ПК» были призваны бдительно следить за тем, чтобы все высказывания граждан в письмах соответствовали установкам партийной пропаганды. Только письма, отвечавшие этому основному требованию партии, беспрепятственно пропускались по адресам назначения. А вот послания, содержавшие крамольные мысли, просто задерживались.
Следует отметить, что в своей деятельности отделение «ПК» руководствовалось совершенно секретной инструкцией МГБ беспрепятственно пропускались только письма семейного бытового, дружеского, интимного содержания, а также разные сведения из партийной печати, радио — без всяких анализов или выводов, неугодных властям.
Инструкция обязывала всех цензоров Советского Союза конфисковывать, кроме вышеупомянутой крамолы, еще сообщения об авариях и катастрофах, эпидемиях, пожарах и стихийных бедствиях, депортациях, массовой смертности, низком жизненном уровне советских людей или восхваления западного образа жизни, религиозную пропаганду и т. п. Эта инструкция постоянна пополнялась новыми запретами.
Некоторые авторы писем пускались в эксперименты, например, считали, что достаточно бросить письмо в почтовый ящик другого города, другой области, лучше всего в Москве — лично, если случится там быть, или через кого-то из знакомых, отправляющихся в столицу.
Гораздо строже, чем обычно, «обрабатывались» именно такие «документы». Их вылавливала группа «Списки» соответствующего города и, если в них содержась хоть что-нибудь, представлявшее интерес для чекистов, возвращала по месту жительства автора, но с соответствующей сопроводиловкой в УМГБ, в которой указывалось, что документ направляется для «оперативного использования».
Возвращалось такое письмо по вполне понятной причине, ибо подразумевалось, что в городе, где проживал и трудился его автор, он может и должен стать объектом пристального наблюдения и соответствующей «оперативной разработки».
Были и такие, которые писали анонимные письма или письма с вымышленными адресами отправителей, полагая, что цензура их не вычислит, а получатель по почерку, по содержанию письма догадается, от кого оно. Напрасный труд!
Таким хитрецам не было известно, что группа «Списки» изучала характер и особенности каждого почерка письма от человека, числившегося у них в списках. И если это было письмо от такого зарегистрированного человека, то вероятность его доставки адресату сводилась к нулю.
Рабочий день был строго регламентирован. В течение 50 минут цензоры усиленно занимались перлюстрацией. В это время все мысли, чувства, действия, описанные в письмах, подвергались цензорскому анализу, затем следовал 10-минутный перерыв, во время которого можно было покурить, перекусить, немного размяться, послушать политинформацию, почитать газету.
Однако из конспиративных соображений строжайше запрещалось выходить на улицу. После перерыва вновь воцарялась в зале глубокая тишина, столь необходимая при выполнении такой тонкой, такой нужной и важной работы, как перлюстрация чужих писем. И так в течение всего 8-часового рабочего дня.
Украинская группа была создана в отделении «ПК» Читинского УМГБ в 1948 году. Необходимость ее создания диктовалась тем, что к концу года в Читинскую область начали прибывать крупные партии ссыльно-поселенцев из Западной Украины.
Перед вступлением на новый пост начальник отделения «ПК» провел с сотрудниками дополнительный инструктаж. Беседа, в основном, касалась вопросов хранения совершенно секретных документов. Отныне после окончания работы каждый цензор был обязан собрать все оставшиеся непроверенными письма и закрыть их в ящике стола, а ящик опечатать своей именной печатью. Все бумаги и письма, находившиеся на столе, считались секретными, даже если на них и не было грифа секретности.
В столе хранился ряд совершенно секретных документов, среди которых были списки и «наблюдательные дела» спецпереселенцев, за перепиской которых наша группа вела особое наблюдение. Это было вызвано тем, что оперативные работники областного управления МГБ не знали украинского языка.
Во избежание лишней волокиты до поры, до времени группе поручили вести наблюдение за перепиской тех людей, враждебно настроенных против советской власти. По истечении определенного времени «наблюдательные дела» с соответствующими препроводилками, переводами текстов и т. п., передавались в областное управление МГБ, где уже решалась дальнейшая судьба «подозрительных» субъектов.
Кроме того, в столе хранились чистые бланки совершенно секретных «меморандумов», которые надо было направлять в УМГБ, а также разнообразная деловая переписка с родственными отделениями министерства, «задержанные» цензорами письма, их переводы на русский язык и другие материалы, тоже секретные.
Для каждого оперативного работника была заказана специальная металлическая печать с фамилией и инициалами. Вся процедура опечатывания столов и сейфов выглядела исключительно как мера предосторожности против своих же товарищей, с которыми вместе приходилось работать.