Согласно инструкции, которая называлась «перечнем», разрешалась только такая переписка, которая подпадала под понятия «семейная», «бытовая», «интимная» или «дружеская». Без рассуждений, наблюдений и выводов, вредных для власти.
Однако подавляющее большинство писем как раз и относились к той категории, которая не подходила ни под одно из перечисленных выше понятий. А это означало, что их надо «подвергнуть конфискации». Мало того, это также означало, что на их авторов следует завести «наблюдательные дела».
И накапливались груды папок, в которых содержались аккуратно подшитые «документы», которые неопровержимо свидетельствовали о «злокозненности» взятых под наблюдение лиц. В справках, которые писали цензоры, их высказывания получали стандартные определения: «антисоветские выпады», «клеветнические измышления» и т. д. Письма, естественно, подлежали безоговорочной конфискации.
Очень скоро ссыльно-поселенцы поняли, что и как надо писать, чтобы их письма доходили до адресатов. Тем не менее, типичным было такое положение дел: из 2,5 тысяч проверенных писем больше половины приходилось «подвергать конфискации». Начальство не волновало такое ненормальное положение вещей. Наоборот, это считалось признаком хорошей работы, проявлением революционной бдительности.
Все письма спецпереселенцев, задержанные цензорами украинской группы, попадали к переводчику. Его задача заключалась в том, чтобы по возможности точнее перевести на русский язык содержавшиеся в тех письмах так называемые антисоветские высказывания. Переведенный текст писался на специальном бланке с грифом «Совершенно секретно».
В «ПК» эти бланки назывались «меморандумами». Они на самом деле являлись ничем иным, как доносами тайной цензуры на людей, чьи письма она перлюстрировала. На основании этих доносов, посылаемых в оперативные отделы УМГБ, людей разрабатывали «оперативно», иными словами говоря, — репрессировали.
«Меморандум» представлял собой обыкновенный печатный бланк с не совсем обыкновенным содержанием. Его графы недвусмысленно требовали от цензора указывать именно те данные, которые только и были нужны оперативникам, чтобы схватить и «скрутить в бараний рог» очередного «врага народа».
Разумеется, прежде всего необходимо было указать фамилию и адрес отправителя, а также все данные о получателе письма. После изложения так называемого «антисоветского содержания» письма указывался номер цензора, задержавшего данный «документ», а также номер переводчика, переложившего его на русский язык. Фамилии 2-х последних сохранялись в тайне даже от оперативных работников УМГБ.
Если, например, письмо было задержано одним из цензоров украинской группы, то после составления на него «меморандума» начальством принималось по нему решение. Прежде всего следовало решить, какой ход дать этому «документу». В данном вопросе существовало 2 закодированных варианта.
Вариант «А»: письмо возвращалось на почтамт для отправки его по адресу. И вариант «К»: письмо конфисковывалось. Относительно задержанного письма, в зависимости от его содержания, следовало принять уже более конкретное решение. Например: завести на отправителя «наблюдательное дело», сообщить о нем в 5-й или во 2-й отдел УМГБ.
5-й отдел считался внутренним, а 2-й — международным. С некоторых писем рекомендовалось снимать фотокопии. Наконец, в особо важных случаях о «выловленных» высказываниях полагалось информировать УМГБ, с каковой целью туда направлялось так называемое спецсообщение.
Принятое по каждому в отдельности «документу» решение начальника отделения не считалось еще окончательным. Необходима была также подпись начальника отдела. С нею спецсообщение принимало уже окончательный вид, и принятое решение вступало в силу.
Если на человека зародилось «наблюдательное дело», то все его письма, а также следующие в его адрес тщательно проверялись. По сути дела, судьба этого индивидуума была уже предрешена. Основания для обвинения и осуждения такого человека у органов всегда находились. Что же касается «самого справедливого в мире советского народного суда», то можно было не сомневаться, что он лишь прочитает заранее вынесенный в МГБ приговор.
Когда по истечении определенного времени накапливалось достаточное количество «меморандумов», эти дела передавались в оперативные отделы УМГБ для дальнейшей «оперативной разработки». Вскоре после такой передачи — письма от лиц, фигурировавших в «меморандумах», переставали к нам поступать.
Как известно, кроме писем почта доставляет также бандероли и посылки. В большинстве случаев они отправлялись учреждениями, поэтому лишь изредка цензура задерживала для выборочной проверки экземпляр-другой. Граждане много таких отправлений не делали, тем не менее группа «Списки» тщательно отбирала подозрительные, могущие представить «оперативный интерес» свертки или ящички.
Просматривались и книги. То были советские издания, но ведь среди листов книги нетрудно было вложить тайное послание, а на листах ведь можно было и кое-что написать между строк.
Однажды после вскрытия оказалось, что из книги вырезан весь текст, оставлены только края и твердая обложка. Из книги таким образом была сделана коробка, в которую аккуратно вложили шоколадные конфеты. Ни удивительного, ни, тем более, преступного ничего здесь не было.
Но вот ведь беда какая: автором книги оказался сам товарищ Сталин, а подвергшийся такой кощунственной операции труд — его знаменитые «Вопросы ленинизма». Вину отправителя усугублял еще и тот факт, что даже большой портрет Сталина был вырезан, осталась только подпись к нему.
Пришлось конфисковать изуродованную книгу и придать факту политическую окраску. Судьба отправителя была предрешена. Буквально на следующий же день его фамилия появилась в «списках», а вскоре им занялись оперативные работники УМГБ.
В некоторых районах, где только имелось почтовое отделение, также действовал пункт «ПК». Количество его сотрудников зависело от количества жителей района, от количества корреспонденции, отправляемой с его почтового отделения или получаемой им.
Обычно в районном пункте «ПК» работало от 2-х до 4-х человек. Для лучшей конспирации эти наши сотрудники были обязаны носить форму одежды работников связи, точно такую же, какая полагалась другим почтовикам. Будущему сотруднику пункта перед отправкой в район, на место службы, давался подробный инструктаж.
Случалось, что перед отправкой в район будущий сотрудник проходил стажировку в отделении «ПК» УМГБ, и только после полной подготовки ему давали «путевку в жизнь». Даже самый крохотный пункт «ПК» имел свои «списки». Отобранные согласно этим спискам письма передавались в условленном месте сотрудникам районного отделения УМГБ.
Происходила эта операция точь-в точь как в шпионских фильмах: двое с портфелями сидели рядышком где-нибудь на вокзале или в ресторане; не разговаривали, не переглядывались, делали вид, что друг друга не знают; между тем, делался незаметный обмен портфелями, после чего оба, разумеется, не одновременно, поднимались и расходились в разные стороны.
Районные сотрудники «ПК» зарплату получали по общей ведомости с почтовыми работниками. Кроме того, они дополнительно «кормились» и по ведомости районного отделения УМГБ.
Сотрудники международного отделения отдела «В» УМГБ занимались исключительно международной корреспонденцией. Если в городе не было специального международного почтамта, международное отделение находилось вместе с отделением «ПК». В Чите оно занимало 2 большие, совершенно изолированные комнаты, в которых работали восемь 8 сотрудников.
Считалось, что их работа являлась наиболее секретной и ответственной в отделе «В». Все сотрудники международного отделения имели офицерское звание и должность оперуполномоченных, тем самым ясно было, что и зарплата у них повыше, чем у сотрудников военной цензуры или «ПК».
Существовало непреложное правило: вся без исключения международная корреспонденция проходит контроль в международном отделении. Письма для этой группы отбирались всё той же группой «Списки», укладывались в специальный ящик и передавались в международное отделение. Там уполномоченный работник вскрывал их, после чего они поступали на «обработку».
Деятельность этого отделения считалась настолько засекреченной, что даже цензорам «ПК» вход туда был строго воспрещен. По известным причинам глубокой конспирации решено было в этом отделении даже телефона не ставить.
Связь отделения с внешним миром поддерживалась самая необходимая, тем более, что мир этот был сужен до УМГБ и горкома партии. Больше начальник отделения ни с кем не имел права общаться. Он пользовался в этих целях телефоном «ПК», номер которого, кстати, знало всего несколько человек. Все международные письма не только вскрывались, регистрировались, тщательно проверялись, но также подвергались химической обработке.
Считалось, что здесь наиболее вероятно прохождение всякого рода тайнописи и шифровок. Их химическую обработку проводили инженер-химик, фотограф и оперуполномоченный офицер. Для международных писем не существовало принципа выборочного контроля — вскрывалось и проверялось все, что должно было уйти за границу, а также все, что поступало из-за границы.
Языки никогда не служили преградой в проверке писем. В международном отделе МГБ также имелся список цензоров, владеющих иностранными языками и языками народов СССР, с указанием их места работы и фамилии, имени, отчества начальника отдела «В», в адрес которого эти письма, вместе с сопроводиловкой, следовало направлять.
Вообще, ничто не могло, не должно было помешать вскрытию и проверке писем, даже сургучная печать. В этом случае нужно было дополнительное время, чтобы заказать такую печать в мастерской УМГБ.
Все без исключения лица, ведшие переписку с заграницей, были взяты на учет в международном отделении. На каждого заводилось наблюдательное дело тотчас же по получении первого заграничного письма. С тех пор каждый из них становился объектом наблюдения. В деле содержались также все анкетные данные автора и получателя писем. Эти сведения добывались агентами секретных служб 2-го (международного) отдела УМГБ.