— Грицку перешьешь, а из рубахи девчатам платьишки получатся.
Мария, горестно вздохнув, положила пиджак и рубаху на место.
Ребятишки уже легли спать. Валюшка с Олей легли вместе. Из-под домотканного одеяла виднелись их льняные головенки. Семен подошел к кровати и, наклонившись над дочурками, стал пристально разглядывать их сонные личики. Какие у него хорошие дочки! Раньше он не замечал этого: некогда было присматриваться. Валюшка на мать похожа. Вырастет, такой же красавицей будет.
«Птенцы вы мои маленькие», — подумал Семен и невольно вспомнил сегодняшний сенокос, птичье гнездо под кустами жимолости.
Грицко притворился спящим. Из-под краешка одеяла наблюдал он за родителями. Когда отец подошел к нему, мальчишка крепко зажмурил глаза, но дрожащие ресницы выдали его.
— Почему не спишь? — нарочито строго спросил Семен.
— Не хочется.
— Спи, спи.
— Ладно, — согласился Грицко. — Только когда на войну пойдешь, обязательно разбуди меня.
— Разбужу. А ты потом не забудь сено в копну сложить.
— Сложу.
— Птенцов под кустом не вздумай трогать.
— Ладно, — уже засыпая, пообещал сын.
Семен достал из-за печи мешочек с самосадом. Развязал его. Понюхал горький табак и, снова завязав, положил рядом с бельем.
— Вот и собрался, — вздохнул он.
На стене громко стучали ходики. Два часа ночи. Потушив свет, Ткачук выглянул в окно. Улица серебрилась в лунном сеете. Где-то залаяла собака. И снова не поверилось Семену, что идет война.
— Спишь? — окликнул он жену.
— Какой уж тут сон, — отозвалась Мария из темноты.
Раздевшись, Семен прилег рядом с ней и сразу почувствовал, как устал за день.
…Наутро рядовому запаса Семену Ивановичу Ткачуку принесли повестку. Ему предлагалось срочно явиться в райвоенкомат, имея при себе пару белья, ложку, иголку с ниткой…
Серега Криница фотографировался в своей жизни дважды. В первый раз фотоаппарат запечатлел его для потомства голеньким, с погремушкой в пухлых ручонках, а во второй — крепким парнем с симпатичными ямочками на щеках. Детский портрет хранился у него на дне чемодана, карточки более поздних лет пошли на паспорт, комсомольский билет, шахтный пропуск.
Надобность фотографироваться у парня отпала с тех пор, как на экранах появился кинофильм «Моя любовь» с участием Переверзева. Криница был здорово похож на этого артиста. Даже мать не разобрала, когда Серега послал ей вместо своего портрета карточку двойника, купленную в газетном киоске. Она только написала: «Уж очень мне понравился твой костюм. Наверно, рублей восемьсот за него отвалил».
Сереге пришлось заказывать в ателье мод точно такой же костюм и покупать в универмаге полосатый шелковый галстук, похожий на переверзевский.
Поразительное сходство с артистом кино имело свои положительные и отрицательные стороны. Ребята на шахте подшучивали, а на улице и в парке не было прохода от незнакомых девчат.
— Смотрите, смотрите, Переверзев идет, — ахали они.
Серегу это поначалу забавляло, а потом он стал злиться. Иногда ему хотелось повернуться и показать девчатам дулю. Бывали и такие случаи, когда настойчивые поклонницы подходили к нему на улице и, протягивая карточку, смущенно просили:
— Подпишите, пожалуйста, на память.
Серега вежливо улыбался, доставал из кармана ручку, писал размашисто: «На добрую память».
Но однажды новоявленный Переверзев пошел за девушкой сам. Было это светлым весенним вечером в городском парке. Серега сидел на скамейке и безразличным взглядом наблюдал за гуляющими. Он уже привык к своей артистической славе и равнодушно реагировал на красноречивые взгляды поклонниц. Как говорится — вошел в роль. Мимо него прошла высокая стройная девушка в белом платьице, обсыпанном красным горошком. Прошла и даже не посмотрела в его сторону. Серегу это задело.
Девушка уже была далеко. Мелькнули красные горошки и укатились куда-то за поворот аллеи.
На эстрадной площадке играл оркестр. «Утомленное солнце нежно с морем прощалось», — всхлипывал саксофон. «В этот час ты призналась, что нет любви», — отвечает ему одинокая скрипка.
Серега любил музыку. Она всегда действовала на него возбуждающе. Иногда хотелось плакать, а в другой раз — лихо отплясывать какую-нибудь лезгинку или гопак.
Сегодня музыка действовала на него как-то странно: не хотелось ни плакать, ни плясать. Просто было желание закрыть глаза и молча слушать ее, угадывать в звуках музыки плеск морских волн, шепот кипарисов.
Тряхнув головой, Серега встал. «Пойду лучше пива выпью», — решил он.
Знакомая буфетчица, нацедив ему полную кружку пенистого «Жигулевского», спросила:
— Скучаете?
Серега ничего не ответил. Не отходя от стойки, он залпом опорожнил кружку и, бросив на мокрый поднос измятую рублевку, вышел на воздух.
В парке зажглись фонари. Электрический свет, пробиваясь сквозь молодую листву деревьев, бросал на асфальт желтые пятачки, похожие на горошинки. «Чего мне эти горошинки дались?» — со злостью подумал Серега, шагая по электрическим бликам, а в глубине души ему хотелось встретиться с хозяйкой горошинок, познакомиться с ней.
«Наверно, на танцы пошла», — решил он и свернул в аллею, ведущую к танцплощадке. Сквозь реденький забор Серега принялся внимательно рассматривать танцующих, но той, которую он хотел увидеть, среди них не было.
Серега искал девушку на танцплощадке, а она тем временем сидела в буфете и спокойно ела из стеклянной вазочки мороженое.
Войдя в буфет, Серега от неожиданности растерялся. Вот так штука! Что же теперь делать? Конечно, нужно сесть за ее столик. Благо, что девушка сидит одна.
Не раздумывая, Серега подошел к ней и, галантно поклонившись, спросил:
— Можно около вас присесть?
Девушка вскинула продолговатые серые глаза, опушенные густыми ресницами, и, зардевшись от смущения, проговорила:
— Пожалуйста.
Серега взял со стола меню, подозвал официантку.
— Бутылку шампанского и коробку шоколадных конфет, — заказал он.
— Не разделите ли вы со мной компанию?
Девушка смутилась еще больше, а Криница, не дожидаясь ее согласия, уже просил официантку принести второй бокал.
Налив девушке вина, Серега предложил:
— Давайте выпьем за знакомство.
Девушка тряхнула светлыми кудряшками, перетянутыми розовой ленточкой, и так посмотрела на Серегу, что у него дух захватило. До чего же есть красивые глаза!
Девушка протянула Сереге маленькую белую руку с розовыми ноготками и не проговорила, а пропела:
— Светлана.
— Иван, — буркнул Криница имя Переверзева и быстро убрал под стол свою грубую шахтерскую руку.
Светлана выпила. Щеки ее разрумянились, глаза посветлели, будто кто-то плеснул в них немного голубизны.
— Вы надолго приехали в наш город? — уже более смело спросила она.
— Надолго.
— А все же?
Серега пожал плечами:
— От начальства зависит.
— От режиссера?
— От него.
Серега посмотрел в доверчивые глаза девушки и почувствовал, как начинает краснеть. Ну, зачем ломает он эту комедию? Зачем бессовестно врет, выдавая себя за артиста? Но и отступать было уже поздно, как теперь скажешь: мол, никакой я не Переверзев, а простой донецкий шахтер Серега Криница?
«Водки, что ли, тяпнуть, — подумал он, — чтобы в башке закружилось да вранье поскладнее получалось? Она в таких случаях помогает. Но не станешь же пить водку в присутствии Светланы! А все-таки что-то надо предпринять!..»
— Разрешите на минуточку отлучиться? В буфет за папиросами сходить, — нашел Серега выход.
— Пожалуйста.
Буфетчица сразу поняла, что нужно Сереге. Через минуту он уже сидел за столиком и, покуривая длинную папиросу «Чапаев», непринужденно болтал со Светланой, стараясь не дышать в ее сторону:
— Мы сейчас снимаем новую картину из шахтерской жизни. Очень интересная штука получается, — говорил он, пуская над столом колечки дыма.
— Вы, конечно, играете главную роль? — громко спросила Светлана, чтобы слышали люди за соседними столиками.
Ей было приятно сидеть с артистом, разговаривать как с хорошим старым знакомым. Она только жалела, что сейчас ее не видят подружки из десятого «Б» класса. Они умерли бы от зависти.
Серега настолько вошел в свою роль, что даже родной матери было бы трудно разубедить его в том, что он вовсе не Переверзев, а ее сын Сережа.
— Жизнь артистов полна различных комбинаций и вариаций. Артист должен уметь делать все: рубить уголь, ловить рыбу, пить вино, любить… В новой картине я играю роль шахтера, влюбленного в хорошую девушку, — самозабвенно сочинял он.
— Как ее звать? — поинтересовалась Светлана, искренне веря во все, что мелет ей Серега.
— Светлана, — не моргнув глазом, соврал Криница. — Она очень красивая и умная, у нее серые глаза, большие ресницы. Впервые я познакомился с ней в парке. На ней было платье в красный горошек. Я пригласил ее выпить шампанского, а потом пошел провожать домой. По дороге встретился ее поклонник, и мы с ним подрались.
Светлана поняла, что ее новый знакомый играет, на ходу сочиняет сюжет картины.
— Мне кажется, у вашей героини не было поклонника, — кокетливо улыбнулась девушка.
— Был!
— Не было!
— Был! — настаивал Серега. Ему не верилось, что у такой девушки, как Светлана, нет знакомого парня. И если он сегодня встретится где-нибудь и начнет приставать, то непременно получит. Это Серега решил твердо.
— Не было, — доказывала Светлана.
— Не было так не было, — сдался наконец Серега. — Это даже лучше.
Когда вышли из буфета, Криница попросил у Светланы разрешения проводить ее домой. Девушка не возражала. Она только, улыбнувшись уголками губ, заметила:
— Как в новой картине?
Серега промолчал. Они медленно шли по центральной аллее, думая об одном и том же. Криница мучительно решал: взять девушку под руку или нет, а Светлана ждала этого, гадала словно на ромашке: возьмет не возьмет, возьмет не возьмет…