В клубе было накурено и тесно. Борков уже не помнил, когда в последний раз собиралось тут столько народу. Те, кому не нашлось места на скамейках, сидели на принесенных из ближних домов лавках и табуретках или стояли в проходах. С задних рядов правой половины зала еще доносился громкий разговор мужиков. В углу, где было потемнее, кто-то с сожалением помянул Таймалова, но главные споры, судя по всему, уже отошли, и, когда Борков появился в клубе, сразу же стихли и эти последние отголоски запальчивых нетрибунных речей.
Борков прошел на сцену. Там, истомившись от ожидания, сидела за столом Зина. Она издавна была бессменным секретарем всех заседаний и уже приготовила тетрадь протоколов. Открыв собрание, Борков попросил назвать кандидатуру председателя собрания и хотел было сесть, потому как думали колхозники всегда долго, но на этот раз они заранее обговорили, кого выбрать, и, когда он подвинул к себе стул, из задних рядов поднялся дядя Митрий:
— Секретарь уже есть, а собранием руководить тебе поручаем, Сидор Матвеич, — вроде бы спокойно сказал он, но не смог скрыть заинтересованности, и Борков догадался, что колхозники хотят знать, куда и как поведет он собрание и что ждать от нового председателя.
«Эка, хитрецы», — усмехнулся про себя Борков и, даже не глянув на вскинутые руки, вышел из-за стола.
— Речь у меня будет короткая, — чтобы скрыть тревогу, намеренно бодро сказал он. — Вчера мы уже договорились, в какой очередности вести полевые работы. Менять это решение нет никакой надобности. Однако сроки придется перенести. На угорах Медвежьей гривы земля уже поспела. Там нужно завтра же сделать почин. Так же неотложно и строительство новой мастерской.
— Это вот в самую точку! — вскочил со скамейки дядя Митрий, не иначе как с намерением по-стариковски обстоятельно поговорить о важности этой общественной хоромины, но, должно быть, вовремя смекнул, что сегодня есть дела поважнее, и смущенно втиснулся на свое место.
— Я тоже так думаю, — улыбнулся Борков. — Но собрал вас не для этого. О мастерской еще потолкуем на заседании правления. Главный вопрос сегодняшней повестки дня — состояние трудовой дисциплины да то еще, как поднимать нам хозяйство. До большого богатства нашему колхозу далеко, а кой у кого все еще нет настоящего прилежания к артельному делу. Раскидывал, например, нынче Дубов навоз и управился с этой работой очень плохо: только-только кучки потревожил. — Борков говорил медленно. Он старался найти самые простые и убедительные слова, а они не давались, как будто вместе с председательской должностью перенял он и обязательные словечки, какие слышали колхозники уже не однажды и не от первого председателя. Борков и сам не заметил, когда начал, как Птица, требовать повышения показателей, железной дисциплины, и, чувствуя, как все больше увязает в этих казенных словах, он на мгновение умолк, чтобы собраться с мыслями, но на ум не пришло ничего нового, и он поскорее подытожил свое выступление: — Словом, работать, как Дубов, недопустимо. Я предлагаю оштрафовать его на пятнадцать рублей.
— Это как же понимать, товарищ председатель? — подал голос Васька. — Как понимать? — растерянно переспросил он и тут же сорвался на крик: — Работы там было на пятак, а штраф, значит, пятнадцать рублей!
— Не шуми. Тебе только цветочки перепали, — невозмутимо сказал кто-то из-за Васьки. — Гляди, так Таймалову сотни полторы поднесет. Это вот уже ягодки.
Васька, конечно, расслышал, что ждет Таймалова, но его заботила только своя беда. Он порывался пойти на трибуну. Его чуть ли не насильно усадили обратно, и по тому, как шутили при этом его соседи, как убежденно тверд был голос того, кто предсказывал наказание Таймалову, Борков вдруг понял, что колхозники уже не сомневаются, чем кончится это собрание.
Он оглядел зал, а потом посмотрел в протокол. Зина, как уже решенное дело, записала все, что говорил он, и теперь приготовилась так же безоговорочно занести в затасканную тетрадку штраф Таймалову. А Борков все еще не знал, как поступить с ним. И, верно, так же, как в своей речи, склонился бы в конце концов к тем привычным и обязательным требованиям, которые надлежало ему теперь выполнять, но вдруг представил, как ненадежна и опасна была весенняя дорога, и решительно шагнул к краю сцены.
— Нет, штрафовать Таймалова, я думаю, не стоит. Авария у него случилась не по злому умыслу, — негромко сказал он, но его услышали. В клубе стало тихо, и Борков, будто в пустоту, прибавил: — А навозоразбрасыватель нужен сейчас, как никогда, и надо его поскорее отремонтировать.
— Да что же это такое? Две машины угробил и хоть бы что? — вскинулся над притихшими рядами колхозников отчаянный крик Васьки, но его никто не поддержал. Он смолк, а потом как-то незаметно затерялся среди мужиков.
Колхозники молчали.
Бабы, как вчера, когда выпала возможность без канители сменить Птицу, переглядывались друг с другом, а мужики, как по команде, вытащили папиросы и кисеты.
Первым очнулся дядя Митрий.
— Голосуй, Сидор Матвеич. Сам говорил — сеять завтра и, стало быть, вставать надо рано, — сказал он и поднял руку.
Но поддержала его поначалу только плотницкая бригада. Колхозники будто никак не могли понять, что же им нужно делать, и только потом, когда дядя Митрий спросил, приспело ли время голосовать, дружно вскинули руки.
Клуб опустел.
Зина торопливо дописывала протокол. Борков сидел на стуле около трибуны. Схлынувшее напряжение оставило после себя непомерную усталость. Она ощутимо давила на плечи, и он не мог заставить себя встать и пойти домой. Он, верно, просидел бы тут еще долго, но вспомнил, что ему нужно подписать сводку, подошел к Зине и спросил о бумагах.
— Ой, Сидор Матвеевич, вы уж извините меня, пожалуйста, я ведь их в правлении оставила, — не подняв головы, виновато сказала Зина и еще ниже склонилась над столом.
«Чего это она?» — удивился Борков и уже пошел было от стола, но вдруг увидел, как она проворно придвинула к себе под руку несколько листиков разграфленной бумаги.
Среди них была и сводка.
Борков углядел только итоговую цифру. Она осталась неизменной и по-прежнему свидетельствовала о немалых достижениях дубовского колхоза.
Зина поняла, что Борков заметил ее вороватое движение, зарделась, подала ему протокол, а когда он, не читая, расписался в нем, быстро собрала бумаги и, будто спеша догнать кого-то, опрометью кинулась к дверям.
Домой Борков возвращался один.
Таймалов после собрания какое-то время маячил среди механизаторов, а потом неизвестно когда ушел из клуба. Но Борков чувствовал его рядом с собой, по привычке уступал ему дорогу, оскользался и снова выходил на середину едва намеченной тропки. Он еще не отрешился от собрания, еще вставали перед глазами то разгневанный Васька, то настороженные лица колхозников, однако уже улавливал знакомые послеполуночные звуки. На конце деревни неохотно лаяла собака, на пруду распаленно кричали дикие утки, и с минуты на минуту в эту перекличку потаенной ночной жизни должны были вступить горластые дубовские петухи.
Борков прислушался, но вместо ожидаемого хлопанья крыльев от мастерской донеслись едва внятные удары по железу и дробный стукоток сразу нескольких молотков. Он умерил шаг, потом остановился; очень похоже, случалось, постукивал на ветру полуоторванный лист железа на крыше кузницы, но не разобрал, что это, и, уже не дожидаясь, когда загорланят петухи и окончательно смешают все звуки, повернул к мастерской.
Алексей ДомнинНИКОНОВЫ
лежу у костра и смотрю в ночное небо. Оно низкое, мутное, неподвижное. Пахнет тиной и влажным дымом.
Есть хочется.
— Давай спать, — говорит Анатолий, а сам сидит не двигаясь, обхватив руками колени. — Интересно, как он будет доить корову? Вымя оборвет.
Я тоже думаю о Володьке. О том, что на штанах у него неумело пришитые светлые заплаты, что громадные сапоги хлюпают на ногах. Когда мы были в его избе, по-холостяцки пустой и неуютной, я спросил:
— Один живешь?
— Знамо дело, — усмехнулся он. — Сваталась одна вдовушка — ей без мужика тоже не резон. Только я не согласный. Баловство от семейной-то жизни.
— Почему баловство?
— Сирот плодить.
Мне стало не по себе от его жестокого прищуренного взгляда. Пропала всякая охота спрашивать.
Познакомились мы с Володькой несколько часов назад. Приехали в деревню и гадали у крайней избы, где можно попросить лодку.
На крыльцо вышел невысокий кряжистый парень в синей навыпуск рубахе, присел на корточки и принялся нас рассматривать. Он склонил голову чуть набок и, казалось, пытается разглядеть что-то за нами. Он давно не стрижен, спутанные выцветшие волосы прикрывают брови. Трудно определить возраст парня — не то ему семнадцать, не то двадцать пять.
— За утками? — спросил он равнодушно.
— Да приехали вот…
— Поди, лодка нужна?
— Нужна.
Парень посмотрел на свои грязные босые ноги, подумал и сказал:
— Без лодки вы никуда…
Встал и пошел в избу. А как же лодка?
— Мы заплатим, — поспешно заговорил Анатолий.
Парень глянул на него так, словно не понял, о чем идет речь. Потом нахмурился и с обидой ответил:
— Сами зарабатываем.
И ушел. Мы стояли обескураженные. Анатолий решительно крикнул:
— Дашь лодку, хозяин?
— Я же сказал, возьмите под горой, у сухой березы, — с досадой проговорил парень из темных сеней.
Маленькая черная плоскодонка была просмолена до самых уключин. Спустили ее на воду, начали укладывать вещи.
— Без весел пойдете? — спросил насмешливый голос. Оба вздрогнули. Сзади стоял наш новый знакомый и рассматривал свои ноги. Вздохнул и побрел по тропинке в гору. Мы поспешили за ним.
— Патронташи-то у вас полнехоньки, едят тебя мошки, — проговорил он и остановился, о чем-то думая.
— А у вас плохо с припасами?
— Как сказать? Пороху нет, зато спички есть. Селитрой тоже метров на десять бить можно.