— Вон она! — крикнул позади провожатый. — Хамильтепек, сеньорита. La hacienda de Don Ramón![86]
Глаза его вспыхнули, когда он произнес имя дона Рамона. Он был гордый пеон и казался по-настоящему счастливым.
— Только глянь! Как далеко! — закричала Хуана.
— В следующий раз, — сказала Кэт, — я пойду одна или с Эсекьелем.
— Нет, нинья! Не говори так. Просто нынче утром нога что-то разболелась.
— Да. Лучше будет не тащить тебя с собой.
— Нет, нинья! Мне нравится идти, очень нравится!
Крылья ветряного насоса, качающего воду из озера, весело вращались. От прохода в холмах начиналась долина, по дну которой бежал ручеек. Ближе к берегу, где долина выравнивалась, зеленела роща банановых пальм, защищаемая от ветра с озера цепочкой ив. На вершине склона, где дорога ныряла в тень манговых деревьев, чуть поодаль от нее, тянулись два ряда саманных домишек, целая небольшая деревенька.
Между деревьями показались идущие с озера женщины с кувшинами на плече; у дверей домишек, сидя голыми попками в глубокой пыли, играли дети; там и тут козы на привязях. Мужчины в грязной белой одежде лениво сидели на земле, скрестив руки и вытянутые перед собой ноги, или на корточках, подпирая стены своих домишек. Отнюдь не dolce far niente[87]. Казалось, они ждут, вечно ждут чего-то.
— Сюда, сеньорита! — крикнул ее провожатый с корзиной и, подбежав к ней, показал на ровную дорожку, спускающуюся между большими деревьями к белым воротам гасиенды. — Вот мы и пришли!
Он неизменно говорил радостным тоном, словно для него это место было страной чудес.
Высокие двери в загуан, вестибюль, были нараспашку, и внутри, в тени, сидели двое низкорослых солдат. Усыпанную соломой площадку перед воротами рысцой пересекали два пеона, несшие на голове по огромной грозди бананов. Солдаты что-то сказали им, и, остановившись на бегу, они медленно повернулись вместе со своей желто-зеленой ношей, чтобы посмотреть на Кэт, Хуану и Мартина, их провожатого, идущих по дорожке к дому. Потом снова повернулись и вбежали, босые, во двор.
Солдаты встали. Мартин опять подскочил к Кэт и помог пройти в сводчатые ворота по глубоким колеям, оставшимся от бычьих повозок. Хуана со смиренным видом шла позади.
Кэт вошла в просторный, пустой двор, казавшийся безжизненным. С трех сторон двор был окружен высокими стенами, вдоль которых тянулись навесы и коновязи. Четвертая, обращенная к ним, сторона представляла собой стену дома с глядящими во двор окнами, забранными прочными решетками, в которой, однако, не было обычной двери. Вместо нее был еще один загуан с закрытыми дверьми, проходящий через весь дом.
Мартин выбежал вперед и постучал в закрытые двери. Кэт стояла, оглядывая просторный двор. В одном углу четверо полуголых мужчин укладывали под навесом связки бананов. Под другим навесом человек пилил дрова, еще двое на солнце разгружали осла. В углу стояла повозка, запряженная двумя огромными черно-белыми волами, которые ждали, опустив головы.
Высокие двери распахнулись, и Кэт вошла во второй загуан. Это был широкий парадный ход с лестницей, ведущей наверх с одной стороны, и Кэт задержалась, глядя сквозь коридор, распахнутые железные ворота и английский сад, окаймленный огромными манговыми деревьями, на озеро и искусственную гавань, где стояли на якоре две лодки. Казалось, озеро между двумя стенами темных манговых деревьев сияет светом.
Служанка закрыла за прибывшими высокие двери во двор и жестом показала Кэт на лестницу.
— Сюда, сеньорита.
Наверху звякнул колокольчик. Кэт поднялась по каменным ступеням. На верхней площадке ее ждала донья Карлота в белом муслиновом платье, белых туфельках и чулках, еще больше подчеркивавших странную желтизну ее блеклого лица. Низко причесанные мягкие каштановые волосы прикрывали уши. С несколько поддельным восторгом она протянула Кэт коричневатые руки.
— Так вы все же пришли! Неужели пешком, всю дорогу пешком? О, представляю это солнце и эту пыль! Но входите же, входите, отдохните с дороги.
Она взяла Кэт за руки и провела на открытую террасу наверху.
— Здесь очень красиво, — сказала Кэт.
Она стояла на террасе, глядя поверх манговых деревьев на озеро. Там скользила по бледной, нереальной воде лодка под парусом. За озером поднимались синеватые ребристые горы и белело пятнышко деревни: далекой и как бы существующей в ином утре, в ином мире, в иной жизни, в ином времени.
— Что это за деревня? — спросила Кэт.
— Какая? Вон там, вдалеке? Сан-Ильдефонсо, — ответила донья Карлота возбужденным, по обыкновению, голосом.
— Как же тут красиво! — повторила Кэт.
— Hermoso — si! Si, bonito![88] — нервно сказала хозяйка дома, как всегда по-испански.
Красный с желтым дом имел два коротких крыла, обращенных торцами к озеру. Терраса с зелеными растениями по стенам тянулась вдоль трех сторон дома, и крыша над ней поддерживалась высокими, опиравшимися на землю прямоугольными столбами, которые образовывали внизу нечто вроде галереи; в небольшом мощеном дворе был бассейн. Дальше шел довольно запущенный английский сад, середина которого была залита ярким солнцем, а под манговыми деревьями лежала глубокая тень.
— Входите, вам нужно отдохнуть! — пригласила донья Карлота.
— Я бы хотела переменить обувь, — сказала Кэт.
Ее проводили в спальню с высоким потолком и красным кафельным полом, спартански обставленную. Здесь она сменила обувь и чулки, которые ей принесла Хуана, и прилегла отдохнуть.
Лежа на кровати, она слышала приглушенные удары тамтама, и это были единственные, кроме далекого крика петуха, звуки солнечного, но странно мертвенного мексиканского утра. И от глухих ударов барабана, звучавших со смутной, угрюмой настойчивостью, на душе у нее стало неспокойно. Будто что-то поднималось над горизонтом.
Она встала и прошла в гостиную, длинную и с высоким потолком, где донья Карлота разговаривала с мужчиной в черном. Гостиная со своими тремя застекленными дверьми, открытыми на террасу, со стершимися красными плитками пола, высокими бледно-зелеными стенами, белыми частыми балками потолка и скудной мебелью выглядела продолжением двора, тенистой садовой беседкой. Как во многих домах в жарком климате, создавалось ощущение, что в комнате только три стены и человек здесь задерживается всего на минуту и идет дальше.
Когда Кэт вошла, человек в черном поднялся, пожал донье Карлоте руку на прощанье, низко и почтительно склонив голову. Потом столь же почтительно поклонился Кэт и исчез.
— Заходите! — пригласила донья Карлота Кэт. — Вы уверены, что достаточно отдохнули? — И она подтолкнула одно из плетеных кресел-качалок, которое, раскачиваясь, поехало в неопределенном направлении.
— Замечательно отдохнула! — ответила Кэт. — Какая здесь тишина! Только барабан звучит. Наверное, из-за этого кажется, что вокруг такая тишина. Хотя я всегда считала, что это озеро создает своего рода тишину.
— Ах, барабан! — воскликнула Карлота, нервически махнув рукой в застарелом раздражении. — Не могу его слышать. Нет, не могу, не могу его слышать.
И, неожиданно взволновавшись, принялась сильно раскачиваться в качалке.
— Просто до дрожи пробирает, — сказала Кэт. — Что это?
— Ах, не спрашивайте! Это все мой муж.
— Дон Рамон играет на барабане?
Донья Карлота махнула рукой в отчаянии, продолжая раскачиваться как заведенная.
— Играет на барабане? — Она как будто даже испугалась. — Нет! О нет! Сам он не играет на барабане. Для этого он привез с севера двух индейцев.
— Неужели! — неопределенным тоном сказала Кэт.
Но донья Карлота уже укачала себя до полубессознательного состояния. Наконец она, кажется, взяла себя в руки.
— Я должна поговорить с кем-нибудь, должна! — сказала она, неожиданно выпрямляясь в качалке, лицо желтое и измученное, мягкие каштановые волосы висят над ушами, в карих глазах странная безнадежность. — Могу я поговорить с вами?
— Ну конечно, — ответила Кэт, чувствуя неловкость.
— Знаете, чем занимается дон Рамон? — спросила донья Карлота, глядя на Кэт чуть ли не с подозрением.
— Хочет пробудить древних богов? — сделала предположение Кэт.
— Ах! — воскликнула донья Карлота, опять стремительно махнув в отчаянии рукой. — Будто это возможно! Будто это возможно! Древние боги! Вообразите себе, сеньора! Древние боги! Зачем, что они такое? Всего-навсего древние химеры. К тому же гадкие, отвратительные! Ах! Я всегда считала мужа таким умным, настолько выше меня! Ах, это ужасно, когда приходится разочаровываться! Это такой вздор! Как он смеет! Как он смеет серьезно относиться к подобному вздору! Как он только смеет!
— А сам он верит во все это? — спросила Кэт.
— Сам? Но, сеньора… — И донья Карлота презрительно улыбнулась с состраданием и сама вызывая сострадание. — Как можно! Будто это осуществимо. Все же он образованный человек! Как он может верить в подобный вздор?!
— Тогда почему он этим занимается?
— Почему? Почему? — В голосе доньи Карлоты звучала невыразимая усталость. — Хотела бы я это знать. Уж я думала, он сошел с ума, как это свойственно мексиканцам. Как Франсиско Вилья{25}, бандит.
Кэт с удивлением подумала о пресловутом Панчо Вилье с его физиономией мопса, не в силах связать его с доном Рамоном.
— Все мексиканцы, стоит им выбиться в люди, скатываются на эту дорожку, — сказала донья Карлота. — Гордыня побеждает лучшее, что в них заложено. И тогда все перестает для них существовать, все, кроме их идиотского желания, их идиотского желания стать важной, очень важной фигурой. Это просто мужское самолюбие. Вы согласны со мной, сеньора, что от рождения до смерти мужчиной руководит тщеславие? Согласны, что Христос явился предупредить именно об этой опасности, научить людей подлинному смирению? Указать им на грех гордыни. Но как раз поэтому они так ненавидят Христа — и его учение. Кроме их тщеславия, для них ничего не существует.