Ты сидишь посередине солнца и чистишь свои перья. Ты купаешься в реках звезд и поднимаешь вокруг себя звездную пыль. Улетаешь в бездонную глубь неба, откуда, кажется, нет возврата.
Ты возвращаешься к нам, и мы чувствуем на лице тугой воздух от твоих крыльев…
И в этот момент внезапно поднялся ветер, и слышно было, как под его порывами хлопнула дверь в доме, задрожали стекла в окнах, застонали деревья.
— Явись же, Птица бескрайнего неба! — неистово воскликнул Рамон. — Явись! О Птица, опустись на мгновенье мне на руку, над моей головой и дай мне силу неба и мудрость. О Птица! Птица всех бескрайних небес, даже если сбросишь свои громовые перья, а из клюва белую змею огня на землю, где она может юркнуть обратно в глубь гор, в дом свой: даже если ты вернешься как Громовержец, явись! Сядь на мгновение мне на руку, стиснув ее сильными лапами грома, и простри крылья над моей головой, как тень туч; коснись грудью моего лба и причасти меня солнцем. Птица, летающая всюду Птица Потустороннего мира, с громами перьев и змеей молнии в клюве, с синим небом во впадинах крыльев и тучей в изгибе шеи, с солнцем в опаленных перьях груди и мощью лап, с ужасающей мудростью в твоем полете, слети ко мне на мгновенье, слети!
От внезапных порывов ветра затрепетал, затрещал огонь светильников, глухо зашумело озеро за деревьями. Вдали, над черными холмами, сверкнула молния.
Рамон уронил воздетую руку. Ударил барабан. Рамон сказал, обращаясь к толпе:
— Сядьте, пока Птица не начала стряхивать воду со своих крыльев. Это случится скоро. Садитесь.
Люди засуетились. Мужчины набрасывали на головы серапе, женщины туже стягивали под подбородком платки, и все усаживались на землю. Только Кэт и Карлота, стоявшие в стороне, остались на ногах. Порывы ветра рвали пламя светильников, мужчины положили свои шляпы на землю рядом с собой.
— Земля — живая, и небо — живое, — сказал Рамон уже нормальным голосом, — и между ними живем мы. Земля поцеловала мои колени и вложила силу в мой живот. Небо опустилось мне на руку и сообщило мощь моей груди.
Но, как на заре Утренняя Звезда стоит между землей и небом, так и в нас может взойти звезда и встать между сердцем и чреслами.
И это — мужественность у мужчин, а у женщин их женственность.
Вы еще не мужчины. И женщины, вы еще не женщины.
Вы суетитесь, и мечетесь, и умираете, и все же звезда вашей мужественности еще не взошла в вас, звезда вашей женственности еще не сияет спокойно между вашими грудями, женщины.
Говорю вам, для того, кто жаждет этого, звезда мужественности взойдет в нем, и он станет горд и совершенен, как совершенна Утренняя Звезда.
И звезда женственности сможет, наконец, взойти и засиять между тяжкой округлостью земли и серой пустыней неба.
Но как? Как достичь этого? Как добиться?
Как мы, мужчины, сможем стать людьми Утренней Звезды? А женщины — женщинами Звезды Рассветной?
Опустите пальцы вниз, чтобы Змей земли приласкался к вам.
Поднимите руку, чтобы прилетела далекая Птица и села на нее.
Будьте вдвойне бесстрашны — перед молнией, и перед землетрясением.
Будьте вдвойне мудры — мудростью змеи и мудростью орла.
И спокойны вдвойне — спокойствием змея и спокойствием солнца.
И могучи вдвойне — могуществом глубин земных и могуществом глубин небесных.
Но на нашем лбу, Мужчины! светлая Утренняя Звезда, которую ни день, ни ночь, ни земля, ни небо не могут поглотить и погасить.
И промеж ваших грудей, Женщины! Рассветная Звезда, которую не загасить.
И ваше последнее пристанище — Утренняя Звезда. Ни небеса, ни земля не поглотят вас, когда придет ваш час, но вы уйдете в иной мир, к яркой звезде, одинокой, но никогда не чувствующей себя одиноко.
Утренняя Звезда посылает вам гонца, бога, который умер в Мексике. Он спал крепким сном, и Незримые омыли его тело водой воскресения. И он восстал, отвалил камень от устья своей могилы и расправил члены. И сейчас он широко шагает, преодолевая горизонты, шагает стремительней, чем катится вниз огромный камень с его могилы, давя тех, кто привалил его к ее устью.
Сын Звезды возвращается к Сынам Людей широкими, бодрыми шагами.
Приготовьтесь встретить его. Омойтесь и умастите маслом руки свои и ноги, губы свои, и глаза, и уши, и ноздри, грудь и пупок, и сокровенные части, чтобы ничто от смертных дней, от праха скелетов и от пороков не могло войти в вас и сделать вас нечистыми.
Не смотрите вчерашними глазами, не слушайте, как вчера, и не дышите, не обоняйте и не пробуйте на язык, не ешьте и не пейте, как вчера. Не целуйте вчерашними губами, не касайтесь вчерашними руками и не ходите вчерашними ногами. И пусть ваш пуп не знает ничего вчерашнего, и входите в ваших женщин новым телом.
Ибо вчерашнее тело мертво — падаль, гриф Ксопилоте кружит над ним.
Отриньте свое вчерашнее тело и облекитесь в новое. Точно так, как ваш Бог, который явится. Кецалькоатль явится в новом теле, как звезда, из мрака смерти.
Да, вот сейчас, когда вы сидите на земле и округлости вашего тела касаются ее, скажите: Земля! Земля! ты живая, как живые округлости моего тела. Вдунь дыхание твоего поцелуя в меня, сейчас, когда я сижу на тебе.
Итак, сказано. Земля шевелится под вами, небо машет над вами крыльями. Возвращайтесь домой, поспешайте, скоро обрушатся воды и навечно смоют ваше прошлое.
Расходитесь по домам и уповайте на то, что станете Мужчинами Утренней Звезды, Женщинами Рассветной Звезды.
Пока вы еще не мужчины и женщины…
Он встал и махнул рукой, отпуская людей. Через мгновение все были на ногах и бросились собираться. Торопливыми, но несуетливыми мексиканскими сборами, казалось, была занята сама земля.
Черный ветер бушевал в небе, со свистом рвал кроны манговых деревьев. Мужчины, придерживая шляпы, бежали на полусогнутых ногах, серапе развевались за спиной. Босоногие женщины, натягивая на голову платки, бежали через загуан во внешний двор.
Огромные двери были распахнуты, на пороге стоял солдат в винтовкой за спиной и лампой-«молнией» в руке. Люди, как призраки, пробегали загуан и коридор и неслись дальше по темной дорожке, как клочки бумаги, пропадая в нигде. Через мгновение они беззвучно исчезли.
Мартин запер двери на засов. Солдат поставил «молнию» на деревянную скамью и присоединился к собравшимся в маленькой нише в загуане напарникам, похожим в своих темных шинельках на поганки. Один уже свернулся, как змея, на деревянной скамье, укрывшись с головой одеялом.
Кэт с доньей Карлотой поднимались наверх, а внизу слуги возбужденно кричали:
— Вода идет!
Озеро было совершенно черным, как преисподняя. Внезапно налетел дикий порыв ветра, и со стороны манговых деревьев раздался странный треск, словно в воздухе лопнула какая-то мембрана. Цветущие олеандры в саду стелились почти горизонтально, их цветы, касавшиеся земли, призрачно белели в бледном луче фонаря вроде уличного, который горел на стене напротив парадного входа. Молодая пальма согнулась дугой, раскинув свои листья по земле. Незримая во тьме джаггернаутова колесница катилась над миром.
За озером, в юго-западной стороне, молния прочертила небо, как зловещее предостережение. И глухо, бархатно прокатился раскат грома.
— Мне страшно! — закричала донья Карлота и, заслонив глаза ладонью, бросилась в дальний угол гостиной.
Сиприано и Кэт стояли на террасе, глядя на то, как ветер треплет разноцветные цветы в горшках и рвет их, унося клочки в пустоту мрака. Кэт вцепилась в шаль, но ветер внезапно нырнул под серапе Сиприано, поднял его в воздух и швырнул, как алое пламя, ему на голову. Кэт смотрела на его широкую, сильную индейскую грудь, пока он боролся с серапе, освобождая голову. Какой он смуглый, первобытно земной, красивый, широкогрудый и мускулистый! Но все это, так сказать, для себя самого. Ничем не одарит другого. Полное равнодушие к другим, замкнутость на себе.
— Ах, вода! — воскликнул он, справившись наконец с серапе.
Первые огромные капли злобно летели в цветы, как стрелы. Кэт отступила назад к двери гостиной. Яркая тройная молния скользнула над черными холмами и, замерев на миг, ускользнула обратно во мрак.
Обрушился, загрохотал дождь, словно прорвало исполинский резервуар. И вместе с ним дохнуло ледяным воздухом. И постоянно, то в одной стороне, то в другой, непрерывно вспыхивали голубые, пронзительно голубые молнии, заливая своим светом на голубое, мертвенное мгновение смутные деревья и призрачный сад, и гасли и непрерывно грохотал гром.
Кэт в изумлении смотрела на летящие потоки воды. В голубые мгновения вспышек она видела, что сад внизу превратился в водоем, дорожки — в бурные реки. Было холодно. Она вернулась в гостиную.
Слуга ходил с фонарем по комнатам, ища выползших скорпионов. Он нашел одного, бежавшего по полу в комнате Кэт, и другого, упавшего с балок потолка на кровать Карлоты.
Карлота и Кэт уселись в гостиной в качалки и покачивались, наслаждаясь влажным и прохладным освежающим воздухом. Кэт уже и забыла, что это такое: настоящая прохлада. Она поплотней запахнула шаль на груди.
— Ах, вы мерзнете! Теперь нужно поберечься. Иногда в сезон дождей по ночам бывает очень холодно. Надо вам запастись лишним одеялом. А слуги, бедняги, те так просто лежат и дрожат и утром похожи на трупы. Но солнце пригреет, а они снова оживают и, похоже, думают, что как-нибудь переживут предстоящее. Правда, жалуются иногда, но все равно ничего не предпринимают, чтобы утеплиться.
Ветер внезапно стих. Разгоряченная темная кровь не давала Кэт усидеть на месте, хотя в ноздрях стоял запах воды, почти льда. Она встала и снова вышла на террасу. Сиприано продолжал стоять там, неподвижный и загадочный, как статуя, в своем красно-темном серапе.
Дождь слабел. Внизу, разбрызгивая воду, бегали в слабом свете «молнии» в загуане две босые служанки, подставляя ollas[94] и квадратные канистры из-под бензина под струи воды, дугой льющей с крыши, и, пока те наполнялись, они бросались в укрытие, а потом тащили тяжелые пенящиеся сосуды в помещение. Так они избавляли себя от похода к озеру за водой.