и святых, и всех прочих.
Омой и умасти свое тело.
На седьмой день пусть каждый мужчина омоет и умастит себя;
то же и каждая женщина.
Да не позволит он никакому животному переходить ни его
тело, ни тень волос его. Скажи то же самое женщинам.
Скажи им, что они все глупцы, что я смеюсь над ними.
Первое, что я сделал, увидав их, я засмеялся, видя таких
глупцов.
Таких тупиц, этих лягушек с камнем в животе.
Скажи им, они как лягушки с камнем в животе, не могущие
скакать!
Скажи, чтобы они избавились от этих камней,
Освободились от тяжести,
От своей тупости,
Или я истреблю их.
Сотрясу землю и поглощу их вместе с их городами.
Нашлю огонь на них и пепел и всех истреблю.
Нашлю гром, и их кровь загниет, как скисает молоко,
Будут истекать они кровью, гнилой, чумной.
Даже кости их распадутся.
Скажи это им, Первый Человек имени моего.
Ибо солнце и луна — живые и внимательно смотрят
ясными очами.
И земля — жива и готова стряхнуть с себя своих блох.
И звезды готовы швырнуть камни в лица людей.
И ветер, что вдувает в лице людей и животных дыхание
жизни,
Готов вдунуть дыхание смерти, чтобы уничтожить всех.
Звезды и земля, солнце и луна и ветры
Готовы начать танец войны вокруг вас, люди!
Они ждут только слова моего.
Ибо солнце, и звезды, и земля, и даже дожди устали
Пищу жизни давать вам.
Они говорят меж собой: «Покончим наконец
С этими зловонными племенами людей, этими лягушками,
не способными скакать,
Этими петухами, не способными кричать,
Этими свиньями, не способными хрюкать,
С этой плотью смердящей,
С пустыми словами,
С этими охочими до денег паразитами.
С белыми, краснокожими, желтыми, коричневыми
и черными людьми,
Которые ни белы, ни красны, ни желты, ни коричневы,
ни черны,
Но все — грязны.
Омоем же водами мир.
Ибо люди на теле земли как вши,
Которые едят поедом землю».
Так звезды, и солнце, и земля, и луна, и ветры с дождями
Говорят меж собой и готовятся выполнить сказанное.
И еще скажи людям, я тоже иду,
Пусть очистятся внутри и снаружи.
Освободят от могильного камня души свои и пещеру чрева,
Приготовятся стать людьми.
А иначе пусть готовятся к худшему.
Кэт снова и снова перечитывала длинную листовку, и словно стремительная тьма заволакивала утро, как близящийся смерч. Она выпила кофе у себя на веранде; на высоких папайях, казалось, висят огромные капли невидимо низвергающегося фонтана нечеловеческой жизни. Она будто видела мощные струи и готовность космоса исполнить угрозу. А люди — всего лишь как тля, облепившая нежные кончики веток, аномалия. Столь чудовищно затухание и извержение космической жизни, что даже железо, кажется, может расти в глубинах земли, как лишайник, и прекратить рост, и приготовиться к гибели. Железо и камень умирают, когда приходит час. А люди, покуда живут бизнесом и хлебом единым, — ничтожней тли, сосущей сок из веток куста. Паразиты на лице земли.
Она побрела к озеру. В утреннем свете вода в озере была голубой, горы на противоположном берегу — бледные, высохшие, с торчащими ребрами, как горы в пустыне. Только у их подножия, близ озера, тянулась темная полоска деревьев и белели крапинки деревенских домиков.
Неподалеку, против солнца, пять коров пили, погрузив носы в воду. На камнях стояли на коленях женщины, наполняя водой красные кувшины. Дальше, в мелкой воде, торчали раздвоенные палки, на которых сушились старые рыбацкие сети, на них — повернувшись к солнцу, маленькая птичка, красная, как капля свежей крови из артерии воздуха.
Из крытой соломой хижины под деревьями выбежал вчерашний мальчуган и помчался к ней, сжимая что-то в кулачке. Подбежав, он раскрыл ладонь, на ней лежали три крохотных горшочка, три ollitas, которые индейцы в древние времена бросали в воду, как приношение богам.
— Muy chiquitas[113]! — быстро сказал маленький воинственный торговец, — купишь?
— У меня нет с собой денег. Завтра! — ответила Кэт.
— Завтра! — повторил он, словно из пистолета выстрелил.
— Завтра.
Он простил ее, но она его не простила.
В свежем воздухе воскресного утра раздавалось пение, красивый голос звучал свободно, так сказать, сам по себе.
Мальчишка с рогаткой подкрадывался к маленьким птичкам. Одна из них, красная, как капля свежей крови, которая щебетала, сидя на почти невидимой рыбацкой сети, вспорхнула и улетела. Мальчишка продолжал красться под нежной зеленью ив, перешагивая через огромные корни, торчавшие из песка.
Вдоль края воды, рваным строем, пролетели четыре темные птицы, вытянув шеи и едва не касаясь поверхности озера.
Кэт были знакомы подобные утра на озере. Они гипнотизировали ее, почти как смерть. На ивах — алые птички, как капли крови. Aquador[114], рысцой направляющийся к ее дому с коромыслом на плечах, на котором висят две плоские канистры из-под бензина, наполненные горячей водой, которую он ежедневно приносит ей. Босый, с одной штаниной, закатанной выше другой, юноша мягко бежит со своим грузом, красивое лицо скрыто огромными полями сомбреро, бежит в безмолвии, безмыслии, подобным безмолвию и безмыслию смерти.
На воде группками качаются черноволосые головы, словно черные птицы. Птицы? Головы? Люди это или что-то промежуточное, чьи оранжевые мокрые, поблескивающие плечи показываются над водой, под черными головами?
Она так хорошо знала, каким будет наступающий день. Солнце над головой медленно темнеет и раскаляется. После полудня электричество незримо сгущается в воздухе. Замусоренный берег слепнет от жары, пахнет гниющими отбросами и мочой людей и животных.
В слепящем свете все приобретает смутные очертания, воздух незримо сгущается, и Кэт чувствует, как электричество горячим железом давит на затылок. Оно одурманивает, как морфий. День лежит в обмороке, а между тем над горами вырастают облака, как белые деревья, быстро появляются и простираются в небе черные ветви, с которых слетают, разя, птицы молний.
И в разгар оцепенения сиесты внезапные раскаты грома и шумный, прохладный ливень.
Время пятичасового чая и приближение вечера. Последние лодки готовятся отплыть и ждут попутного ветра.
Ветер западный; лодки, держащие путь на восток и на юг, уплыли, их паруса исчезают вдали. Но лодки, которым нужно на запад, все ждут, ждут, и волны бьют в их черные плоские днища.
Большая лодка из Тлапальтепека, привезшая много людей с запада, остается на ночь. Она стоит на якоре в нескольких ярдах от берега, и поздним вечером ее пассажиры, уставшие за день, собираются на берегу. Они стоят у края плещущей воды.
Большое, широкое, плоскодонное каноэ с деревянным навесом и прямой мачтой покачивается в нескольких ярдах от берега в ночной темноте. Под деревянной крышей горит фонарь; один человек смотрит с берега, есть ли кто-нибудь под навесом. Для пассажиров это дом на время поездки.
Появляется низенький мужчина в закатанных штанах, чтобы переправить их на лодку. Мужчины становятся спиной к нему, расставив ноги. Он внезапно ныряет вниз, просовывает голову им между ног и выпрямляется, держа мужчину на плечах. Потом идет вброд к черной лодке и оставляет там свой живой груз.
Женщин он переправляет иначе: приседает перед каждой, и она садится ему на плечо. Правой рукой он обхватывает ее ноги, а она держится за его черноволосую голову. Так он переносит ее на лодку, как вещь.
Скоро все люди оказываются в лодке. Они усаживаются на дне, постелив циновки, прислонясь спиной к бортам посудины; их корзины, свешивающиеся с односкатной крыши навеса, раскачиваются вместе с лодкой. Мужчины кутаются в серапе и готовятся ко сну. Свет фонаря падает на них, сидящих, лежащих, спящих или приглушенно разговаривающих.
Из темноты выскакивает маленькая женщина; потом неожиданно бросается назад, на берег. Что-то забыла на песке. Но лодка не отплывет без нее — ветер еще не переменился.
Высокая мачта теряется в темноте; огромный парус лежит вдоль крыши навеса, наготове. Под крышей раскачивается фонарь; люди спят, растянувшись на дне. Может быть, они не отплывут до полуночи. А потом обратно в Тлапальтепек с его зарослями тростника в конце озера, с его мертвой, мертвой plaza, с его мертвыми сухими домами из черного саманного кирпича, с его разоренными улочками и странной, могильной тишиной, как в Помпее.
Все это было знакомо Кэт. Столь чуждое и напоминающее смерть, оно пугало и озадачивало ее.
Но сегодня! Сегодня она не будет все утро бродить по берегу. Надо отправляться на катере в Хамильтепек, повидаться с Рамоном. Поговорить о многом, даже о предложении, которое ей сделал Сиприано.
Ах, как она может выйти за него и отдать свое тело этой смерти? Принять на свою грудь тяжесть этой тьмы, выдержать гнет этого странного мрака? Умереть прежде смерти, превратиться в живого мертвеца?
Ну уж нет! Лучше бежать в земли белых людей.
Но вместо этого она отправилась договариваться с Алонсо о катере.
Глава XVIIЧетвертый гимн и епископ
Президент республики, как новая метла, мел, возможно, слишком чисто, по общему мнению, что вызвало «восстание». Оно не было очень широким. Но, разумеется, означало появление бандитизма, разбоев и напугало небольшие городки.
Рамон решил держаться в стороне от позорной политики. Однако Церковь, а с нею Рыцари Кортеса и некоторые политики уже ополчились на него. Церковники обрушивались на него с амвонов, клеймя — не слишком пока громко — как амбициозного антихриста. Впрочем, имея поддержку в лице Сиприано, а с ним и армии западных районов, он мог особо не бояться.