Грохнул залп четырех пушек, и в небо взлетели четыре ракеты и рассыпались на четыре стороны красным, зеленым, белым и желтым фейерверком.
Двери церкви распахнулись, и появился Сиприано в роскошном серапе Уицилопочтли, надо лбом — три зеленых пера попугая. В руке он держал факел. Он нагнулся и поджег большую кучу хвороста, затем выдернул из вспыхнувшего костра четыре горящих сука и бросил их стоявшим в ожидании четырем стражам, на которых были только черные набедренные повязки. Они поймали их на лету и разбежались в четыре стороны к не зажженным еще кострам по четырем углам двора.
Стражи сняли серапе и рубахи и остались в штанах, подпоясанных красными кушаками. Ударил малый барабан, и начался танец; полуобнаженные мужчины подбрасывали вверх свои горящие факелы и ловили их, продолжая танец. Сиприано выхватывал из большого костра в середине двора пылающие сучья и бросал их другим стражам.
Он тоже сбросил с себя серапе. Его тело было покрыто красными и черными горизонтальными полосами, под губами шла тонкая зеленая полоска, от глаз расходились желтые лучи.
Яркое пламя пяти костров из сложенных неплотной пирамидой сучьев окоте взлетало в темное небо, освещая танцующих, которые одновременно пели звучными голосами.
Яростно трещали костры. Не останавливаясь, гремел барабан. Люди Уицилопочтли танцевали как дьяволы. Толпа за воротами сидела, погруженная в древнее индейское молчание. Постепенно костры прогорали, и белый фасад церкви, на котором плясали желтые отсветы пламени, начал синеть вверху, сливаясь с ночью, и краснеть внизу позади темных фигур, продолжавших танцевать у гаснущих костров.
Внезапно они закончили танец, укутались в серапе и расселись на земле. Там и тут мерцало колеблющееся пламя окоте на расставленных треножниках; на несколько минут повисла тишина. Потом вновь зазвучал барабан и ясный мужской голос воинственно запел «Первую песнь Уицилопочтли»:
Я — Уицилопочтли,
Красный Уицилопочтли,
Кроваво-красный.
Я — Уицилопочтли,
Желтый, как солнце,
Солнце в крови у меня.
Я — Уицилопочтли,
Белый, как кость,
Смерть в крови у меня.
Я — Уицилопочтли,
Я сжимаю травинку в зубах.
Я — Уицилопочтли, сидящий во тьме.
Я пятно крови на теле тьмы.
Я слежу за людьми у костра.
Выжидаю у них за спиной.
В тишине моей ночи
Кактус точит свой шип.
Корни трав тянутся к солнцу другому.
В глубине, куда не проникнут и корни манго,
В самом центре земли,
Горит желтое, змеино-желтое солнце мое.
О, страшитесь его!
О, страшитесь меня!
Кто стоит на пути моего змея-огня,
От жгучего жала умрет.
Я — спящий и бдящий
Гнев начала мужского.
Я — вспышки и дрожь
Огня угасающего.
Песнь подошла к концу. Некоторое время стояла тишина. Потом все люди Уицилопочтли запели снова ту же песнь, на место «Я» подставляя «Он».
Он — Уицилопочтли,
Красный Уицилопочтли,
Кроваво-красный.
Он — Уицилопочтли,
Желтый, как солнце,
Солнце в крови у него.
Он — Уицилопочтли,
Белый, как кость,
Смерть в крови у него.
Он — Уицилопочтли,
Он сжимает травинку в зубах.
Он — Уицилопочтли, сидящий во тьме.
Он — пятно крови на теле тьмы.
Он следит за людьми у костра.
Выжидает у них за спиной.
В тишине его ночи
Кактусы точат шипы.
Корни трап тянутся к солнцу другому.
В глубине, куда не проникнут и корни манго,
В самом центре земли,
Горит желтое, змеино-желтое солнце.
О, берегитесь, люди!
Страшны он и оно!
Кто стоит на пути его лучей,
Умирает от жгучего жала.
Он — Уицилопочтли, спящий или бдящий
Змей начала мужского.
Уицилопочтли — вспышки и дрожь
Огня гнева мужского.
Все большие костры погасли. Только слабое красноватое пламя треножников освещало сцену. Стража с примкнутыми штыками вышла со двора и выстроилась у внешней стены.
Теперь двор был пуст, только рдели угли прогоревших костров да металось пламя треножников. И теперь стал виден помост у белой стены церкви.
В тишине раскрылись большие церковные двери, и появился Сиприано в своем богатом серапе, держа в руке пук черных то ли листьев, то ли перьев, сзади над его головой торчали алые перья с черными кончиками. Он взошел на помост и остановился, повернувшись к толпе, факел освещал его лицо и яркие перья, похожие на языки огня над его головой.
За ним из церкви вышла странная процессия: пленный пеон в широченных белых рубахе и штанах в сопровождении двух стражей Уицилопочтли в серапе с красными, черными, желтыми, белыми и зелеными полосами; следом другой пленный пеон, за ним еще — всего пятеро; пятый был высокого роста, хромал, и на груди его белой рубахи был начерчен красный крест. Последней шла женщина, также в сопровождении двух стражей, волосы ее были распущены и рассыпались по красному платью.
Все поднялись на помост. Пленных пеонов построили в ряд, стражи встали позади них. Хромого пеона поставили в стороне, за спиной — стражи, женщину тоже отвели в сторону.
Большой барабан смолк, и трижды прозвучал звук горна, долгий, громкий и торжествующий. Потом рассыпалась яростная дробь сигнальных барабанов или маленьких тамтамов.
Сиприано поднял руку, все смолкло.
В тишине зазвучал его голос, произнося отрывистые, как приказы, фразы:
Мужчина тогда мужчина, когда он больше, чем мужчина.
Он не мужчина, пока он не больше, чем мужчина.
Пока не обрел силу
Большую, чем его сила.
В меня вошла сила из дали за солнцем
И из глубин земли.
Я — Уицилопочтли.
Я темен, как мрак подземный,
И желт, как огонь, который сжигает,
И бел, как кость,
И красен, как кровь.
Но я коснулся руки Кецалькоатля.
И между нашими пальцами вырос лист зеленой травы.
Я коснулся руки Кецалькоатля.
И вот! я владыка ночи,
И ночной сон растет из меня красным пером.
Я хранитель и господин сна.
Во сне ночи я вижу, как рыщут серые псы.
Рыщут, желая сожрать сон.
Ночью из труса выползает его душа,
Как серый пес, чья пасть в мерзкой пене,
Крадется меж спящих и видящих сон в уютной моей темноте,
В ком сон сидит, как кролик, насторожив длинные
уши с кончиками, как ночь,
Или пасется на склонах сна, как в сумерках олень.
В ночи я вижу, как серые псы выползают из спящих людей —
Трусов, лжецов, предателей, чьи сны
Не настораживают уши, как кролики, и не пасутся
в сумерках, как олени,
Но чьи сны — это псы, серые псы с желтой пастью.
Я вижу, как из лжецов, из воров, из коварных,
подлых, презренных
Выползают серые псы и крадутся к моим оленям,
пасущимся в темноте.
Тогда я хватаю нож и швыряю в серого пса.
И вот! нож вонзается в человека —
Дом серого пса!
Берегитесь! Берегитесь!
Мужчин и женщин, ходящих меж вас.
Вы не знаете, сколь во многих из них живут серые псы.
Мужчины, с виду невинные, женщины сладкоречивые
Могут оказаться конурой серого пса.
Ударили барабаны и зазвучал чистый и ясный голос певца:
Когда спите вы и ничего не ведаете,
Серый пес крадется меж вами.
Вы спите и вертитесь, душа ваша мается.
Серый пес жрет ваши внутренности.
Взовите к Уицилопочтли:
— Серый пес настиг меня на перепутье,
Когда я шел по дороге сна
И пересек дорогу тревоги.
Серый пес впился в мои внутренности.
Уицилопочтли, отгони его.
И вот! отвечает Великий: — Выследи пса!
И убей в нечистом доме его.
По дороге тревоги
Вы идете следом за псом
К его дому в сердце предателя,
Вора, убийцы снов.
И одним ударом убиваете его там,
Воскликнув: «Уицилопочтли, хорошо ли я сделал?»
Чтобы ваш сон не был, как кладбище,
Где крадутся нечистые псы.
Голос затих, и наступила тишина. Сиприано подал знак, чтобы стражи вывели вперед пеона с черным крестом на груди и спине. Пеон шагнул, волоча ногу.
Сиприано: Кто этот человек, который хромает?
Стражи: Это Гильермо, надсмотрщик, работавший у дона Рамона и предавший его, своего хозяина.