способен открыть в своей душе небывалые глубины, следуя за извилистой рекой музыки. И кому, как не принцессе, зачаровать публику исполнением – ее большое сердце, бьющееся ради каждого не подозревающего об этом посетителя, было залогом успеха.
Стараниями хозяина народ в трактире притих, и все внимание обратилось к девушке, занявшей сцену. Мягкие звуки тирфы разнеслись по залу, притягивая взгляды к музыканту, сидевшему на стуле позади Адалин, закрыв глаза, и полностью отдавшемуся музыке. Принцесса глубоко вздохнула, стараясь успокоить громко бьющееся сердце, – ее выход, начало, первая нота зададут тон всему выступлению.
Послание в стихах, однажды найденное в стенах замка, Адалин не смогла вернуть хозяину – отправитель не был указан, а разыскать девушку, чье имя значилось на уголке пергамента, ей не удалось. Принцесса долго хранила послание – кусочек чужой жизни, который случайно попал ей в руки. Адалин настолько понравились стихи, что она напевала их, когда было скучно, но в те дни ее голос слушали только стены, а сейчас, в темном зале трактира, выступления ожидала толпа. Робость сковывала ее тело, но желание поразить тех, кто сейчас смотрел на нее, никуда не исчезло.
Мой сон, несчастная душа
Горит без пламени, не стоя и гроша.
И словно призрак, молчанием корима,
Напугана – ведь ты необходима.
Винсент поставил свою чашку, не отрывая взгляда от сцены, удивленный проникновенностью исполнения. Голос Адалин то креп, набирая мощь горного потока, то тут же затухал, превращаясь в тонкий ручеек, растекающийся тихими звуками. Адалин не хватало опыта, и исполнение выходило неровным. Она словно не могла решить, сколько силы стоит вкладывать в голос. Винсент наблюдал, как Леверн на очередном скачке поднял глаза на принцессу – проверить, все ли нормально. Умело перебирая пальцами струны, он хорошо подстраивался под ее пение, сглаживая неровности. Мастерству рыцаря можно было воздать честь, но Винсент уже напрочь забыл, что Адалин на сцене не одна.
Он вслушивался в пение, но не разбирал слов – смысл был в голосе, где слабость боролась с силой. Песня лилась из самого сердца, Адалин открывала незнакомым людям небывалую палитру эмоций.
Ярость выбрав в качестве стрелы,
Ты не заденешь даже головы.
Вороной обернулись все мои мечты,
Блеск оказался полон пустоты.
В тот день предвестником прощания
Я счел твое угрюмое молчание.
Ты оказалась бессердечна. Я не знал,
Что понапрасну преданность твою желал.
Я не забуду никогда рассвет прозренья,
Что в чаше чувств ее дыра,
Отныне я способен на презрение —
Ей не увидеть от меня добра.
Адалин сделала паузу, и все вокруг будто замерло. В зале царила звонкая тишина. Адалин, поймав внимательный взгляд Винсента, допела последние строки с той тоской, которую всегда чувствовала к концу песни:
Но как прекрасен был тот миг,
Когда у сердца крылья были,
И пусть мой голос ныне стих —
Лишь бы душа и сердце не забыли.
Принцесса замолчала и опустила голову. Зал разразился аплодисментами – люди неожиданно прониклись новой песней. Кто-то свистел, кто-то стучал кружкой по столу, группа уже подвыпивших посетителей требовала еще, заставляя Адалин улыбаться. Леверн, под неутихающие овации, увел ее со сцены, придерживая под руку. Ада смотрела по сторонам и всюду видела восхищенные лица. Это ощущение триумфа, признания было самым ярким за всю ее жизнь. Получив, пусть на миг, любовь посетителей трактира благодаря своим способностям, а не родословной, Адалин чувствовала небывалый подъем.
– Умница, – произнес над ее ухом Леверн, и Адалин распознала в его голосе гордость. – Только на вторую песню не выйдешь, и не проси.
– Спасибо. – Адалин надеялась, что друг поймет, насколько ценный подарок он ей преподнес, договорившись с хозяином трактира.
– Запомни это ощущение, – добавил Леверн. – Этот вкус жизни. Настоящей, яркой, полной – такой, какая должна быть у каждого. Даже у тебя.
Адалин в неверии глядела на рыцаря. «Неужели он намеренно показал мне, насколько яркой может быть жизнь? Дразнит или же не понимает, что выбора у меня нет?» Принцесса не успела задать вопрос – они уже подошли к своему столу.
На сцену тем временем вышел хозяин, чтобы представить музыкантов, которые в спешке добрались с другого конца поселка.
– Вы покорили мое сердце, – призналась Клер. – Ваш голос полон волшебного очарования, – восхищенно добавила она.
Принцесса кивнула, пряча разочарование. Их жизни менялись, и королевская дочь ощущала это буквально каждую минуту. Все больше отдаляясь от родного дома, она все меньше желала придерживаться положенных правил. Ей так хотелось поговорить, и она верила, что сможет найти в Клер хорошего друга, но время уходило, а сестра Альваха оставалась любезно отстраненной.
– Так официально, что на зубах скрипит, – заметил Леверн, смотря на Клер.
– Ты тоже отлично справился, Одуванчик. – Слова Клер вызвали смешок у Винсента. Не успел Леверн вскипеть из-за прозвища, как названная сестра добавила: – Я соскучилась по тому, как ты играешь. Словно эхо из прошлого.
Леверн встал позади сестренки и, нагнувшись, прошептал ей что-то на ухо. Светлые волосы рыцаря щекотали щеку Клер, которая придерживала его руку на своем плече. Принцесса, с трудом оторвав взгляд от этих двоих, взглянула в ожидании на командира, но он не спешил делиться впечатлениями. Она безумно хотела и одновременно боялась услышать мнение Винсента.
– Гхм, мне понравилось, – обращаясь скорее к чашке, нехотя признал он.
– Конечно, – ехидно протянул Леверн; Клер продолжала держать его руку.
Адалин благородно решила не мучить расспросами неразговорчивого командира. Он не ругал ее за выход на сцену, хотя имел на это все основания, и она была благодарна. Давняя мечта осуществилась, и ей больше не суждено появиться на сцене. Теперь, вытеснив радость, к ней пришло опустошение, ощущение триумфа уходило.
Принцесса обратилась к Альваху:
– Ты раньше уже слышал эту песню, верно?
Адалин пришлось встретить долгий, неловкий взгляд Альваха, которому вдруг захотелось рассказать принцессе обо всем, что связывало его со стихами. Но стрелок молчал, не имея возможности выразить вслух ни горечь, ни радость во всей их силе. Альвах разочарованно взял свой блокнот. «Разве может бумага передать эмоции? – думал он. – Адалин смогла мне напомнить – стихи, обыденные на бумаге, в устах звучат заклинанием. Она дала им новую жизнь, а Леверн пробудил старые воспоминания».
Пораженная Адалин вчитывалась в ответ.
– Ты… ты написал ее?.. – Принцесса порывисто поднялась со стула. К ним незаметно подошел один из посетителей трактира и поинтересовался, не хочет ли певица исполнить еще пару песен, но тут же замолк, поняв намек, – Винсент указал просителю на свой меч.
Адалин в ужасе уставилась на Альваха, того самого человека, к которому не раз мысленно обращалась в стенах замка. С первого дня, как она нашла послание, Адалин мечтала найти автора, и фантазия рисовала немыслимые пути воплощения. В моменты привычной меланхолии она представляла, что письмо очутилось во дворце по ошибке и автор стихов живет за тысячу километров от столицы. И вот он сидит напротив, и принцесса не знает, что делать с осуществившейся мечтой.
Альвах согласно кивнул и разбудил задремавшую было Клер; Леверн так и держал руки на ее плечах. Клер взяла протянутый ей блокнот, и настроение ее тут же испортилось.
– Не проси меня рассказывать о ней, пожалуйста, – взмолилась она.
– Там и рассказывать нечего, – вмешался Леверн, заглядывая в листок через плечо сестренки. В отличие от чуткой Клер, он не смутился от подобной просьбы.
Рыцарь, усевшись на свое место, закинул ногу на ногу, прочистил горло и начал повествование:
– Лет эдак шесть назад Альвах влюбился в девушку. Взаимно. Чувства бушевали, мы с Клер их уже венчать собирались – в общем, полная идиллия.
– Большая ошибка, – шепотом вставила Клер.
– Аль писал ей много стихов и песен. Мы, выучив пару особо удачных куплетов, как два кота, выли под ее окнами, и все собаки в селе нам аккомпанировали. Но в один день ответные чувства дамы пропали. Альвах потерял голос, – пояснил Леверн.
«Неужели?..» – нахмурилась про себя принцесса.
– Барышня была по меркам нашей деревушки знатная, ей прочили работу в замке. Дальние земли, неизведанные возможности – большой соблазн для сельской девчонки. Немой возлюбленный, нуждающийся в опеке, не вписывался в ее планы. – Леверн остановился, вспоминая. – Это стихотворение – последнее, что мой друг написал ей. В память о пережитом, так сказать. Вот и все.
– Твое сердце не для нее. – Клер наклонилась к Альваху ближе, желая обнять. Однако он, не обращая внимания на сестру, передал Адалин листок: «Даже несчастная любовь лучше ее полного отсутствия. Я ни о чем не жалею. Твой голос заставил сердце вспомнить былые чувства. Спасибо».
Адалин мягко улыбнулась, испытывая жалость и сочувствие. Она не понимала девушку, которая бросила Альваха. Он был невероятным человеком, вызывал в ней бесконечное уважение, даже мог влюбить в себя весь мир, стоило только узнать его получше.
– Ей же хуже, – сказала Адалин. Клер была полностью с ней согласна.
Холода, не сверяясь с расписанием странствия, уже наступали. Винсент стоял на улице возле трактира, рассматривая ночное небо. Свет из окон заведения едва освещал его ноги. Парочка, выскочившая на улицу, бросила на него испуганный взгляд и прекратила смеяться: видимо, счастливые ребята во мраке ночи приняли его за огородное пугало. Винсента, впрочем, ничто не волновало. Он сосредоточил все внимание на дыхании, холодном, обжигающим легкие вдохе. Воздух, нагревшись, паром срывался с губ на выдохе, растворяясь причудливыми формами. Вдох, выдох. Вдох. Вдох.