– …а потом в комнате за стеной затрещало, очень громко, словно там палили не переставая, и запахло дымом. Максим дернулся и побежал туда, про меня словно забыл. Мне показалось, он перепугался… Я поползла к двери, ухитрилась открыть ее… Выбралась на улицу. Помню, что за спиной начинался пожар. Я плохо соображала, от боли в голове помутилось. Переползла через дорогу, искала, где спрятаться, а потом просто потеряла сознание. Это было такое облегчение! Пришла в себя уже в больнице. Я знаю, вы старались найти меня… – Она благодарно взглянула на Илюшина и Бабкина. – Спасибо вам. Меня поддерживала мысль, что я не одна.
«Сегодня мы знаем не больше, чем две недели назад», – сказал Макар, когда они вышли из больницы.
И Сергей вынужден был согласиться. Его охватило непривычное чувство растерянности. Сотников мертв. Белоусова и Овчинникова спаслись. Они больше не могут заниматься этим делом. Формально оно закончено.
Но осталась в живых женщина, воплотившая свой безумный план в реальность. Остались оба ее помощника.
Впервые на его памяти в деле, за которое они взялись, не была поставлена точка. И от этого Сергей чувствовал себя как собака, которой в озеро кинули палку, а палка возьми да утони. Обескураженный пес плавает на поверхности, крутит лобастой башкой, а палка лежит себе на песчаном дне, словно коробка из «Джуманджи», и ждет, когда начнут бить тамтамы.
Две недели спустя Ника Овчинникова вернулась домой. Работать она не могла, первые дни только спала и ходила по дому, как потерянная. «Полгода восстановления», – предупредили врачи. Но заехав к ней, Илюшин вернулся в убеждении, что полугода будет недостаточно.
– Разговор прошел впустую, – сказал он Сергею. Они сидели в китайском кафе на первом этаже илюшинской высотки и ждали свой заказ. – Я предупредил, что теперь ей нужна постоянная охрана. Рано или поздно Асланова вернется, если только не сгинет где-нибудь случайно… Но всерьез я бы на это не рассчитывал.
– И что Овчинникова?
– Ответила, что невозможно жить в постоянном страхе. Что она не позволит Аслановой испортить ей оставшуюся жизнь. Что у нее и раньше не было охраны, кроме исключительных случаев, и теперь не будет, потому что она не намерена терпеть в своем любимом доме чужих бестолковых людей. И прочая бравада в таком духе.
– Ну, грохнут ее – и все дела, – в сердцах сказал Бабкин. – Даже не грохнут, а снова похитят. Второй раз она точно не убежит. Ей и в первый-то раз это удалось только потому, что Даша удрала. Спасла, получается, и ее, и себя. Кстати, где она?
– Уехала, – лаконично ответил Илюшин.
Сергей хотел уточнить, куда уехала и когда вернется, но взглянул на напарника и догадался, что расспрашивать его сейчас не нужно.
В первые несколько часов после возвращения Вероники Даша чувствовала себя оглушенной. Зафира, рыдая, кинулась обнимать Нику, а Даша стояла чуть поодаль и боялась даже дотронуться до ее рукава. Как будто Ника может исчезнуть от легчайшего прикосновения.
Ну, обнимать-то и в самом деле было нельзя. Сломанные ребра – это вам не кот начхал.
Ника ходила по дому, как будто знакомилась заново, а Даша тенью скользила за ней. Словно кошка, к которой после долгого отсутствия вернулась хозяйка, и кошка под ноги не бросается, ведет себя прилично, но только и ждет, когда хозяйка сядет в кресло и можно будет устроиться, наконец, у нее на коленях. Чтобы все стало как прежде.
Этого не случилось. Вернее, был один момент… Они с Никой вдвоем остались на кухне. Ника сама хозяйничала, несмотря на гипс, Зафиру отослала. Даша сидела тихонечко, гадая, можно ли расспрашивать Нику о случившемся или лучше не стоит… И о чем с ней вообще можно говорить? В больницу она, конечно, приезжала, но там велись глупые больничные разговоры: как пальцы заживают, не болит ли лицо… Как оно может не болеть, когда его из переломанных костей, считай, заново складывали!
И вот пока Даша взвешивала, как бы бережнее подойти к несчастной искалеченной Нике (врач сказал, у нее даже зрение ухудшилось после избиения), та обернулась и хрипловато спросила:
– Ты чай пьешь с сахаром или без?
Обычный вопрос. Но Даша, чуткая к интонациям, сразу уловила, что происходит что-то не то.
Нике она мешала. Здесь, на кухне, Даша была лишней. Нике не хотелось ни заваривать для нее чай, ни сидеть рядом, ни вести задушевные разговоры, на что Даша втайне рассчитывала.
За эти сутки нюх у Даши обострился, как у зверя. От Ники пахло желанием избавиться от нее поскорее.
– Без сахара.
Ника поставила перед ней чашку, сама села, уставилась в окно. Пили молча, пока она не спохватилась:
– Печенье забыла!
И выложила перед Дашей песочные кругляши, посыпанные ореховой крошкой.
Не спросила, голодна ли та. Как она жила эти дни. Не снился ли ей Макс с ножом и Петр с глазами-пуговицами. О Дашином побеге они вскользь упоминали в больнице, но Даша ожидала полноценных расспросов.
Нет, ничего. Ника прихлебывает горячий чай, таращится в окошко. Но не так, словно задумалась или изучает знакомый вид, а как будто ждет от Даши чего-то. Не дождавшись, еле слышно вздохнула и небрежно спросила:
– Ну что, какие у тебя планы?
Тогда все и стало окончательно ясно.
– Сейчас соберусь и домой поеду, – сказала Даша, не глядя на нее. – Если тебе тут помощь не требуется…
Оставила все-таки для Ники маленькую зацепку.
– Зачем сейчас-то ехать, по темноте, – рассеянно сказала Ника. – Лучше завтра утром. Переночуй спокойно.
Вот так. Не нужна Дашина помощь, и сама она не нужна.
Даша понятливая. Быстро, обжигаясь, допила горячий чай. Встала, улыбнулась:
– Спокойной ночи, Ника.
– Спокойной ночи, милая…
На следующее утро Даша уехала.
Нику она не винила. Та вернулась калеченная-перекалеченная. Лицо опухшее, швы еще не зажили. Слова подбирает не сразу, медлит, как будто пытается вытащить из вороха карточек одну-единственную нужную с первой попытки. Идет-идет куда-нибудь и вдруг замирает, словно забыла, зачем шла. Ей бы с собой разобраться, не до посторонних. А ведь на ней еще и бизнес…
С этими мыслями Даша вернулась домой. Частные сыщики, конечно, помогли бы, если бы она попросила. Нашли бы съемную квартиру на пару месяцев. А дальше-то что?
Нет уж, хватит ночевать под чужими крышами. У нее своя собственная имеется.
Триумфального возвращения не получилось.
Мать, увидев блудную дочь из окна, выскочила на крыльцо. В руках у нее было кухонное полотенце, которое она скручивала в жгут. Младшие сестры высыпали за ней следом смотреть на расправу. В окне мелькнула опухшая рожа Вадима: приблизилась и снова канула в глубину комнаты, словно дохлая рыба всплыла ненадолго и ее утащили на дно оголодавшие раки.
Даша не остановилась, даже шага не замедлила. Снизу хмуро предупредила:
– Не вздумай распускать руки. Тронешь – спалю и дом, и тебя вместе с ним.
Поднялась на крыльцо, прошла мимо остолбеневшей матери и скрылась в кладовке.
И все пошло как прежде, словно и не было этих месяцев. Ни Сотникова не было, ни Веры, ни Калиты со свиньей, а Петр ей и вовсе привиделся в кошмаре. Вика Сивкова осталась жива-невредима… Хотя подождите-ка, ведь и Вики тоже не было. Баридзеев был, от него никуда не деться. Но как был, так и сплыл. А Даша – вот она: сидит на берегу, ножки в воде полощет.
Устроилась официанткой. Два дня работаешь, два отдыхаешь, – красотища! В прежние времена искала бы другой график, чтобы смываться из дома на всю неделю. Но теперь что-то переменилось.
Посмотрев вблизи на упырей разного калибра, Даша совершенно перестала бояться собственного семейства. Что Вадик с Ингой могут ей сделать после Калиты? Шушера! Мелкие нарики, оборзевшие от безнаказанности и мамочкиного попустительства.
Первый раз она дала им отпор в тот же день, когда вернулась. Случилось это неожиданно для нее самой. После ужина Даша привычно стала разбирать посуду со стола. Мать исчезла. А Инга, Вадик и Олег принялись ходить кругами, понемногу приближаясь к раковине, где она возилась с тарелками. Наконец Олежек прихватил ее за плечо, больно-пребольно, двумя пальцами.
– А что это ты молчишь, расскажи, где шлялась?
Из пасти у него несло пивом и луком.
– Свалила и вернулась, будто так и надо? – пропела Инга. – Может, ты с фашистами спала?
– А за такое ведь налысо бреют! – подхватил Вадим.
Стало ясно, что эта бредовая распевка отрепетирована. Про фашистов они где-то услышали.
Ну, так и есть. Инга вытащила опасную бритву и помахивает ею, будто дирижер своей палочкой.
– Порежешься, дура, – сквозь зубы сказала Даша.
– Чево-о-о?
Тут ее терпение лопнуло. Три этих обсоса даже четвертинки одного Макса не стоят. А ведь с Максом она как-то справилась…
Даша с размаху врезала тарелкой, которую держала под струей воды, по прыщавой Олеговой морде. Брат заорал и схватился за лицо. Тарелка треснула, и половина ее разлетелась вдребезги по полу, а половина осталась зажата в Дашином кулаке. Она попробовала пальцем волнистый край. Ух ты, острый!
Битая тарелка – несерьезное оружие. Но когда она пошла на Ингу, вспарывая перед собой воздух, словно боевым веером, брат с сестрой обратились в бегство. Олег сел за стол, озабоченно ощупывая лицо и салфетками промокая кровь, текущую из ноздрей.
– Ты чего, нос мне сломала, что ли? – гнусаво спросил он.
Даша кратко отозвалась в том смысле, что ей нет никакого дела до его хари, и вернулась к мытью посуды.
На грохот прибежала Света. Разинула лягушачий рот, увидев остатки побоища и перепачканного в крови Олега.
Даша обернулась к ней:
– Принеси веник с совком.
Со второго оклика Света послушалась. Даша подмела осколки, молча вытерла посуду и ушла, не сказав Олегу ни слова.
Старшие еще дважды сделали попытку вернуть прежние порядки. Каждый раз Даша отбивалась с таким бешенством, которого от нее никто не ожидал. В ход шло все, что оказывалось под рукой. Она расцарапала лицо Инге и сломала палец Вадиму. Пашка, ставший свидетелем одной из таких стычек, восторженно сказал: