— Он талантливый, — повторил Фьельдберг несколько раз. — Очень талантливый. Множество публикаций, огромный кругозор. Но нельзя сказать, что он пользуется большой популярностью.
— Почему?
— Он немного странный, — прямо ответил Фьельдберг. — Но кто у нас здесь не странный?
— Вы не могли бы объяснить подробнее? — попросил Сёрен. Фьельдберг ненадолго задумался.
— Эрик Тюбьерг связан с музеем с четырнадцати лет. Я услышал о нем от друга, который работал с его приемным отцом, и сам связался с ним в начале восьмидесятых. У Тюбьерга фотографическая память, и он знает о птицах абсолютно все. Я попросил его навести порядок в коллекциях, и он действительно разобрал и рассортировал все это хозяйство и до сих пор продолжает поддерживать порядок. Он знает каждый кусок кости и каждое перо в каждом из ящиков. С тех пор он и сам успел стать биологом. Он приходит сюда каждое утро в течение последних двадцати пяти лет — и все-таки я могу сказать, что совершенно его не знаю. Мы неоднократно работали вместе, в последний раз в связи с выставкой перьев, которая открыта сейчас на верхних этажах в публичном доступе. Вы наверняка понимаете, о чем я говорю: бывают люди, которые просто никого не подпускают близко, и Тюбьерг именно такой человек. Он всегда говорит только о работе, так, немного забавно, немного монотонно, и он все время работает. Моя жена бы вам рассказала, что я сам работаю больше необходимого — хотя в этой отрасли иначе нельзя, слишком большая конкуренция, — но по сравнению с Тюбьергом я просто отъявленный лодырь. Он здесь всегда. В Зале позвоночных, в коридоре у входа в Зал позвоночных, в своем кабинете в подвале или в столовой. Всегда. В прошлом году я вообще встретил его здесь в Рождество, — Фьельдберг задумчиво посмотрел на Сёрена. — Я забыл подарок жене у себя в кабинете и заехал забрать его часа в три. В здании было темно, хоть глаз выколи, и я был абсолютно уверен, что я здесь один. Когда я внезапно услышал шаги за спиной, я обернулся в полной уверенности, что это сторож, и увидел Тюбьерга. Он шел с пакетом каких-то продуктов, и казалось, что он в отличном настроении. Мы поздоровались, пожелали друг другу хорошего Рождества, и только когда я пошел дальше, до меня дошло. Я спросил: вы что, вообще не собираетесь домой праздновать Рождество? Сначала он пробормотал что-то, я не разобрал что и переспросил, и на этот раз он ответил что-то другое. Что-то вроде «нет-нет, я атеист». Как я уже сказал, он совершенно не выглядел расстроенным, иначе, право, я пригласил бы его на Рождество к нам, ну, если у него нет семьи или что-то в этом роде. Но он совсем не казался несчастным. Исследовательская работа, похоже, — это вся его жизнь.
Сёрен внимательно посмотрел на Фьельдберга. Они уже дошли до главного входа, где встретились почти час назад.
— Я только одного не понимаю, — сказал Сёрен, — Тюбьерг относительно молод, у него большие способности, он публикует множество статей, целиком и полностью предан своей работе и работает много и тяжело, но, если верить вашему администратору, с которым я разговаривал вчера, у него нет постоянной ставки. Почему?
Фьельдберг вздохнул, и сейсмограф Сёрена мгновенно на это отреагировал.
— Меня лично не удивляет, что он не получил постоянной ставки, потому что многие ее не получают. На ставку обычно претендует много талантливых людей, и мы вынуждены выбирать, — Фьельдберг настороженно посмотрел на Сёрена. — Что же меня, наоборот, постоянно удивляло — это как Тюбьергу удается вести себя так, будто у него есть постоянная ставка. Каким-то образом он должен выходить из положения, это я понимаю, но я не знаю, откуда он берет деньги на исследования. Он был, конечно, задействован в очень многих проектах Хелланда, и теперь… ну, теперь этому конец. Я думаю, ему придется подавать на работу за границей, и в его ситуации, как мне кажется, это будет верное решение. Возможность вырваться из этого болота, если вы понимаете, что я имею в виду. Тюбьерг ведь сверхквалифицирован в профессиональном смысле, но его социальные навыки далеки от совершенства. Копенгагенский университет абсолютно неподходящее место для такого человека, как он. Здесь слишком хорошо умеют работать локтями, слишком много негласных правил, которым нужно подчиняться, слишком стесненные условия для такого типа, как Тюбьерг, который не может и не должен преподавать. Я бы и сам хотел, конечно, чтобы все было иначе. Чтобы у нас были деньги и на то, чтобы нанимать экспертов, обладающих необходимыми социальными и педагогическими навыками, и на экспертов, которые работали бы только в рамках какой-то узкоспециальной области, но зато знали бы о ней все. Но на это просто-напросто нет средств. Поэтому мы принимаем на работу только тех специалистов, кто и разбирается в предмете, и является квалифицированным преподавателем — то есть умеет общаться с людьми и может чему-то научить студентов.
— А Эрик Тюбьерг этого не умеет?
— Нет, — ответил Фьельдберг, уверенно улыбаясь. — Он этого не умеет.
— Вы знаете Анну Беллу Нор из отделения Хелланда?
— Да. Ну то есть как знаю? Она же вроде дипломница Хелланда?
Сёрен кивнул:
— И Тюбьерга. По ее словам, Тюбьерг выступает ее так называемым внешним научным руководителем, так что какими-то педагогическими навыками он все-таки должен обладать.
Фьельдберг был искренне удивлен:
— Тюбьерг? Тогда это какое-то подковерное соглашение между ним и Хелландом. По правилам право вести студентов-дипломников есть только у людей с постоянной ставкой. Но знаете… — сказал он задумчиво, — все настолько усложнилось в последнее время. Правительство урезало нам деньги так, что это становится уже почти смешно. Поэтому иногда мы вынуждены обходить правила, чтобы вся эта машина как-то двигалась. Это между нами, — быстро добавил он.
— Почему?
— Вы не представляете, как здесь все устроено, — угрюмо сказал Фьельдберг. — И я не хочу никаких проблем. Я выхожу на пенсию через три года, и у меня уже все готово. Дача, внуки, пенсионная жизнь.
— Ладно, — сказал Сёрен. — Это между нами. Даю вам слово.
Фьельдберг вздохнул с облегчением:
— Я думаю, Хелланд помогал Тюбьергу больше обычного. У него наверняка были на это основания, но я совсем не хочу в это вмешиваться. Я лично никогда не поставил бы на кого-то вроде Тюбьерга в качестве своего преемника, а выбрал бы того, чье будущее на факультете выглядит более определенным. Тюбьерг никогда не получит постоянной ставки в Копенгагенском университете, — повторил Фьельдберг и внезапно рассмеялся. — Он, конечно, эксперт в своем деле, с этим никто не спорит, но он эксперт-«ботаник», а в системе, в которой и без того мало мест для экспертов, для «ботаников» мест нет совсем. Вообще. Никаких.
Фьельдберг бросил взгляд на часы:
— К сожалению, я вынужден заканчивать нашу встречу. Могу вам еще чем-то помочь?
Сёрен покачал головой:
— Я вам позвоню. А пока просто спасибо.
— Не за что, — Фьельдберг поднялся и ушел в музей.
Сёрен задумчиво следил за тем, как Фьельдберг закрывает дверь ключом, закрепленным на карабине на поясе его брюк, и вдруг о чем-то вспомнил.
— Фьельдберг, постойте! — Старик обернулся. — Как вы думаете, что он сказал тогда? — спросил Сёрен.
Фьельдберг выглядел сбитым с толку.
— Тюбьерг, — пояснил Сёрен. — Как вы думаете, что он сказал тогда, в Рождество, когда вы его здесь встретили?
Фьельдберг просветлел:
— А… да, я почти уверен, что он сказал «это и есть мой дом», — Фьельдберг грустно пожал плечами и почти сразу исчез.
Когда Сёрен припарковал машину перед полицейским участком на добрых двадцать минут позже обычного, солнце стояло уже высоко и небо из красного превратилось в бледно-розовое. Линда уже сидела на своем месте, вокруг пахло кофе.
— Четверговые булочки, — она указала на тарелку с двумя слойками на своем столе.
— Есть что-то новое о Йоханнесе Тройборге? — спросил Сёрен, осторожно нажимая пальцем на одну из слоек.
— Нет, — ответила Линда. — Я звонила несколько раз, и вчера, и сегодня, — она показала ему записи, — но у него сразу же включается автоответчик.
Сёрен попросил:
— Не найдете Хенрика? Если у него нет других дел, мы выезжаем по этому адресу где-то через полчаса. Я просто обязан теперь найти этого парня.
Линда кивнула.
— А Тюбьерг? — устало спросил Сёрен.
— Тоже ничего нового, — ответила Линда. — На университетском номере стоит автоответчик, на письма он не отвечает, а когда я позвонила ему на мобильный, включилось сообщение, что этот номер отключен.
— Ага, — сказал Сёрен, поднимая бровь, — но в прошлый раз вы слышали его автоответчик, разве нет?
— Да, — кивнула Линда, — поэтому я позвонила в телефонную компанию, и там сообщили, что телефон Тюбьерга вчера отключили за неуплату, после того как трижды посылали ему предупреждение.
Сёрен кивнул и направился к своему кабинету.
— Я, кстати, почти поссорилась с «Телиа», — добавила Линда. — Представляете, они отключили его телефон, потому что он не оплатил счет в двести девять крон. Разве это не мелочно?
— Правила есть правила, — ответил Сёрен.
— Да, но все-таки. Такая смешная сумма. По-моему, это мелочно.
— Поэтому хорошо, что вы работаете в полиции, а не в «Телиа», вы бы их быстро разорили своей добротой. — Он вдруг задумчиво посмотрел на Линду. — Послушайте, а мы проверяли адрес, по которому Тюбьерг прописан?
— Вы имеете в виду: проверяла ли я его адрес? — она посмотрела на него поддразнивающе. — Да, проверяла. Он прописан в районе Нордвест, по адресу Могевай, двадцать шесть, пятый этаж, квартира налево.
— Спасибо, — поблагодарил Сёрен и пошел в свой кабинет.
Через секунду он снова просунул голову в дверь:
— Да, кстати, я, пожалуй, не стану есть булочки, — сказал он.
Булочки были уж очень похожи на пристанище алчных паразитов.
Где-то через полчаса в дверь постучали, и в кабинет заглянул Стен: